Трудолюбивая пчела

«ТРУДОЛЮБИВАЯ ПЧЕЛА»

(1759)

Хотя с точки зрения абсолютной хронологии «Праздное время» было первым русским частным журналом (разрешение на него было выдано на несколько дней раньше, чем на издание «Трудолюбивой пчелы»), тем не менее по своему общественному и литературному значению журнал Сумарокова стоит выше «Праздного времени», и рассмотрение «Трудолюбивой пчелы» должно быть сделано в первую очередь.

14 декабря 1758 г. Сумароков подал в канцелярию Академии Наук прошение, в котором сообщал о своем намерении «издавать помесячно журнал для услуги народной» и просил печатать его «по двенадцати сот эксемпларов». По прошествии месяца с небольшим, в январе 1759 г., вышла первая книжка «Трудолюбивой пчелы». Назван журнал так, вероятно, отчасти в том смысле, в каком о задачах издания говорится в конце первой статьи журнала: «. . . чтоб читатели, обучаясь и упражняясь..., на подобие трудолюбивых пчел, то только. . . собирали, что знание их умножить, нравоучение им подать и благополучия их причиною быть может» (стр. 33).

Издание это уже с первой страницы текста заявляло о своем политическом лице: оно было посвящено великой княгине Екатерине Алексеевне, т. е. будущей Екатерине II, находившейся в это самое время в немилости у Елизаветы из-за скандальной истории с передачей английскому послу плана войны с Пруссией, состоявшей в тесном контакте с Англией. Но помимо того, что сумароковское посвящение журнала опальной Екатерине имело характер политической демонстрации, оно представляло и личный вызов Елизавете, не терпевшей похвал красоте какой-либо женщины, кроме нее самой; посвящение же «Трудолюбивой пчелы» начиналось так:

Умом и красотой, и милостью богиня,

О просвещенная великая княгиня...

Таким образом, журнал сразу подчеркивал свою ориентацию не на Елизавету, а на «оппозиционную» и опальную Екатерину. В переводе же на язык тогдашней борьбы различных групп правящего класса за власть ориентация Сумарокова на Екатерину означала борьбу против придворной знати и за «исконное», старинное, родовитое дворянство. В дальнейших книжках журнала Сумароков в своих притчах, эпиграммах и прозаических сатирах повел регулярную борьбу с придворной кликой Шуваловых — Воронцовых, с поддерживаемой ими систе-

[117]

мой откупщичества, казнокрадства, лихоимства и т. д., с подьячими и их взяточничеством. Энергичная борьба велась на страницах сумароковского журнала с крупнейшим представителем демократического направления в русской литературе — Ломоносовым, с политической и эстетической позицией которого издатель «Трудолюбивой пчелы» давно уже сводил счеты.

Несмотря на то, что, кроме Сумарокова, в журнале принимали участие и другие писатели одного с ним литературного направления, «Трудолюбивая пчела» больше отражает творческое лицо своего издателя, чем литературную и политическую позицию коллектива сотрудников. Большую часть материала в каждую книжку журнала доставлял сам Сумароков, а майская книжка была целиком заполнена его произведениями. Среди сочинений Сумарокова находятся и статьи по философии («О разумении человеческом по мнению Локка», стр. 259—263, не закончено), и по истории («О первоначалии и созидании Москвы», стр. 48—58; «Российский Вифлеем», стр. 240—242), и по филологии («О истреблении чужих слов из русского языка», стр. 58—62; «О коренных словах русского языка», стр. 91—101; «К типографским наборщикам», стр. 262—274), и пр. Есть и публицистическое «Слово похвальное о Петре Великом» (стр. 579—592), которое, при обычных славословиях Петру и его «дщери», Елизавете, решительным образом направлено против придворной роскоши и пышности: «Не в великолепии ищут великие государи величества, — восклицает Сумароков, — не в великолепии искал ево и ты, великий государь. Твое великолепие было попечение о государстве, едино украшение и сияние венца, ибо все протчее пустой только блеск» (стр. 586—587). Наконец, среди прозы Сумарокова в «Трудолюбивой пчеле» следует отметить несколько переводов: «Части III из I речи Смотрителя» (стр. 229—231), «Из трактата Лонгинова о важности слова с перевода боалова» (стр. 219—224) и «Пришествие на нашу землю и пребывание на ней Микромегаса из сочинений г. Вольтера» (стр. 455—475).

К последнему переводу есть примечание Сумарокова, в котором он намекает на то, что перевод «Микромегаса», помещенный в «Ежемесячных сочинениях» (1756, ч. III, стр. 31—61) и помеченный как принадлежащий А. Воронцову, был исправлен им, Сумароковым, а может быть, и просто украден у него Воронцовым.

Если внимательно рассмотреть распределение сумароковских произведений в «Трудолюбивой пчеле», то делается очевидным, что «научная» сторона, особенно заметная в первом полугодии, постепенно вытесняется сатирически-злободневными материалами; появляются в большом количестве прозаические статьи сатирического содержания, представляющие нападки на лихоимство су-

[118]

[ИЛЛЮСТРАЦИЯ]

[119]

дей, взяточничество и плутни подьячих и т. п. Тем же темам посвящены многочисленные во втором полугодии притчи и эпиграммы, в то время как в первую часть года Сумароков печатал преимущественно элегии, эклоги, песни и духовную лирику. И притчи и эпиграммы содержат много злободневных намеков, которые не всегда могут быть раскрыты. Такова, например, эпиграмма «Не трудно в мудреца безумца претворить» (стр. 311), написанная Сумароковым по поводу получения кем-то из придворных австрийского ордена «Золотого Руна». Немалое место занимает как в эклогах, так и в эпиграммах Сумарокова эротическая тема, нередко довольно грубо трактуемая.

Наряду с сатирическими оценками не удовлетворявшей Сумарокова современности, в «Трудолюбивой пчеле» нашли место и положительные идеалы Сумарокова. Пользуясь формой «сна», жанра в высшей степени распространенного в тогдашней литературе, Сумароков изображает идеальный строй, как он ему представляется. Своеобразная утопия Сумарокова «Сон — щастливое общество» (стр. 738—747) показывает незрелость политической и социально-экономической мысли писателя, имевшего претензии быть выразителем идеологии всего «дворянского корпуса». «Счастливое общество» могло стать таковым, по мнению автора, только благодаря своему государю, «великому человеку и избранным его помощникам».

Воплощение всех добродетелей, «сей государь ничего служащего пользе общества не забывает, а о собственной пользе кроме истинной своей славы никогда не думает» (стр. 740). Религия «есть основание всего народного благополучия», и служители культа пользуются большим уважением, но «во светские дела они ни под каким видом не вмешиваются, а науки благочестия просвещением почитают» (стр. 740—741). Во главе правления находится Государственный совет, но как он конструируется, — Сумароков не указывает. Роль этого учреждения неясна: отчасти оно имеет законодательные функции, но, вместе с тем, «в него никаких участных [т. е. частных] дел не вносится» (стр. 741 ), Законодательство в «счастливом обществе» основано на естественном праве (стр. 742), и, как теоретически необходимое следствие отсюда, «не имеют тамо люди ни благородства, ни подлародства и преимуществуют по чинам, данным им по их достоинствам, и столько же права крестьянской имеет сын быть великим господином, сколько сын первого вельможи» (стр. 743). Правосудие в «счастливом обществе» отправляется в прямо противоположном виде, нежели в современную автору «Сна» эпоху. Такова политическая и социально-экономическая программа Сумарокова. «Счастливое общество», по его мнению, основано на разуме.

[120]

[ИЛЛЮСТРАЦИЯ]

А.П. Сумароков. Портрет работы А.П. Лосенко.

[ВКЛАДКА]

а образованные люди этого общества, как и его духовенство, «во многом подобны стоическим философам, ибо страсти самую малую искру области над ними имеют» (стр. 740). Но одно дело — утопический «сон», другое — реальная действительность: в той же «Трудолюбивой пчеле» 1759 г. Сумароков напечатал притчу «Пахарь и обезьяна» (стр. 362—363), в которой, в противовес «мечтательному» (т. е. воображаемому) «счастливому обществу», где нет «ни благородства, ни подлородства», утверждается, что «мужик своим трудом на свете жить родился»; в следующем году в другом месте Сумароков, говоря о чиновном выходце из крестьянства (очевидно, о Ломоносове), дает ему имя «урода из сама подла рода, которого пахать произвела природа» («Праздное время», 1760, ч. I, стр. 147). Таким образом, «положительная» программа Сумарокова на практике оборачивалась самым грубым крепостничеством.

Роль сотрудников Сумарокова в «Трудолюбивой пчеле» была не особенно велика и значительна. Наиболее активными из прозаиков были: Г. В. Козицкий, давший статью «О пользе мифологии» (стр. 5—33) и ряд переводов с греческого и латинского; Н. Мотонис, поместивший «Рассуждение о двух главных добродетелях, которые писателю истории иметь необходимо должно» (стр. 34—47) и переводы из античных авторов; А. А. Нартов, Г. Полетика, А. Лобысевич, И. А. Дмитревский; из стихотворцев в «Трудолюбивой пчеле» печатались С. и В. Нарышкины, С. Глебов, А. А. Ржевский, дочь Сумарокова Екатерина Александровна и др. Рассматривая продукцию сотрудников «Трудолюбивой пчелы», нельзя не заметить, что в их произведениях совершенно нет откликов на современные события (кроме выпадов против Ломоносова в статейке Тредиаковского «О мозаике», стр. 353—360). Очевидно, вся тяжесть борьбы с придворно-вельможной верхушкой ложилась на одного Сумарокова. Журнал вскоре ему пришлось закрыть, о чем он патетически заявил в стихотворении «Расставание с музами» на последней странице декабрьской книжки «Трудолюбивой пчелы» (стр. 768):

Для множества причин

Противно имя мне писателя и чин.

С Парнасса нисхожу, схожу противу воли,

Во время пущего я жара моего

И не взойду по смерть я больше на него.

Судьба моей то доли.

Прощайте, музы, навсегда!

Я более писать не буду никогда.

Никаких документальных и иных данных о причинах прекращения издания «Трудолюбивой пчелы» не сохранилось. Несо-

[121]

мненно, однако, что резкий сатирический тон сумароковских статей, притч и эпиграмм, персональные нападки на придворную клику, понятные современникам и недоступные теперь нам, наконец принципиальное противодействие «свободоязычию» со стороны цензуры — все это заставило елизаветинское правительство закрыть журнал Сумарокова. В связи с этим приобретает известный интерес помещенное в декабрьской книжке письмо «К издателю Трудолюбивой пчелы» (стр. 755—757). Автор, скрывшийся под псевдонимом К***, заявляет, что выступает от имени «некоторого общества, которого благородные мысли ответствуют знатности их и благорождению». Перечисляя заслуги Сумарокова перед русской литературой и театром («Вы установили Российский театр»), автор письма как бы подчеркивает несправедливость правительства по отношению к издателю «Трудолюбивой пчелы»: он открыл силу и красоту русского языка — а журнал его закрывают; он установил русский театр — а его отстраняют от заведывания последним. Таков смысл этого письма «от некоторого общества». Но было ли это письмо подлинным документом, или оно сочинено, по крайней мере, внушено Сумароковым, сказать трудно. В ту эпоху печатание вымышленных (и почти всегда хвалебных) писем к «издателю» широко практиковалось; поэтому следует осторожно отнестись к упомянутому письму в «Трудолюбивой пчеле». Но если даже оно и подложно, то характерна попытка Сумарокова инсценировать проявление общественного мнения в момент закрытия журнала.

Рассматривая содержание «Трудолюбивой пчелы», нельзя не выделить и те статьи, которые, с известной условностью, можно назвать филологическими. Как известно, Пушкин, едва ли, впрочем, не из полемических соображений, высказывал взгляд, что Сумароков знал русский язык лучше, нежели Ломоносов. Несомненно, живой разговорный язык различных слоев дворянства своей эпохи Сумароков знал лучше других писателей, но его филологические статьи, несмотря на наличие отдельных здравых мыслей, никак не могут быть поставлены вровень с аналогичными работами Ломоносова и даже Тредиаковского.

Статья «О истреблении чужих слов из русского языка» (стр. 58—62) начинается верным утверждением, что «восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, а порча языка». Однако пуристическая точка зрения, заставляющая его стремиться к осуществлению заглавия своей статьи, к «истреблению чужих слов из русского языка», приводит его к положениям, отвергнутым историей развития нашей литературной речи. Он восстает против слов: фрукты (предлагая плоды), сервиз (прибор), веер (опахало), мантилья (епанечка).

[122]

суп (похлебка), дама и валет [в картах] (краля и хлап), том (часть книги), деликатно (нежно) и т. д. Впрочем, Сумароков выступает против вредных заимствований только из новых языков. Он считает, что «греческие слова введены в наш язык по необходимости и делают ему украшение, а немецкие и французские нам не надобны, кроме названия таких животных, плодов и протчего, каких Россия не имеет» (стр. 59—61). 1 В сущности, доказательству того же пуристического тезиса посвящена и вторая «филологическая» статья Сумарокова «О коренных словах русского языка» (стр. 91—101). Все его предварительные рассуждения о древности и «коренном» характере русского языка нужны ему только для того, чтобы возвратиться к прежней мысли: «Мы прекрасный свой, по естеству и древности, язык вместо того, чтоб ево вести к совершенству, сами портить начинаем» (стр. 97). Кроме этого, повторяем, правильного тезиса, в статье Сумарокова есть ряд любопытных мыслей и наблюдений. Таково, например, его утверждение о том, что язык может служить не меньшим источником для историка, нежели памятники материальной культуры: «Древние медали любопытные люди к изъяснению древния истории справедливо драгоценными вещьми почитают, как и всякие древние надписи, также столпы, обелиски, здания, развалины и проч. Но все то меньше служит истории, нежели происхождение и древность языка» (стр. 92).

Таковы его этимологические сближения некоторых русских и немецких слов. Но когда он начинает «производить» русские слова от «скифских», кроме курьезов не получается ничего. Под «скифскими» языками Сумароков разумеет монгольско-татарские, даже просто манчжурский (для него скифы — «преславный в древности мужеством народ, которым в прошедшем веке [т. е. в XVII в.] бесчисленная многонародием Хина [Китай] покорена», стр. 95). Курьезны также его словопроизводства из собственно русских (т. е. славянских), например: «сесть — сел, осел, оселок, осада, сад, садись, садно, судно, суд, потому что в нем сидят; ночь и нощь, по сопряжении слова очи с литерой Н, приятой отрицанием, знаменует Нет очей, в рассуждении Тьмы» (стр. 98—99). Конечно, не нужно ставить эти наивности в вину Сумарокову — вся тогдашняя европейская «филология», основывавшаяся на «механической теории происхождения языков» де-Бросса, стояла на том же уровне, а через 60 лет после Сумарокова профессор Петербургского университета Яков Тол-

_____

1. Собственно, это повторение взглядов Ломоносова. См. мою статью «Ломоносов и проблема литературного языка в 1740-х гг.» (Изв. ООН, 1937, № 1)

[123]

мачев серьезно учил студентов, что все слова в других языках происходят от русских, например: слово «кабинет», т. е. помещение, где человек уединяется и делается недоступным другим, происходит от того, что человека «как бы нет».

В этой статье Сумарокова есть одно полемическое место, ускользавшее от внимания исследователей. Полемизируя с варваризмами некоторых авторов, Сумароков пишет далее: «Еще странняе производить из русского языка новые слова, давая им непристойные предлоги, несвойственные окончания, переменять ударения и производить слова или несвойственное имущие знаменование или против естества сложенные, и в новом образе никакого знаменования не имущие, кроме тени своево перьвоначалия. Таковые слова бесполезно на будущее употребление уповают» (стр. 96). Все это место направлено против соответствующих строк в предисловии к «Волфиянской експериментальной физике», в которых Ломоносов, говоря о своих неологизмах в терминологии, высказывает надежду, что «они со временем чрез употребление знакомее будут».

Неоконченная статья «К типографским наборщикам» (стр. 162—174) посвящена вопросам орфографии, но содержит и некоторые общие соображения Сумарокова о языке. Особенно следует отметить тезис: «Грамматика повинуется языку, а не язык грамматике» (стр. 266). Тезис этот опять-таки полемически заострен против «Российской грамматики» Ломоносова (1755), а также против ломоносовского положения, что, хотя грамматика создается на основе языковой практики («употребления»), но эта практика в дальнейшем регулируется уже грамматическими нормами.

«Филология» Сумарокова наивна и дилетантична, но известное влияние на языковое мышление дворянских литераторов, она оказала.

[124]

Цитируется по изд.: Берков П.Н. История русской журналистики XVIII века. М.-Л., 1952, с. 117-124.