Рынок (Конт-Спонвиль, 2012)

РЫНОК (MARCHE). — Представь себе, что ты идешь в булочную и покупаешь батон, — сказал мне как-то один мой приятель-экономист. — Почему продавец продает его тебе?

—           Потому что это его работа...

—           Потому что это ему выгодно! Ему гораздо больше нравится иметь твои 4 франка 20 сантимов, чем батон.

—           Чему же тут удивляться? Ведь ему батон обошелся намного дешевле...

—           Совершенно верно. Теперь скажи: почему ты покупаешь у него батон?

—           Потому что мне нужен хлеб...

—           Конечно. Но ведь ты мог бы испечь его сам. На самом деле для тебя гораздо лучше иметь батон, чем свои 4 франка 20 сантимов.

—           Естественно! Если бы мне вздумалось самому печь хлеб, этот батон с учетом затраченных трудов обошелся бы мне намного дороже!

—           Вот теперь ты начинаешь понимать, что такое рынок. Продавец продает потому, что ему это выгодно; ты покупаешь потому, что тебе это выгодно, и каждый из вас преследует собственный интерес. Рынок — это торжество эгоизма!

—           По-моему, это в первую очередь торжество ума. Ну ладно, допустим, хлеб испечь я еще смогу. Но не представляю, как кто-нибудь стал бы самостоятельно мастерить автомобиль или стиральную машину. Маркс назвал это разделением труда.

—           До него об этом говорил Адам Смит. Кстати, Смит в этом смысле гораздо поучительнее Маркса...

—           Понимаю, к чему ты ведешь! Сейчас начнется восхваление либерализма...

—           Ты лучше постарайся понять. Вернемся к нашей булочной. Ведь ты свободно можешь пойти в другую, конкурирующую булочную. Почему же ты ходишь именно в эту?

—           Потому что у них хлеб вкуснее.

—           Это значит, что им выгодно выпекать как можно более вкусный хлеб. Но скажи, ты бы стал покупать у них хлеб по любой цене?

—           Вряд ли.

—           Следовательно, чтобы сохранить тебя в качестве клиента, им в условиях конкурентной экономики выгодно предложить тебе наилучшее из возможных сочетаний качества и цены. Но ведь и ты хочешь того же! Значит, ваши интересы не только взаимно дополняют друг друга, они совпадают!

—           Не удивительно, что продавщица всегда так мило мне улыбается...

—           Но ведь и ты с ней всегда вежлив! Каждый из вас действует исходя из собственного эгоизма, однако это не только не отталкивает вас друг от друга, а, напротив, сближает друг с другом. С какой стати мы станем хамить тому, кто нам нужен? Но если вдруг хлеб станет хуже или дороже, чем в соседней булочной, или если у тебя вдруг не станет денег, чтобы его покупать, все ваши отношения немедленно прекратятся. Ни ты ничего не должен владельцу булочной, ни он тебе — вы взаимодействуете лишь до тех пор, пока ваши взаимные интересы совпадают. Именно это и называется рынком — встреча спроса и предложения, иначе говоря, свободное совпадение (посредством обмена и при условии конкуренции) эгоизмов. Каждый полезен другому, и никто его к этому не принуждает. Каждый ищет свою выгоду, но найти ее вы можете только вместе. Вот почему в условиях либеральной экономики хлеб вкуснее и его больше, чем при экономическом коллективизме. Совпадение эгоизмов действует эффективнее, чем планирование и жесткий контроль.

—           Но ты же ломишься в открытую дверь!

—           Не всегда она была открыта...

—           Но уж в последние несколько десятков лет точно открыта! Разве кому-нибудь взбредет в голову устанавливать цену силой, декретом? Это уже не рынок, а рэкет или полицейское государство. И в обоих случаях начинается расцвет нищеты, а перед почти пустыми магазинами вырастают гигантские очереди...

—           Вот видишь, это не я тебе говорю, это ты сам говоришь. Но ведь из этого необходимо делать выводы. То, что ты назвал торжеством ума, на самом деле — торжество рынка.

—           По-моему, это в первую очередь торжество солидарности...

—           Опять ты за свои левые идеи и за мораль...

—           Да при чем здесь мораль? Если бы я, чтобы получить батон, должен был рассчитывать на великодушие продавщицы, я бы давно с голоду помер! И она, кстати, тоже, если бы надеялась, что я буду давать ей деньги просто так, от щедрости душевной. И наоборот — мы рассчитываем только на взаимный эгоизм и потому никогда не испытываем разочарования.

—           Я и называю это рынком.

—           А я называю это солидарностью. Солидарность, как я ее понимаю, это не что-то противоположное эгоизму, как, например, щедрость, а подчиненная правилам социализация эгоизма. Вот почему с точки зрения нравственности щедрость гораздо лучше — она же бескорыстна. И по той же самой причине в социальном и экономическом отношениях солидарность гораздо действеннее.

—           Значит, придется признать, что рынок отлично исполняет роль творца солидарности. Твои левые друзья будут от этого вывода не в восторге.

—           Может, они просто не в состоянии этого понять? Ты знаешь еще кого-нибудь, кто мечтал бы о полной национализации всей экономики?

—           Пожалуй, нет. А они как раз и верят больше в законы и налоги, чем в рынок и конкуренцию...

—           Но это означает, что рынок имеет значение только в том, что касается товаров!

—           Товаров и услуг.

—           Ну хорошо, скажем так: всего, что покупается и продается. Ведь любая услуга, если она продается, становится таким же товаром, как любой другой. Но как быть со здоровьем? С правосудием? С образованием? Все это что, тоже продается? Попробуй-ка, предоставь решать эти проблему рынку, и ты увидишь, что останется от нашего общества, от наших идеалов и от прав слабейших. Если же дело обстоит с точностью до наоборот и правосудие не продается, как не продаются свобода, здоровье, образование, достоинство, тогда следует признать, что ничто из перечисленного товаром не является. Следовательно, рынок в приложении ко всем этим вещам неуместен, беззаконен, вообще не важен. Можно пойти и еще дальше. Мир тоже не продается, и правы экологи, заявляя, что мир не является товаром. Даже сам рынок не продается, вот почему существует право торговли. Вот почему мы нуждаемся в политике. Рынок необходим (хотя подлинное развитие он получает только в правовом государстве), но одного рынка недостаточно. Выбросить на рынок то, что не подлежит продаже, — это было бы настоящим безумием! Таким же, как стремление отдать в руки государства выпечку хлеба и улыбки моей продавщицы из булочной.

—           Но лекарства-то продаются...

—           Продаются. Но нельзя допустить, чтобы покупать их могли только те, у кого есть деньги. Потому-то и существует социальное обеспечение.

—           И налоги!

—           А ты что, предпочитаешь рассчитывать на милосердие богатых? Чтобы только от них зависело, лечиться бедным или нет? А ведь это то же самое, что рассчитывать на щедрость твоей продавщицы из булочной, чтобы она решала, будет у тебя хлеб или нет. Никто не делает взносов в фонд социальной защиты и не платит налоги из щедрости. Все мы делаем это из корысти, поэтому определенный контроль в этом деле необходим. В результате налоговая система и система социальной защиты делают для достижения справедливости гораздо больше, чем рынок и людская щедрость, вместе взятые. Это уже не мораль, а политика. Зачем нам милосердие, если есть солидарность?

—           Возможно... Но если бы не было рынка как творца богатства, государству нечего было бы распределять.

—           А если бы не было государства как гаранта права собственности и свободы сделок, не было бы и рынка.

—           Значит, не надо требовать от государства, чтобы оно создавало богатство — рынок сделает это лучше и быстрее!

—           И не надо требовать от рынка, чтобы он творил справедливость — эта задача под силу только государству!

—           Следовательно, в экономике необходим либерализм...

—           ...а в политике — солидарность!

Конт-Спонвиль Андре. Философский словарь / Пер. с фр. Е.В. Головиной. – М., 2012, с. 500-503.