История (НФЭ, 2010)

ИСТОРИЯ (от греч. historia — рассказывать, свидетельствовать, описывать) — понятие, раскрывающее динамику человеческого бытия, изменения и развития общества. В более широком смысле понятие используется и для характеристики происхождения, формирования, преобразования любых вещей, явлений, систем, протекания и трансформации любых процессов («естественная история»). В ходе своего обогащения понятие «история» включило в себя дополнительно такие значения, как истолкование, объяснение, предсказание жизни человеческого общества.

Разнообразные трактовки истории можно представить двумя основными типами: во-первых, представление об истории как о прошлом. Реальность истории в этом случае трактуется как наследие, полученное людьми от предшествующих поколений. Отсюда — практическая задача сохранения исторического наследства, памятников истории, ее вещественных и письменных «следов». Историческое познание в этом смысле оказывается в основном изучением памятников, их выявлением, описанием, истолкованием. Во-вторых, понимание истории как процесса человеческого бытия, как социального бытия, развертывающегося во времени. Такое понимание истории предполагает рассмотрение и описание истории через деятельность людей, через связи этой деятельности с ее условиями, средствами и продуктами. В этом случае история предстает как живая, т. е. деятельная, насыщенная силами и способностями людей, связь прошлого, настоящего и будущего. Проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения людей к историческим памятникам. Выявляется необходимость видеть за предметами и знаковыми формами схемы деятельности и общения людей, моделировать ситуации возникновения и воспроизводства этих схем. Оба типа представления об истории по сути содержат в себе различение истории как а) динамики человеческого бытия и б) как познания — описания, трактовки, объяснения этого бытия. При этом описание истории может быть понято в составе самого меняющегося бытия, но может быть и дистанцировано от него. Это происходит, когда история является нам в виде проблемы, фиксирующей несоответствие нашего понимания общественного процесса его действующим силам, средствам, формам.

История часто «читается наоборот», в «обратной перспективе»: на первом плане — результаты, на втором — средства, на третьем — условия, на четвертом — сам процесс жизни и деятельности людей. Ход истолкования (или исследования) истории оказывается при этом противоположным ходу ее воспроизводства и обновления человеческими индивидами. Чтобы не оставаться в границах такого видения истории, необходимо выявлять ее «лицевую» сторону, обнаруживать за объективированными выражениями истории ее живое движение, ее личный состав. Тогда вопросы о том, кто и как делает историю, предшествуют истолкованиям вещей и текстов: «стрелки» исследования переводятся с эмпирического описания материала на уровень теоретических представлений о взаимосвязях людей. В этой перспективе результаты человеческой деятельности оказываются выведенными из состояния своей вещной одномерности, обнаруживают свое значение промежуточных продуктов, пересечений различных деятельных связей, кристаллизации человеческих возможностей. В ходе решения подобных задач — это относится прежде всего к нашему времени — историческое познание вынуждено действовать в качестве теоретического, использующего «аппарат» всего обществознания для реконструкции исторических событий и ситуаций. Дистанцированность исторического познания (историка, его позиции, установки, исследовательских инструментов) от общественного процесса косвенным образом указывает на его специфическую включенность в динам и- ку человеческого бытия, в воспроизводство временных связей общества, в наполнение овеществленного человеческого опыта социальными значениями и смыслами. Историческое познание оказывается особым «органом», удерживающим связь времен, ставящим и отчасти решающим задачу восстановления этой связи. Особенности исторического познания выявляются постольку, поскольку изменения общества оказываются практической проблемой, затрагивают формы непосредственной жизни людей и вместе с тем вводят в их обыденный опыт масштабные временные и пространственные измерения.

Труды первых историков (Геродота, Фукидида, Полибия — 5—2 вв. до н. э.) содержали описания различных политических событий, местностей, поселений, обычаев разных племен. Кроме того, они включали сведения, которые сейчас были бы названы географическими или биологическими, к достоверным описаниям присоединялись легенды, мифы или попросту домыслы. В ходе оформления жанра исторических описаний (конец 1-го тысячелетия до н. э.) выявились темы сопоставления разных времен (прошлое, настоящее, будущее), различных народов (свои — чужие, культурные — дикие), разграничения достоверного знания и вымысла. Расцвет греко-римской цивилизации, ее расширяющиеся контакты с др. социальными и культурными пространствами, а затем распад этой цивилизации и возникновение на ее «обломках» новых политических образований заметно усилили духовные интересы людей к динамическим аспектам человеческого бытия, их описанию и осмыслению. Распространение христианства способствовало оформлению взгляда на историю как на развитие, имеющее начало и конечную цель. В рамках идеи раз-вития установился взгляд на историю как на смену государственных порядков, выявлялась связь индивидуального человека с бытием общества во времени (Августин Аврелий — 5 в.).

Тема времени воплощалась в разработке хронологий, устанавливающих систему измерений для разных интервалов и пространств истории, и в летописных повествованиях, фиксирующих конкретные деяния людей, события и перемены в жизни общества в хронологической последовательности. Хронология и летописания встраивались во временной порядок человеческого бытия, становились особыми «механизмами» отбора и трансляции человеческого опыта, формами присутствия прошлого в актуальном настоящем. Они способствуют — первоначально в рамках религиозно-теологических представлений — выработке важных понятий исторического познания, характеризующих развитие, направленность, стадиальность, структурность человеческого бытия. Постепенно складывался особый схематизм понимания истории, который и поныне действует в современных рассуждениях об эпохах и летоисчислении, о развитых и отсталых странах (см. Эпоха историческая).

В сер. 2-го тысячелетия н. э. в ходе географических открытий, расширения торговли, образования индустриальной экономики исторический процесс приобрел мировую масштабность и многомерность. Идеи направленности истории, ее динамики, единства и многообразия получили новое практическое обоснование и соответствующее теоретическое оформление. Были сформулированы гипотезы о влиянии отдельных факторов (географических, экономических, социальных — Ш. Монтескье, А. Смит, А. Фергюссон) на движение истории; развитие общества трактовалось как усовершенствование его отдельных сторон (Дж. Вико, М. Кондорсе, А. Тюрго), как восхождение к высотам благополучия, просвещенности, справедливости. Прогресс истории трактовался в качестве общего ориентира для различных регионов и стран. Вместе с тем были заложены основы понимания отдельного общества как исторически развивающейся системы, в которой разные условия, средства и факторы объединяются деятельностью людей, реализующих динамику истории (Г. В. Ф. Гегель). Существенное значение в этом плане имели труды К. Маркса, исследовавшего капиталистическую общественную формацию как особую социальную систему, основанную на расширенном воспроизводстве вещественного богатства. Впоследствии эта концепция трансформировалась в схему объяснения истории: в догматическом марксизме различные типы общества характеризовались с точки зрения этой схемы. Марксом была сформулирована и гипотеза о зависимости социальных форм от степени и характера развития сил и способностей человеческих индивидов, взаимодействующих в обществе. По этой гипотезе история может быть представлена как смена трех главных социальных типов — от общества, базирующегося на связях личных зависимостей, к обществу, основанному на вещных зависимостях, и, наконец, к обществу, реализующему свои качества через взаимообусловленность развития составляющих его индивидов. Эта гипотеза не получила распространения (лишь сто лет спустя она вступила в своеобразный резонанс с другой трехступенчатой схемой истории: традиционное, индустриальное, постиндустриальное общества — Д. Белл, О. Тоффлер). В 19 в. динамика истории связывалась главным образом с экономическим и технологическим прогрессом, поэтому идеи Маркса оказались в ряду др. идеологических и научных концепций, придающих первостепенное значение развитию вещественных средств и условий жизни общества.

Существенное влияние на трактовку процесса истории оказало в 19 в. осмысление исторического познания как особого рода научной деятельности, как совокупности научных дисциплин. В конце столетия заметно снизился авторитет философско-исторических объяснений истории, построенных на абстрактно-общих определениях общественного процесса, его причин, условий, законов, целей, смыслов и т. п. Зато заметно возросло влияние научной методологии, ее норм и стандартов на исторические исследования. Поскольку стандарты научной методологии этого периода имели естественнонаучное происхождение, они и в части исторического познания стимулировали ориентацию на предметности, которые могли быть исчислены, измерены и взвешены. Эта ориентация была также подкреплена развитием таких дисциплин, как археология, экономическая история, история материальной культуры и т. д. Изучению подверглись общества, весьма далеко отстоящие от европейского типа: потребовались конкретные методики изучения разнообразных способов воспроизводства общественной жизни, культур, социальных взаимодействий. Происходила резкая дифференциация исторических дисциплин по предметам и методам: изучались отдельные аспекты истории как процесса, развернутого во времени (истории техники, искусства, языка), отдельные общества в их эволюции, отдельные подсистемы общества в их изменениях. Помимо причин внутреннего характера на формы исторического познания оказывали воздействие и внешние причины, поскольку знание об истории реально функционировало в связи с др. социально-гуманитарными дисциплинами. Во 2-й пол. 19 в. оформилось большинство ныне существующих общественных наук, установились их взаимоотношения и взаиморазграничения. Поскольку классическая философия утрачивала функцию общего «определителя» истории, взаимоотношения исторического познания с др. социальными и гуманитарными дисциплинами основывались не столько на единстве социального процесса, сколько на логике разделения труда. Так сложилась ситуация, предполагающая определение исторической науки как эмпирической в противовес философии, как конкретной в противовес социологии, как «науки о духе» (В. Дильтей) в противовес экономике. Эта же ситуация сделала приемлемым для исторического познания Методологический дуализм (Г. Риккерт, В. Виндельбанд), когда одни и те же исторические явления — скажем, исторические памятники — могут трактоваться и в смысле «наук о природе», и в смысле «наук о культуре», т. е. и как элементы абстрактных рядов, связей, регулярностей, и как уникальные воплощения человеческого опыта. Эти различные, часто не согласуемые друг с другом подходы, вполне оправданные в рамках частных исследований, на уровне методологического анализа исторического познания свидетельствовали об отсутствии его внутренней связности, о недостаточности — и в смысле нехватки, и в смысле неопределенности — цельных представлений об истории как процессе человеческого бытия. В кон. 19 в. идея единства человеческой истории, опиравшаяся в значительной степени на схемы классической философии истории, в связи с кризисом была поставлена под сомнение. В 20 в., с его глобальными социально-политическими, экономическими, экологическими потрясениями, под вопросом оказался весь классический схематизм истории, с его идеями направленности, закономерности, целей, смыслов и т. п. Распространились навязчивые идеи гибели культуры, «заката

Европы» (О. Шпенглер), смерти социального, «конца истории» (Ф. Фукуяма), т. е. идеи об исчерпании тех возможностей, которые прежде позволяли говорить о прогрессе истории. В плане социальном и культурном переоценка схематизма истории указала не только на его (схематизма) границы, но и на практические пределы экстенсивного использования обществом природных и человеческих ресурсов, а стало быть, и средств экономики, культуры, науки, технологии. Вместе с тем более четко обозначилась культурная функция линейного понимания истории как формы, обеспечивающей событие людей во времени и пространстве, как социальной связи между поколениями и как схемы взаимодействия между различными социальными системами. У схематизма, понимаемого таким образом, сохранялись перспективы, пока человеческое сообщество могло преобразовывать природную среду и свободно оформлять ее в своих деятельностях и связях. Поскольку дальнейшие преобразования этого рода оказались сопряженными с катастрофическими изменениями человеческих условий, постольку встал вопрос об истории как процессе, протекающем в практически замкнутых границах социального пространства, т. е. об истории как бытии во времени, об интенсивном развитии человеческих деятельностей и взаимодействий между социальными системами. Эта тема была намечена в нач. 20 в. Л. Бергсоном и М. Хайдеггером. В середине века она стала разрабатываться как конкретно-научная проблема «социальной истории», теоретической экономики, социальной психологии, этнографии (Ф. Бродель) На рубеже 21 в. она конкретизируется в совокупности вопросов: о простраивании связей современного социального мира (И. Уоллерстайн), о поиске форм взаимодействия между разными цивилизациями, вступающими во все более плотные контакты, о выработке баланса между схемами накопленного и живого исторического опыта, между историзмом общества и полифонической динамикой природных процессов. Новый смысл приобретает мотив единства истории и природы. Так или иначе это единство признавалось всегда, но его конкретная, меняющаяся (т. е. историческая) форма до середины 20 в. не была особой проблемой человеческого бытия и познания. Более того, в классической науке схематизм природы, выражавший устойчивость естественных процессов, противопоставлялся схематизму истории как выражению изменчивости общественной жизни. Отсюда и попытки, с одной стороны, противопоставить теоретическое и историческое познание, с другой — свести историческое исследование к логике вещей, и в прямом и в переносном смысле (см. Логическое и историческое).

Конкретное усмотрение единства истории общества и истории природы связано с отчетливым пониманием того, что история творится не «в общем виде», а в разных зонах и точках социального пространства, в формах особых взаимодействий между различными природными и общественными системами. Дальнейшая история общества сопряжена с преодолением прежнего абстрактного схематизма природы, с освоением истории природы в ее конкретных формах и их сочетаниях. См. также ст. Историзм, Прогресс, Смысл истории.

В. Е. Кемеров

Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010, т. II, Е – М, с. 177-180.

Литература:

История (Кон И. С.). — Философская энциклопедия. М., 1962, 1. 2, с. 368—376; Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974; Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977, Ерофеев Н. А. Что такое история. М., 1978; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984; Фукуяма Ф. Конец истории?— «ВФ», 1990, № 3, с. 134—148; Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991; Бродель Ф. Время мира. М., 1992; Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы? — «Вопросы социологии», 1992, № I, с. 77—89; Хайдеггер М. Время и бытие. М, 1993; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки о морфологии мировой истории. М., 1993; Философия истории. Антология. М., 1994; Моисеев Н. Н. Современный рационализм. М., 1995; Рашковский Е. Б. Историк как свидетель, или об источниках исторического познания. — «ВФ», 199S, № 3, с. 35—42.