Эгоизм (Н.П. Ильин, 2002)

...св. Феофан сразу же разъясняет, как он понимает эгоизм, и все становится на свои места. А именно, эгоизм проявляется, прежде всего, в том, “что всякий хочет навязать свои желания на другого или связать его ими, – что назвали вы очень метко тиранством”. Вникнем в эти слова: эгоизм, подлинный, а не “ярлыковый”, выражается в “тиранстве”, в стремлении навязать другим свои желания и связать ими, то есть сделать других средством для “самоуслаждения”. Но именно потому, что эгоисту нужны “средства”, он характерным образом уходит от себя и, так сказать, “переключается” на других людей. В этом – причина хорошо известной мало-мальски наблюдательному человеку “экстравертности” эгоиста; его взгляд непрерывно “шныряет” по окружающим людям в постоянных поисках “средств”, в поисках чужой жертвы; в поисках, доходящих, если угодно, до самозабвения, так как не в себе самом он ищет соответствующие ресурсы, способности, таланты и т. д., не свой собственный потенциал хочет реализовать. Все это он хочет получить от других. И св. Феофан находит удивительно простое и точное выражение для основного приема эгоиста: “Уж как ни скрашивает кто своих желаний, назади всего стоит эгоист, желающий повернуть вас по своему, или сделать вас средством”.

Повернуть другого по своему – вот основополагающий метод эгоизма; метод, для которого (подчеркнем это еще раз) принципиально необходим другой. И даже много других, дабы увеличить вероятность успеха. Эгоизм, подлинный эгоизм, может “развернуться” только в коллективе, в “обществе”; напротив, в уединении, в “затворе” он теряет свое главное оружие, и потому уединение, “затвор”, даже какая-либо “интровертность” – состояние для него глубоко чуждое, “болезненное”, некомфортабельное. В связи с этим св. Феофан не только признает особую склонность эгоиста к лицедейству, “игре на публику”, но и развивает это наблюдение своей корреспондентки, говоря о людях “с симпатичным строем сердца: так и льнут и берут прямо за сердце”. Симпатия, этот “остаток родственного чувства, с каким создан человек в отношении к другим”, слишком часто “состоит в услугах у эгоизма, который пользуется им как наилучшим средством к устроению своих дел. Я знаю одно такое лицо. Лучше прямой эгоист или эгоистка, чем такие симпатисты и симпатистки” (с. 13).

Эти замечания св. Феофана об особой вредоносности лицедеев и “симпатистов” вполне актуальны. Укажу для примера на поразившую меня своим бесстыдным лицедейством “передовицу” из газеты “День литературы”, подписанную неким обалдевшим от счастья лауреатом очередной “премии Солженицына” и озаглавленную… “Я всегда буду с народом”. К сожалению, мы так привыкли к лицедейству наших “патриотов”, что, боюсь, большинство читателей не увидело “ничего плохого” в этом по сути оскорбительном заголовке, с головой выдающем именно тот эгоизм, о котором говорит св. Феофан. А между тем нелепость подобного “великодушия” должна быть очевидна для человека, который действительно сознает себя русским. Впрочем, возможно, что автор приведенной декларации имеет в виду вовсе не русский народ. Предположить подобное можно не только потому, что со словом “народ” он нигде в своей декларации не соединяет слово “русский”. Просто “народ”, а какой – догадайся сам. Догадаться же позволяет обращение к его более обстоятельным сочинениям, вроде учебника “Политология” (2000 г.), где черным по белому написано о “ветхозаветном образе Руси как святой, обетованной земли” (с. 281). Итак, согласно г. Панарину (ибо так зовут нашего “симпатиста”), Святая Русь – это некая метафора на мотив “обетованной земли” иудеев. Таким образом, наш вопрос, в преданности какому народу клянется этот господин, не так уж надуман. Впрочем, Панарин на то и лицедей, чтобы все его слова звучали двусмысленно.

Но вернемся к подвижнику Русского Православия, который не рассуждал о химерах типа “православной цивилизации” (название другой книги нашего “политолога”, забывшего, что еще Н. Я  Данилевский показал; только самые примитивные цивилизации, типа иудейской, имели “исключительно религиозную основу”, а в полноценной цивилизации религия – одна из четырех равноправных основ; см. “Россия и Европа”, особенно главы 5 и17). Вернемся к св. Феофану, который делал самое важное для русского человека дело: помогал ему понять и отстоять себя перед напором лицедеев и “симпатистов”, которые, в случае сопротивления их манипуляциям со стороны русского человека, тотчас наклеивают на него ярлык “эгоиста”. О. Феофан пишет духовной дочери: “Вы даже услышите или уже слышали приговоры: это эгоист, это эгоистка! Не подумайте, что говорящие это сами чужды эгоизма. Нет, – этот приговор относится к тем, которые не позволяют повертывать собою или употреблять себя в средство для эгоистических целей тех, которые так о них судят”. Подобные “судьи”, продолжает св. Феофан, “даже монахов укоряют в эгоизме, – что-де для себя одних живут”. Святитель не уточняет, каких “судей” он конкретно имеет в виду. Это и понятно – уже тогда их было, увы, немало. Но трудно не вспомнить одного из наиболее “прославленных”: упомянутого ранее Вл. Соловьева, который в 1891 г., с характерной для него интонацией фальшивого “симпатиста”, рассуждал о монахах так: они “при всей своей праведности и святости, ошибочно думали, что спасать можно и должно только отдельные души. Они достигли, чего хотели: свои собственные и многие другие души спасли, а общество и мир, от которых они отделились, от которых бежали, остались вне их действия и пошли свои путем” (цитирую по “Собранию сочинений”, изданному Товариществом “Общественная польза” (!), т. VI, с. 355). В этой тираде поражает полное отсутствие логики, не говоря уж о полном непонимании христианства. Как можно называть “праведными и святыми” тех, кто ошибался в самом принципиальном для их монашеского дела вопросе, совершал это дело глубоко неверно? И до какой степени надо не понимать сути монашеского дела, признавая, что монахи спасли “свои собственные и многие другие души”, – и, тем не менее, не сделали главного: не спасли “общество и мир”! Но даже Спаситель не “претендовал” на спасение мира вообще, не для такого “спасения” просил помощи Своего Отца: “не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои” (Иоан. 17:9). И имело для Него значение не “общество” и “польза” последнего, но “верующий в Меня”, как постоянно повторяется в Евангелии, – повторяется, чтобы подчеркнуть принципиально индивидуальный подход Спасителя, которые не принуждал к вере всех подряд, а искал именно верующих в Него. Наш же “религиозный философ” журит “историческое христианство”, прежде всего, за “индивидуальное спасение” (выделено на той же странице автором); он даже не ведает (или делает вид, что не ведает) об известных словах св. Серафима Саровского: “спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся”. Тысячи, но далеко не “все”; и при этом надо сначала спастись именно самому. Таков радикальный (то есть коренной) индивидуализм подлинного христианства, чуждый Соловьеву, да и всем его эпигонам.

Конечно, св. Феофан вряд ли погружался в домыслы Вл. Соловьева. Но оценка этого типичного лицедея и “симпатиста” вполне выражена в словах святителя: “По этому одному (то есть по отношению к монашеству – Н. И.) можете судить, какого достоинства суть и вообще обличения в эгоизме…Они значат: нашла коса на камень” (с. 13–14)...

Фрагмент сттатьи: Н.П. Ильин. Найдёт ли коса на камень? // "Русское самосознание" № 8, 2003.