Холопство по Русской правде

Холопство по Русской правде 1

Русская история XI—XIII веков наполнена бесчисленными насильственными сменами представителей разных княжеских линий на главных столах — в Киеве, Новгороде, на Волыни, в Галиче и т. д. — не говоря уже о столкновениях между князьями, имевшими узко личный характер. При разнородности уровня хозяйственного развития, классового и этнического состава населения и политической географии отдельных княжений, законодательно-указная реакция княжеской власти на выдвигаемые жизнью социально-правовые задания не могла всегда и везде быть одинаковой. Так, например, утечка населения из политического центра со среднего. Днепра, очевидно, невыгодная и для великого княжения Киевского, и для связанного с ним княжения Переяславского, и для династических претензий Мономаховичей XII века, была, наоборот, выгодной для окраинных княжений, вроде Черниговского, Новгород-Северского, Муромо-Рязанского, Галицкого, Волынского,Новгородского, Псковского и Ростовско-Суздальского. Если положить количество населения на всем пространстве тогдашней Руси равным, примерно, 7 ½ миллионов, то эти переливы могли иметь весьма осязательный количественной характер 2.

Современный исследователь не в состоянии уловить эффекты этих переливов и мутаций в отдельные моменты, но результаты их отчетливо обнаруживаются в XI и XII веках в Галицком княжении, на Волыни, в Новгороде и, главное, на верхней Волге.

При почти беспрерывной борьбе между князьями соперниками в XI—XII веках, вмешивавшими в княжеско-дружинные счеты не только «своих поганых», по и половцев, поляков, венгров, чехов, литовцев и т. д., боровшиеся друг о другом князья, особенно из окраинных боевых княжений, Черниговского, Галицкого и Волынского, становясь вне очереди великими князьями киевскими, не могли не апеллировать в интересах социальной демагогии к низам тогдашнего феодального русского общества. Налетая с вооруженными силами на Киев, какой-нибудь Всеволод Святославич черниговский или Изяслав Мстиславич волынский непременно должны были искать социальной поддержки на месте. Классовая природа княжеской власти, естественно, тянула князей в сторону верхов:, но внутриклассовая борьба в среде феодалов заставляла временами искать союза и с низами. Конечно, подобный союз не мог быть прочным. Как ни выгодна была в отдельных случаях

_____

1. Русскую Правду цитируем по изданию Калачова.

2. См. Прибавление 4.

[18]

временная поддержка данному претенденту на киевский стол со стороны так называемых «черных людей», в конечном итоге князь, чтобы устойчиво держаться в Киеве, должен был уметь поладить с феодальными верхами, которые одни могли обеспечить ему быструю и энергичную поддержку в трудную минуту, а интересы этой феодальной верхушки, естественно, были направлены вразрез с интересами обращаемых ею в холопство более слабых групп населения.

Обратимся теперь к наблюдениям над текстом Русской Правды. В историографической литературе уже оставлено обыкновение рассматривать Русскую Правду как кодекс, сложившийся в пределах ее пространного текста (например, по Троицкому списку ст. 18—122) почти одновременно, за исключением только статей об отмене кровной мести и статьи о взимании процентов!, как бы вдвинутых в готовый текст ранее кодифицированной системы. Текст Правды в ее пространной редакции был составлен не одновременно и не в порядке планомерного расположения вводимых чьей-то рукой статей ее, а складывался путем, так сказать, подшивки постепенно накоплявшихся новелл, различных не только по моменту своего возникновения, но и по району своего происхождения и по своим социальным мотивам. Чья-то рука в начале XII века только сцепила, сшила весь этот материал в относительно цельную систему, известную нам в разных списках пространной Правды. Едва ли надо доказывать, что при беспрестанной, длившейся более двух столетий, ожесточенной борьбе между князьями не могло быть какой-либо строгой законодательной последовательности в развитии тогдашней кодификации.

Переберем статьи Русской Правды, посвященные ею холопству и явлениям, о холопством в жизни соприкасающимся. Сравнивая нормы, отведенные кодификаторами Правды несвободным состояниям в краткой и пространной редакциях, увидим, как далеко от эпохи договоров с греками шагнула за XI столетие юридическая обработка этого института. Наше внимание обращают на себя следующие черты.

1. Количественно огромное возрастание норм, посвященных холопству и близко соприкасавшемуся с холопством закупничеству: краткая Правда посвящает холопству 6 статей, а редакция пространная уже 31 статью из 115, т. е. в 5 раз больше.

2. Далеко ушедшая дифференциация холопов заметна уже в краткой редакции, но особенно наглядна в пространной: холоп не только товар, немая «челядь», забитая в колодку или бряцающая цепями, которую, по бессловесности, можно похитить, не интересуясь ее согласием на побег от хозяина (не так давно кодификатор должен был даже вразумлять, что холоп не «скот», а человек, имеющий способность речи, — Ак., 15), но личность, одаренная той или иной резко выраженной индивидуальностью: наглый дворовый богатого и властного боярина (Ак., 16 и ТР., 58), управитель княжеского или боярского имения (Ак., 21) управитель княжеских табунов, конюшен, а возможно, и начальник конной дружины, шталмейстер-коннетабль (Ак., 21), воспитатель-дядька (Ак., 21—22), торговый доверенный своего владельца (Тр., 110—111) и т. д. Его внутренняя связь со своим господином-хозяином такова, что в сообществе с ним он совершает уголовные преступления, предпринимая разбои— грабежи и воровство (Тр., 42 и 115), а это делает его социально опасным и требует специальных мер предупреждения со стороны княжеской власти (Ак., 20). I

3. Аппетиты холоповладельцев принимают опасные размеры, угрожающие социальными взрывами и потрясениями. Для предупреждения таких потрясений князь вынужден прибегать к запретительным мерам против насильственного и беспорядочного похолопления свободных людей, на которых почему-либо направлены посягательства холоповладельцев (Тр., 102—105 и 53—57).

[19]

4. Забота князя о проведении в некоторых случаях отчетливой грани между состояниями свободным и подневольным, например, в вопросе о так называемых «робьих детях», очень занимавших и византийских юристов (Тр., 90), в вопросе о выступлении холопов на суде в качестве послухов (Тр., 59, 81) в вопросе о холопе-доверенном (Тр., 110—111 и 113—114) и т. д.

Словом, узел социально-экономических отношений, в который вплетено холопство, стал столь сложным, что князь-кодификатор должен был проявлять в этом вопросе совершенно исключительную для него заботливость и предусмотрительность. Больше того, князь должен был взять на себя задачу и регулирования юридической постановки невольничества как явления, признаваемого принципиально «незыблемым, священным и неприкосновенным». Вмешиваясь в случаи, с его точки зрения ненормальные, князь должен был защищать холопство как институт в целом и, во имя элементарной последовательности, брать на себя попечение (Тр., 106, 108, 109 и др.) о поддержании холоповладельческого порядка в пределах его тогдашней условной законности.

В таком юридическом примитиве, каким все же является Русская Правда даже и во второй своей редакции, нас не может не поразить необычайная для нее, по сравнению с постановкой других вопросов, тонкость казуистики в юридической постановке холопства (например, Тр., 106—111), бойкость аргументации, острота рассуждения, иногда принимающего характер живого диалога.

В некоторых своих статьях пространная Правда становится особенно чужой и нервной и получает отпечаток каких-то злободневных треволнений. Эти случаи побуждают нас пытаться разгадать ближайшую связь статей ее с социально-политическими условиями XII—XIII веков.

Так, встречаем следы не очень решительных, но несомненно демагогических подходов в робких опытах-наметках социального законодательства, исходивших от княжеской власти в XI—XII веках и нашедших свое выражение в нескольких странных, с точки зрения обычного содержания древнерусских кодексов, статьях Правды. Таковы статьи о вдаче и закупах, оберегающие тогдашнего ратая, Микулу Селяниновича или Илью Муромца, от закабаления в холопство боярином-дружинником или купцом-заимодавцем. Где и когда сложились эти статьи? Как мотив, статьи эти должны были идти из окраинных княжений, где толковому князю надо было укрепляться, покровительствуя бежавшим на его территорию социальным элементам, при[1]жатым в центральных княжениях. Они должны были сложиться где-нибудь в Новгороде, Суздале, Пскове, но, вероятнее всего, на Волыни, в Галиче или Чернигове. Недаром же самое название Галича указывает на сбродность состава его населения. Конечно, при этом нельзя закрывать глаза и на классовую борьбу в самом Киеве, где движение закрепощенных низов феодального общества могло вызывать временами соответствующие демагогические жесты со стороны княжеской власти. Вспомним восстание 1113 года, заставившее Владимира Мономаха издать известные постановления о закупах.

Едва ли можно сомневаться в том, что в окраинных княжениях должны были применяться усиленно приемы некоторой социальной демагогии, как они применялись в позднейшее время в охватывавших иногда целые волости сотнях слобод эпохи феодальной раздробленности.

Демагогический выпад княжеской власти в статьях о закупах и вдаче, сложившись, как мотив, где-нибудь в Чернигове или Галиче,

[20]

был инкорпорирован Правдой, вероятно, в тот промежуток, когда черниговский князь в союзе со своим галицким родичем сидел более или менее продолжительное время на киевском столе.

Любопытен робкий стиль этих выпадов князя против верхушки своего феодально-дружинного круга, и характерна приглушенность и оборванность залетных статей-выкриков о закупе, как будто даже требующих в конце формулы знака восклицания. Облик юридических новелл о закупах и вдаче говорит нам о том, что одно дело было проводить подобную социальную политику у себя дома, где-нибудь на верховьях Сейма, Северного Донца или Днестра, на Волхове или Чудском озере, и другое — издать, ввести такую норму в действие на княжеском «снеме» в Любече или Витичеве, там ее опубликовать и как-то, при помощи своих отроков, детских, мечников, гридей, тиунов, дать ей ход из Киева, покрыв ее авторитетом (пусть даже не особенно значительным) великокняжеского киевского стола. В этих скромных, скажем больше, даже жалких опытах законодательства княжеской власти в пользу социальных низов, надо видеть тот осадок, который либо черниговский либо вольгнский князь, на время получавший киевский стол или имевший возможность сильно влиять на ход дел в Киеве, оставлял в киевском законодательстве, дерзнув провести социальные мотивы в правовой кодекс, пускаемый ві оборот с высоты киевских холмов.

Но реакция со стороны социальных верхов на эту законодательную вольность не могла не сказаться: все отношения в XI—XII веках были так текучи! Обращение к закабаляемому в холопстве ратаю и попытка приманить его и защитить авторитетом коллективной или единоличной княжеской власти, оборонить копьем и мечом княжеских мечника и отрока, очень скоро повлекла за собой ответную реакцию со стороны имущих и кабалящих групп киевского общества, вылившуюся в целый сноп решительных и твердых норм холопьего права, рассчитанных из утверждение его принципиальной, «незыблемости». На робкие и несмелые статьи о закупах и вдаче верхи рабовладельческого общества ответили крутым и необычайно пространным для Правды и для своей эпохи холопьим кодексом, систематически выраженным в целых 14 статьях (Тр., 102—115), составленных, несомненно, по цельному и обдуманному плану, и этот холопий кодекс Правды дополняет и иллюстрирует общую картину закрепостительных тенденций княжеско-боярско-дружинного хозяйства.

Из холопьего кодекса Русской Правды мы видим, что диференциация холопов в XII веке была уже значительной, и что всякое внесение в холопью среду демагогических мотивов грозило несомненной социальной опасностью. Туземное происхождение невольников, древлян, вятичей и т, д., захватываемых при набегах в виде полона, так называемых «колодников-нятцев», делало обращение с ними трудным и требующим большой осторожности, а, между тем, едва ли не главным источником пополнения холопьего класса становится именно захват в плен своих же менее культурных соплеменников.

Настроением монастырского келаря-хозяина и объясняется тот враждебно-презрительный тон, которым летописец говорит о своих «диких» единоплеменниках. В своем историко-географическом экскурсе инок-летописец, привыкший видеть холопов, выловленных из среды этих малокультурных, с его точки зрения, племен, работающими с колодкою на ногах или с цепью на шее на монастырской ниве или на монастырском огороде под самыми окнами его монашеской кельи, развивает даже антинародную племенную теорию.

Холопий кодекс Русской Правды, относящийся к эпохе, предшествующей татарскому нашествию, и послужил правовой базой и упором

[21]

для всех юридических подходов к холопству в три последующие века (XIII—XV века).

Если выявить основные «руководящие» Мотивы юридических пред[1]посылок законодателя XII века, относительно общих мотивов- холопства, звучащих не только в самом тексте Правды, но и между строк ее, то их можно свести к следующим, примерно, положениям.

1. Холоп и раба представляют собою юридически признанный вид индивидуальной собственности.

2. Собственность эта подлежит охране совокупными силами княжеской администрации, общественных органов и даже частных лиц.

3. Всякое нарушение «законных прав» на невольника, например сманивание и (укрывание чужого холопа, подлежит возмездию, осуществление которого является для свободного населения уже общественной повинностью.

Как это ни странно, но здесь мы имеем едва ли не первый случай проявления общественной инициативы, едва ли не крупнейшее общественное начинание Киевской Руси. И представителей господствующих классов и княжескую администрацию не так занимает организация внутреннего порядка, защита границ, преследование степных хищников, совершающих набеги на Русь, как ловля сбежавшего холопа и возвращение его хозяину.

Перед нами страна, имущие классы которой пытаются развить и укрепить нормы, способствующие «законному порабощению», облеченному в известные обрядовые правовые формы. Князья, бояре, дружинники всех разрядов, купцы даже политически между собою разъединенных княжений довольно дружно стремятся к общей цели — к развитию, оформлению и обработке норм, содействующих порабощению слабых элементов общества и, до известной степени, упорядочивающих развитие этого порабощения. Но как ни энергично брались за дело порабощения господствующие классы киевского общества, задача оказалась им не по силам и создать «крепостную систему», организованную через 500 лет Московским государством, им не удалось.

Мы встретим мало договорных документов эпохи XIII—XV веков, которые не содержали бы твердо формулированной статьи: «Холопа, рабу — выдати на исправу от века»; или: «А холопу, рабе от века суд». Смысл этих статей тот, что в холопьих делах все должно идти по традиции, так, как издавна установлено, без послабления, без поблажек, без всякого юридического вмешательства княжеской власти в пользу чужих холопов. Державшие в своих руках политическое влияние верхи русского общества на целый десяток поколений застыли на этой юридической позиции, последовательно полагая выше перечисленные принципы в основу всех своих соглашений, с кем бы они ни заключались: холопство стало политическим «табу», которого никому не следовало касаться. Этот юридический тезис и будет перекатываться от Полоцка, Пскова, Новгорода-Великого до Новгорода-Нижнего, Рязани и Двины в духовных и договорных грамотах, в многочисленных повторениях и в разных комбинациях. В сохранившихся договорных грамотах можно насчитать не один десяток вариаций этих «тезисов», разбросанных на протяжении XIII—XV веков 1.

_____

1. В Киевской Руси социально-экономическое развитие шло, конечно, параллельно и частью подражательно соседним западным странам.

[22]

Цитируется по изд.: Яковлев А.И. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. Том I. М.-Л., 1943, с. 18-22.