Трагичность (Конт-Спонвиль, 2012)

ТРАГИЧНОСТЬ (TRAGIQUE). Не несчастье и не драма. Не катастрофа — вернее, человеческая катастрофа, катастрофа быть собой и сознавать свою смертность. Трагичность — это все то, что сопротивляется примиренчеству, сентиментальности, блаженному придурковатому оптимизму. Это неразрешимое противоречие, но не логической, а экзистенциальной природы (например, противоречие между нашей конечностью и нашим стремлением к бесконечности). Это, если угодно, вид диалектики, но без синтеза и перехода на более высокую ступень, то есть вид безжалостной диалектики. В общем, развод без надежды на примирение, конфликт без надежды на разрешение, во всяком случае, приемлемое для обеих сторон разрешение, притом что каждая из сторон по-своему права, что ничуть не смягчает их противоборства. Примерами конфликтов такого рода могут служить конфликт между законами государства и законами совести (Антигона), между судьбой и волей (Эдип), между богами и людьми (Прометей), между страстью и долгом (персонажи Корнеля), между двумя страстями (персонажи Расина) и т. д. Разумеется, литературные примеры мы привлекаем здесь исключительно для наглядности. Трагедия как литературный жанр подпитывается трагичностью, но трагичность отнюдь не сводится к трагедии. Трагичность — одно из измерений человеческого состояния и всей человеческой истории; это наша неспособность отыскать, хотя бы мысленно, полностью удовлетворяющее нас решение проблемы собственного существования, хотя бы для себя лично. Вот почему смерть трагична. Вот почему и жизнь трагична. И жизнь, и смерть вынуждают нас столкнуться лицом к лицу с невозможным, с абсурдным, с неприемлемым, с безутешным. Всякая жизнь есть история поражения, сказал Сартр. Всякая смерть, добавим мы, есть история еще одного поражения. Жизнь — бой, но без надежды на победу и без отдыха на перемирие.

То же самое справедливо и в отношении целых народов. «Трагично, — заявил один политик, — когда все правы. Ситуация на Ближнем Востоке трагична». Палестинцы правы в том, что хотят жить на своей земле, хотят независимости, суверенитета и своего государства. Израильтяне правы в том, что хотят безопасности. Но как соединить эти две «правоты», как хотя бы совместить их без ущерба, хотя бы частичного, для одной из сторон? Здесь нужен компромисс, иными

словами, нужно решение, которое не удовлетворит в полной мере ни одну из сторон, которое не будет справедливым, но все-таки будет лучше войны и терроризма. Подобный компромисс станет выходом из трагедии, но не из трагичности. С войной покончить можно, с конфликтом — нет. Ненависть можно преодолеть, но горечь останется. Трагичность — это вкус реальной действительности именно потому, что реальная действительность нам не подвластна и никогда не бывает нам по вкусу.

Нетрудно заметить, что нацистская катастрофа в этом смысле не была трагичной. Она могла показаться трагичной лишь сторонникам нацизма, верившим в его законность, либо тем, кто отвергал в качестве единственно возможного — по меньшей мере теоретически, на правовом уровне возможного — решения проблемы нацизма его скорейшее поражение. Однако одной силы человеческого разума и одних правовых институтов для решения этой проблемы было явно недостаточно. Это же доказывает и вся неизменно трагичная история человечества: чтобы победить, одного разума мало, право без силы не значит ничего, а бороться со злом чаще всего можно только с помощью другого зла (насилия, войны, подавления). И пусть оно будет меньшим из двух зол, полностью удовлетворить такое решение нас не может. Гитлер — отнюдь не трагичный персонаж. Ничего трагичного нет и в тех оппонентах Гитлера, кто противостоял ему из добрых побуждений. А вот Черчилль, как и Кавальес, — фигура трагичная. Трагичность — это не конфликт добра и зла; это конфликт между двумя видами добра или двумя видами зла.

О трагической философии принято говорить, когда учение не только не пытается отыскать удовлетворительный ответ на интересующие человека вопросы, но, напротив, старается столкнуть его «лбом» с самыми неприемлемыми и непростительными вещами, с тем, что Клеман Россе называет логикой наихудшего (в противовес логике наилучшего Лейбница), тем самым обрекая нас на неудовлетворенность или битву. Такова философия Паскаля и Ницше. Линия водораздела, обозначающая трагичность, может проходить сквозь одну и ту же философскую школу, а иногда — сквозь учение одного и того же мыслителя. Например, Лукреций — трагичный философ, а Эпикур — нет. Марк Аврелий — трагичен, Эпиктет — нет. Спиноза и Кант иногда трагичны, но далеко не всегда. Так что каждый из нас волен выбирать себе духовного наставника, руководствуясь собственным ощущением причастности к трагическому.

Величайшим теоретиком философии трагичности и одним из ее самых видных представителей, очевидно, является Ницше. Так что же такое трагичность? Это жизнь как она есть, без оправдания, без провидения, без снисхождения; это готовность принимать ее всю целиком со всеми ее страданиями, не озлобляясь, не «передергивая» и не впадая в нигилизм. Это любовь к судьбе и случаю, к становлению и разрушению, это «окончательное "да"» без опоры на религию и нравоучительные банальности, это глубокое убеждение в том, что реальность следует или принимать такой, какая она есть, или оставить ее другим, убеждение, соединенное с радостной решимостью ее принять. «Трагический художник вовсе не пессимист, он говорит как раз "Да" всему загадочному и страшному, он проникнут дионисическим духом...» («Сумерки идолов», «Разум» в философии, 6). Он любит жизнь как таковую, во всей ее изменчивости и преходящей ценности. Ничего другого ему не нужно — ни надежды, ни утешения. Ему даже вера не так уж нужна. Противоположность трагичности — вовсе не комичность, а самоуверенная серьезность.

Конт-Спонвиль Андре. Философский словарь / Пер. с фр. Е.В. Головиной. – М., 2012, с. 629-631.