Эллинизм (Фролов Э.Д., 1982)

Есть эпохи во всемирной истории, которые особенно изобилуют социальными и политическими переменами и, будучи исполнены напряженного взаимодействия различных творческих сил, оказываются особенно плодотворными в плане дальнейшего развития. К числу таких эпох в древности бесспорно должен быть отнесен период эллинизма. Термин «эллинизм» был введен в научный обиход в 30-х годах XIX века немецким историком Иоганном Густавом Дройзеном. Он первый занялся серьезным изучением после-классической истории греков и словом «эллинизм» обозначил процесс всемирно-исторического значения — «распространение греческого господства и образованности среди отживших культурных народов» 1. Иными словами, эллинизм, по Дройзену, может быть определен как время решающего наступления греческого оружия и греческой культуры на Восток — вплоть до того момента, когда Рим, надвинувшись па греко-македонский мир с запада, положил конец независимому существованию этого эллинистического мира.

В хронологическом отношении эллинизм — период с середины IV и до последней трети I века до н. э. Открывается этот период действительно авторитетным выступлением Македонии, которая при царе Филиппе II и его сыне Александре становится ведущей державой па Балканах, гегемоном греков н победоносным противником персов. Однако достижение Македонией этого высокого положения было обусловлено не только свежими силами, еще не исчерпанными людскими иматериальными ресурсами этой северо-греческой страны и, уж конечно, не одной лишь инициативной ролью ее, впрочем, действительно выдающихся лидеров — царей Филиппа и Александра. Важной предпосылкой успехов македонской держав-

_________

1. И. Г. Дройзен. История эллинизма. Пер. с франц. Т. I. М., 1880, с. 1 (на языке оригинала труд Дройзена вышел первым изданием в 1833—1343 гг., вторым — в 1877—1878 гг.).

[03]

ной политики были разложение и ослабление мира классических греческих городов-государств, полисов, которые, достигнув — в первую очередь в лицо Афин и Спарты — исключительного расцвета в V веке до н. э., обнаружили на исходе этого и в особенности в начале следующего столетия признаки несомненного упадка. Другой, не менее важной предпосылкой македонского успеха оказалась слабость Персидской империи Ахеменидов, которая, как это обнаружилось в ходе Восточного похода Александра, поистине была колоссом на глиняных ногах. И все же особенно важной была ситуация в греческом мире, обусловившая по только причину политического торжества Македонии на Балканах, но и возможности ее победоносного наступления на Восток.

IV век до н. э. вошел в историю античного мира как век кризиса классической полисной системы  2. Кризис полиса в древней Греции был прежде всего кризисом гражданского общества. Исходный момент разложения этого последнего следует искать в сфере социально-экономической. Прогрессирующее развитие крупно-собственнического рабовладельческого хозяйства неуклонно вело к концентрации собственности л руках немногих л к разорению и обнищанию масс свободных граждан. Рост социального неравенства, в свою очередь, вызывал обострение общественных отношений даже в передовых демократических полисах, где прилагались особенные усилия для поддержания видимого равенства между гражданами. Бьющая в глаза роскошь богачей вызывала зависть и недоброжелательство низов. Растущее раздражение народной массы находило выход в скорых судебных расправах над отдельными богачами, а иногда и в массовых погромах, как это было, например, в Аргосе в 370 г. до н. э., когда городская беднота, подстрекаемая демагогами, забила насмерть дубинами до 1200 богатых граждан [Diod., XV, 58].

В этих условиях обнаружилось банкротство полисного государства, чьи возможности были весьма ограниченны, между тем как граждане предъявляли к нему все более повышенные требования, настаивая: бедные — на дальнейшем расширения системы государственного вспомоществования, а богатые — на обеспечении

_______

2.  Тема кризиса классического полиса — одна из наиболее актуальных и изучаемых в современном антиковедении. См., в частности: А.Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. М.—Л, 1950, с. 10—38; В. Н. Дьяков. Греция в первой половине IV в. до н. э.— Древняя Греция. М., 1956, с. 391—447; Л. М. Глускина. О специфике греческого классического полиса в связи с проблемой его кризиса.— ИДИ. 1973, № 2, с. 27—42.

[04]

своей собственности и жизни от посягательств со стороны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Будучи не в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и гарантировать единство и согласие граждан, полисное государство утрачивало исторический смысл. На практике было важно и то, что один и тот же социальный процесс — обнищание народных масс — приводил не только к подрыву традиционной опоры полиса — гражданского ополчения, но и к созданию новой политической силы — наемной армии, которую при случае можно было использовать для ниспровержения существующего строя. И действительно, упадок полисного государства, его неспособность справиться с растущими трудностями и обусловленная этим практика чрезвычайных назначений поощряли инициативу отдельных честолюбцев, которые, опираясь на партии личных друзой и наемников, начинали все чаще домогаться единоличной власти (явление ток называемой младшей тирании, крупнейшими представителями которой были Дионисий Сиракузский, Ясон Ферский и Клеарх Гораклейский).

Наметившаяся тенденция к преодолению полиса изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, и повсюду обнаруживалась тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотийский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьезные препятствия: помимо традиций полисной автономии порочным было обнаруживавшееся стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а с другой стороны, продолжалось соперничество этих сверх-полисов из-за гегемонии в Греции. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседних «варварских» государств — Персии па востоке и Карфагена на западе.

Социальный и политический кризис полиса, естественно, дополнялся кризисом идеологии. Характерной чертой времени была растущая аполитичность, т. е. равнодушие граждан к судьбам своего полисного государства. Рационалистическая критика существующего порядка, начало которой положили софисты и Сократ, не оставила камня на камне от полисного патриотизма, на смену которому теперь пришли новые настроения и новые идеи. Между тем как народная масса все больше увлекалась воспоминаниями или, скорее, мечтами о примитивном, уравнительном коммунизме (пародийное отражение — в поздних комедиях Аристофана «Жен-

[05]

щины в народном собрании» и «Богатство»), верхушка общества все более и более пропитывалась индивидуалистическими и космополитическими настроениями. Традиционные политические доктрины — демократические и олигархические в равной степени — оказывались несостоятельными перед лицом новых задач, и по мере того как кризис принимал все более затяжную л острую форму, в обществе, среди людей различного социального и культурного уровня, начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, стоящий над гражданским коллективом, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство.

В политической литературе, выражавшей запросы полисной элиты, популярными становятся тема и образ сильного правителя (в трактатах Антисфена, Платона и Аристотеля, в речах Исократа, в исторических или мнимо-исторических произведениях Ксенофонта). Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслилось без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов — без установления общего мира в Греции и победоносного отражения варваров, образ сильного правителя приобретал одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя обще-эллинской войны против варваров, черты царя-завоевателя (в особенности у Исократа в речах «Эвагор» и «Филипп» и у Ксенофонта в романе «Киропедия»). Так мечты о социальном и политическом переустройство общества оказались связанными с монархической идеей, а эта последняя, в слою очередь,— с идеей панэллипской 3.

Все эти настроения естественным образом шли навстречу инициативным устремлениям македонских царей. По мере того как становилась очевидной неспособность традиционных лидеров греческого мира — полисных государств Афин и Спарты — добиться согласия между эллинами, установить твердый порядок и отразить натиск варваров; по мере того, далее, как обнаруживалась бесперспективность в этом плане также и большинства новых тиранических режимов, — с претензиями на руководящую роль в Элладе все энергичнее и откровеннее стали выступать македонские цари. Решительному и настойчивому Филиппу II (359—336 гг. до н. э.)

_______

3.  О развитии этих идей в греческой публицистике IV в. до и. э. подробнее см.: В. Г. Борухович, Э. Д. Фролов. Публицистическая деятельность Исократа.— БДИ. 1969, № 2, с. 206 и сл.; Б. И. Исаева. Особенности политической публицистики Исократа. - БДИ. 1978, As 2, с. 59—81*; Э. Д. Фролов. Ксенофонт и его «Кирпедия»,— Ксенофонт. Киропедия. М.. 1970. с. 256 и сл.

[06]

удалось в конце концов достичь этой цели. Последовательная, поэтапная борьба этого царя за господство на Фракийском побережье и в Фессалии, в Средней Греции и на Пелопоннесе завершилась созданием нового военно-политического единства — Коринфской лиги, членами которой стали все греческие города (за исключением одной лишь Спарты), а главой, гегемоном,— македонский царь (338/337 г. до н. э.) 4.

Филипп вел борьбу за гегемонию в Элладе под панэллинкими лозунгами, широко эксплуатируя охранительные, шовинистические и милитаристские настроения состоятельной и знатной верхушки греческого общества. Стремления этой последней, насколько мы можем судить по речам ее идеолога Исократа, сводились именно к преодолению политической раздробленности Эллады, к объединению эллинских полисов в некую федерацию во главе с авторитетным и инициативным вождем, способным навести в стране твердый порядок и повести греков на завоевание богатств Востока. Последняя часть программы казалась особенно привлекательной, причем не только представителям полисной элиты, но и широким слоям греческого общества. Отомстить варварам за прежние унижения, перенести войну в Азию и завоевать принадлежащие «азиатам» обширные пространства земли, колонизовать эти земли с помощью тех, кто теперь в силу своей бедности и незанятости представляет опасность социальному порядку в Элладе, сделать эллинов господами, а варваров — их подневольными крепостными или рабами типа спартанских илотов, короче говоря, решить свои трудности за счет богатых, по слабых стран Переднего Востока — эта перспектива завораживала массы греков и увлекала их в русло державной политики македонского царя, который, однако, шел своим путем и, заигрывая с панэлллинскими идеями, всегда и везде преследовал собственные цели. Намерением Филиппа II, равно как и позднее его сына и преемника Александра, было не послушное исполнение прожектов идеологов панэллинизма вроде Исократа, а построение собственной сильной державы, для которой греки с их панэллинскими устремлениями должны были послужить лишь необходимым основанием. В самом деле, созданный Филиппом новый порядок был далек от той идеальной схемы, которая рисовалась взору идеологов панэллинизма в Греции: объединение страны было форсировано силой оружия; созданию Коринфской лиги предшествовала открытая вооруженная борьба между македонским царем и коалицией свободных греческих по-

______

4. См.: А. С. Шофман. История аптичпой Македонии. Ч. I, Казань, 1960, с. 208 и сл.

[07]

лисов во главе с Афинами и Фивами, а навязанная грекам после их поражения при Херонее (2 августа 338 г.) система Коринфского договора предназначена была служить прежде всего державным интересам Македонии 5.

И все же до тех пор, пока Филипп II продолжал завлекать греков перспективами восточных завоеваний, он мог, по-видимому, сохранять свое положение гегемона в греческом мире. Прежде-временная смерть (он был убит оскорбления им македонским аристократом Павсанием летом 336 г.) помешала Филиппу при-ступить к осуществлению следующей важной задачи — завоеванию подчиненного персам Азиатского материка. Однако то, что не успел сделать Филипп, осуществил его гениальный сын Александр (336—323 гг. до н. э.), который в рамках продолжавшегося 10 лет Восточного похода (334—325 гг.) разгромил и уничтожил Персидскую империю Ахеменидов и на ее развалинах создал собственную мировую державу, простиравшуюся от вод Адриатики до Индийского Пятиречья. Александр мечтал продолжить и завершить завоевание культурного средиземноморского региона, однако в самом разгаре подготовки к новому походу на запад он заболел и умер в Вавилоне 10 июня 323 г.

Между тем уже во время Восточного похода обнаружилось, что македонский царь отнюдь не рассматривал себя исполнителем союзной панэллинской программы — его целью было продолжение державной македонской политики, создание собственной мировой империи, в которой объединению греков — Коринфской лиге — предназначалась роль в лучшем случае младшего партнера, а фактически — резервуара для пополнения армии квалифицированными воинами, а населения новых городов — политически развитыми и надежными гражданами.

Эта установка еще более подчеркивалась абсолютистскими замашками Александра, ого совершенно сознательными стремлениями к возведению своей власти на уровень неограниченной монархии божьей милостью, а своей персоны — в ранг воплощенного божества, что в корне противоречило не только традиционным республиканским представлениям греков, но и патриархальным обычаям македонян. Неудивительно поэтому, что смерть царя немедленно пробудила антимакедонское движение в Греции (так называемая Ламийская война 323—322 гг.), и, хотя это движение было подавлено македонским наместником Антипатром, с види-

________

5. Подробное обоснование этих положений см. в нашей статье: Э. Д. Фролов. Коринфский конгресс 338/337 г. до н. 9. и объединение Эллады.— ВДИ, 1974, № 1, с. 45—63.

[08]

мостью альянса между греками и македонянами было покончено. Коринфская лига практически перестала существовать, и предпринимавшиеся затем попытки восстановить ее (например, Анти-гоном и Деметрием в 302 г.) большого успеха не имели. Лозунги освобождения греков и их объединения вокруг нового авторитетного вождя использовались преемниками Александра, но они не возымели даже тех мнимо-конструктивных последствий, каких в свое время удалось достигнуть Филиппу и Александру.

Но смерть Александра вызвала распад не только греко-македонского единства. Центробежные тенденции немедленно обнару-жились и в собственно македонской империи, наспех сколоченной силой оружия и не опиравшейся на более существенные я прочные связи,— такие, например, как этническая и языковая общность, экономические связи, единство культуры и идеологии и т. п. При отсутствии у Александра достойного преемника из македонского царского дома и рано пробудившихся честолюбивых устремлениях его соратников дело, естественно, должно было завершиться разделом бесхозного наследства-империи после неожиданной смерти ее создателя. При этом, разумеется, между полководцами и преемниками Александра — диадохами, как их стали называть по-гречески,— но обошлось без разногласий и распрей, и вскоре вооруженная борьба, развязанная неимоверным честолюбием соперников, охватила весь греко-македонский мир, как его колыбель — Балканы, так и вновь завоеванные области на востоке.

Борьба вокруг наследства Александра затянулась на долгие годы, вплоть до конца 80-х годов III в. до п. а. При сходстве властолюбивых устремлений диадохов в их политике обнаруживаются две линии соответственно двум различным целевым установкам. С одной стороны, на первых порах некоторые из числа самых могущественных диадохов предъявили претензии на наследство царя в целом, и эти устремления могут быть определены как линия борьбы за сохранение одной империи, — но, разумеется, не в интересах старинной македонской династии Аргеадов, а в интересах соответствующего нового претендента. Однако эти устремления неизменно разбивались о яростное и дружное сопротивление прочих диадохов. Среди них но нашлось ни одного достаточно сильного, чтобы навязать свою волю всем остальным, и победа в конце концов осталась за другим, как оказалось, более реалистическим направлением, которого придерживалось большинство. Закрепиться каждому в своей, однажды уступленной ему или добытой силой оружия сатрапии, добиться превращения этой провинции в жизнеспособное территориальное государство, обеспечить

[09]

сохранение этого домена за собственным домом — такова была эта более реалистическая установка, которая обеспечила победу тенденциям децентрализации над идеей единства империи.

После «великого визиря» Пердикки, рано погибшего при попытке привести к покорности египетского сатрапа Птолемея (321 г. до н. э.), долее всего с претензией па власть над всей империей выступал Антигон Одноглавый, который в сотрудничестве со своим сыном Деметрием Полиоркетом создал огромную азиатскую державу, действительно вобравшую в себя большую часть покоренных македоняеами владений. В 306 г., после впечатляющей победы над Птолемеем в морском сражении у Соломина Кипрского, Антигон и Деметрий первыми приняли царские титулы, открыто предъявив, таким образом, притязания на место угасшей династии Филиппа и Александра. Однако их примеру тут же последовали остальные диадохи: Птолемей в Египте, Кассандр в Македонии, Лисимах во Фракии и Селевк в Вавилонии также приняли царские титулы. А когда с возобновленном под эгидой Антигопидов на и эллинского Коринфского союза их могущество угрожающе возросло, прочие диадохи еще раз объединились и в 301 г. в битве при Ипсе (во Фригии, в Малой Азии) наголову разгромили Антигона и Деметрия.

Со смертью Антигона Одноглазого, павшего на поле боя как солдат, было покончено с идеей воссоздания единой империи. Оставшиеся диадохи ориентировалась, как правило, на сохранение достигнутого, на закрепление за собою и своими потомками консолидированных территориальных комплексов, опирающихся на некое историческое единство. Впрочем, и после Икса дело не обходилось без крупных конфликтов. На Балканах после смерти Кассандра (видимо, в 298 г.) разгорелся спор за македонский престол между Деметрием Полиоркетом, эпирским царем Пирром и Лисимахом. С другой стороны, в Азии обострилось соперничество все того же Лисимаха с Селевком. Спор был решен в 281 г. в генеральном сражения при Курупедионе (в Лидии, в Малой Азии), где Селевк наголову разгромил своего соперника. Лисимах пал в битве, и его Фрако-азиатская держава перестала существовать. Селевк присоединил к своей империи большую часть азиатских владений Лисимаха, но при попытке перенести военные действия в Европу и утвердиться во Фракии и Македонии его постигла неудача: при переправе через Геллеспонт он пал от руки Птолемея Керавна, сына Птолемея I от Эвридики, которого он сам же приютил при своем дворе.

Смерть Селевка не поколебала, однако, прочности его династии: его азиатской империя осталась за его сыном Антиохом I (с 281 г.). Столь же прочным было положение и династии Птоле-

[10]

меев в Египте: здесь после смерти Птолемея I правителем остался его сын от Берепики Птолемей II (с 283 г.). Третьим государством, вошедшим в «концерт» великих эллинистических держав, стала Македония, где после кратковременного правления Птолемея Керавна (281—279 гг.) и новой полосы неурядиц утвердился внук Антигона Одноглазого и сын Деметрия Подиоркета Антигон Гонат (с 276 г.).

Помимо этих главных держав эллинистический мир был представлен и рядом менее значительных государственных образований, как правило, также территориально-монархического характера. Особенно много их возникло на окраинах Селевиндской империи, в Малой Азии и на Иранском нагорье. Так, в западной части Малой Азии, па территории древней Лидии, сложилось Пергамское царство (государство Атталидов), в северо-западном ее углу, вдоль проливов,— Вифиния, далее на восток, в глубине малозийского материка,— Каппадокия, а к северу от этой последней, на побережье Черного моря, — Понт. Из государств, возникших по краям Иранского нагорья, самым значительным было Греко-бактрийское царство, а позднее государство парфян.

Что касается Балканской Греции, то она по-прежнему была представлена конгломератом более или менее независимых полисов. При этом наряду со старинными центрами — Афинами, Спартой, Фивами,— пребывавшими в состоянии упадка, отвечая тенденциям социально-экономического и политического развития, явились к жизни новые федеративные образования — Этолийский и Ахейский союзы, также претендовавшие теперь на руководящее положение в Элладе. Соперничество великих эллинистических держав позволяло грекам более или менее успешно отстаивать свою независимость, однако внутренние междоусобицы, социально-политические смуты в городах, конфликты между сопредельными полисами и распри из-за гегемонии, осложняемые достоянными вмешательствами извне, ослабляли силы народа и способствовали сохранению неустойчивого, кризисного состояния вплоть до утверждения римского господства на Балканах.

Эллинистические цари второго поколения, прозванные эпигонами (по-гречески буквально «родившиеся после»), зарекомендовали себя разумными администраторами, которые с особым усердием заботились о делах управления, о хорошем состоянии своих финансов, армии и флота и сохранении сложившейся в эллинистическом мире системы равновесия сил. Международная обстановка до поры до времени благоприятствовала этой плодотворной для развития культуры концентрации усилий на проблемах своих собственных государств и своего особенного мира (напомним, что

[11]

римляне весь III век были заняты завершением объединения Италии и борьбой с карфагенянам и за господство в Западном Средиземноморье, а государство парфян вообще начинает вести свое существование лишь с 248 г.). Однако на исходе III столетия благоприятная для эллинизма обстановка стала меняться, и последующим эллинистическим правителям, потомкам эпигонов, удача сопутствовала все меньше и меньше.

Трудности нарастали как снежный ком. Внутри отдельных эллинистических государств обнаружились признаки напряженности в отношениях господствующего греко-македонского слоя с покоренным коренным населением, которое начало наконец проявлять активность, заставляя считаться с собою (ср. участие местных египетских контингентов в битве при Рафии в 217 г., где Птолемей IV нанес поражение селевкидскому царю Антиоху III) или даже прямо заявляя претензии на самостоятельность (выступление Маккавеев в подчиненной Селевкидам Иудее в 60-е годы II века). Вместо с тем большие опасности надвинулись на мир эллинистических государств извне: с запада уже в первые годы II века началось наступление Рима, а на востоке парфяне полвека спустя добились крупного успеха, овладев Мидией. Особенно быстрым оказалось нарастание римской инициативы. Эллинистические государства стремительно втягиваются в орбиту римских великодержавных устремлений и одно за другим теряют свою независимость: в 168 г. практически, а в 148—146 годы окончательно — Македония и Греция, в 133—129 годы — Пергам, в 74—66 годы — Вифиния и Понт, в 63 г.— Селевкидская Сирия, в 30 г.— Египет.

С некоторым опозданием, по столь же неуклонно шло наступление на позиции эллинистического мира и с Востока, ведшееся силами воинственных иранских племен. Однако при всем внешнем сходстве процессов завоевания различны были принципиальные установки и соответственно отношение к наследию эллинизма. Поглотив большую часть культурных областей к востоку от Евфрата, Парфянское царство ориентировалось на возрождение пан-иранских традиций Ахеменидов, между тем как Рим стал преемником традиций эллинизма. Отныне развитие западной античной цивилизации единолично направлялось Римской империей, и от ее силы и способности противостоять натиску с востока зависели судьбы как этой цивилизации вообще, так и вошедшего в нее существеннейшим элементом культурного наследия эллинизма.

В новое время история эллинизма довольно скоро стала предметом самого интенсивного изучении. Помимо естественного у новейших исследователей интереса к столь важному периоду древ-

[12]

ней истории, отмеченному исключительным по своей активности взаимодействием различных социально-политических и культурных форм — греческого полиса и македонской монархии, греко-македонского империализма и державных устремлений Рима, наконец, и более всего, цивилизации античного Запада и культурных традиций Переднего Востока,— вниманию к истории эллинизма в большой степени содействовал приток новых материалов, добытых археологическими взысканиями на исходе XIX и в начале XX столетия. Обилие новых эпиграфических и папирологических документов дало возможность не только с большей полнотой реконструировать сложную и запутанную политическую историю эллинизма, но н плодотворно исследовать самые различные аспекты эллинистической цивилизации — социально-экономические отношения, жизнь городских и сельских общин, политические структуры, тенденции и достижения культурного развития и пр.

Вообще соответственно изменению условий и факторов, социально-политических и идеологических, влиявших на формирование новейшей историографии античности, а также по мере накопления новых материалов постоянно совершенствовался научный подход и ширилась и углублялась интерпретация эллинизма. Для зачинателя исследований по эллинизму И. Г. Дройзена, чей интерес к этому периоду определялся поисками исторических аналогий процессу формирования новой Германской империи, в эллинизме привлекательными были именно сильная монархия Филиппа и Александра, форсирование ими объединения греко-македонских земель и успешное осуществление завоевательной кампании па востоке. При этом сущность эллинизма сводилась к победоносному вторжению и распространению передовой античной культуры среди отсталых народов Востока.

Интерес к политической истории н политическим формам эллинизма с характерным возвеличением греко-македонской державной политики и ее носителей царей Филиппа и Александра, равно как и последующих их преемников, надолго остался определяющим для немецкой буржуазной историографии. После Дройзена на рубеже XIX—XX веков политическую историю эллинизма интенсивно разрабатывали К. Ю. Белох, Б. Низе, Ю. Кэрст, после первой мировой войны — V. Вилькен, Г. Берве, Г. Бенгтсон, а после второй — помимо только что названных Берве и Бепгтсона еще и Ф. Шахермейр (собственно австрийский ученый, чье творчество, однако, тесно было связано с судьбами немецкой буржуазной науки вообще). Свой вклад в разработку политической истории эллинизма внесли на Западе и представители других национальных

[13]

школ. Английские ученые занимались историей Александра (П. В. Тарн) и отдельных эллинистических монархий — Птолемеев (Дж. Магаффи), Селевкидов (Э. Бенин), Антигонидов (Б. В. Тарн и Ф. Волбэнк); французские — тоже историей Александра (Ж. Радо), Лагидов и Селевкидов (А. Буше-Леклерк), а кроме того, особенными аспектами эллинистической политики — македонским империализмом (П. Жуге), отношениями эллинистических государств с Римом (М. Олло, а специально Пирром — П. Левек, Митридатом VI Евпатором — Т. Рейнак). Англичанину М. Кэри и французу Эд. Виллю принадлежат хорошие общие обзоры эллинистической истории в эпоху диадохов и эпигонов 6.

Вместе с тем наряду с изучением «внешней», политической истории эллинизма, по мере расширения источниковедческой базы и углубления историко-социологических исследований началась разработка и других аспектов этого периода — социально-экономического развития, культуры, цивилизации в целом. Здесь как раз много сделали англо-американские и французские ученые, менее скованные интересом к политической истории и — в духе своих национальных школ — более склонные к изучению социально-экономических отношений и проблем цивилизации. В разработку социально-экономической истории эллинизма большой вклад внес М. И. Ростовцев, представлявший (после отъезда своего из России в 1918 г.) англо-американскую историографию. Его работы о крупном землевладении и внешней торговле птолемеевского Египта и в особенности капитальная трехтомная «Социально-экономическая история эллинистического мира» (Оксфорд, 1941) 7 хотя и не были свободны от характерной для новейшей буржуазной историографии склонности к модернизации и, разумеется, не разрешили всех проблем, все же по богатству привлеченных и введенных в употребление материалов, по обилию наблюдений и идей не знают себе равных на Западе.

Что же касается общей оценки эллинизма с позиций его политических, социально-экономических и культурных достижений, т. е. как цивилизации в целом, то здесь симптоматична была вышед-

_______

6. Укажем две последние работы ввиду их практической полезности: М. Сагу. History of tlio Greek World from 323 to 146 В. C. L., 1932; Ed. Will. Ifistoire politique dn mondc hollcnistique (323—30 av. J. С.), t I—II. Nancy, 1966—1967 (имеется обширная библиография).

7. M. Rostovtzeff. Tho Social and Economic History of the Hellenistic World. Vol. I—III. Ox., 1941 (есть немецкий и итальянский переводы).

[14]

шая первым изданием еще в 1927 г. и неоднократно переиздававшаяся книга В. В. Тарна «Эллинистическая цивилизация» 8. Суммируя достижения западной историографии, Тарн скептически относится к возможностям точного определения сущности эллинизма. «Что же означает "эллинизм"?» — спрашивает Тарн. И продолжает: «Для одних он означает новую культуру, состоящую из греческих и восточных элементов; для других — распространение греческой культуры на страны Востока; для третьих — продолжение развития чистой линии все той же более древней греческой цивилизации; для иных — это та же греческая цивилизация, но видоизмененная под влиянием новых условий. Все эти теории содержат долю истины, но ни одна из них не является полной истиной; и все они окалываются непригодными, как только исследователь переходит к деталям; так, например, эллинистическая математика была чисто греческой, а наука, наиболее к ней близкая,— астрономия — греко-вавилонской. Для того чтобы получить правильную картину, мы должны рассмотреть совокупность всех явлений, а термин "эллинизм" есть только "условная этикетка" для цивилизации трех веков, в течение которых греческая культура распространялась далеко за пределы своей родины; никакое общее определение не может полностью охватить этот процесс» 9.

Суждение это, не лишенное известных оснований, поскольку нельзя оспаривать чрезвычайной сложности эллинистической истории, не может быть, однако, принято in toto ввиду очевидной своей негативной установки, отражающей бессилие западной буржуазной историографии, ее неспособность с позиций традиционных доктрин дать убедительную теоретическую интерпретацию эллинизма.

В отечественной историографии тема эллинизма стада предметом специального изучения сравнительно рано — с 60-х годов XIX века, причем обращение к этой теме диктовалось прежде всего интересом к проблемам социального развитии, что было так характерно для русской историографии пореформенного времени. В. Г. Васильевский, позднее обратившийся к византийской истории, дебютировал в науке обстоятельным трудом по истории социального движения и политической реформы в Греции III века до н. э. 10. Здесь, в частности, им было детально исследовано предание о спартанских царях-реформаторах Агисе IV и Клеоме

________

8. W. W. Tarn. Ilollcnistic Civilisation. L., 1927.

9. В. Тарн. Эллинистическая цивилизация. М., 1949, с. 19—20.

10. В. Г. Васильевский. Политическая реформа и социальное движение и древней Греции в период ее упадка. СПб., 1869.

[15]

не III. Ф. Г. Мищенко, в свою очередь, первым занялся изучением федерального движения в эллинистической Греции, видя в союзных образованиях того периода — Этолийской и Ахейской лигах — конструктивную альтернативу гегемонистской политике македонских царей 11.

В то же время началось и систематическое изучение политической истории эллинизма. По этой части особенно много было сделано Ф. Ф. Соколовым 12 и его учениками, среди которых выделяется С. А. Жебелев с его монографиями, посвященными эллинистическо-римской Греции 13. В начало XX века параллельно появились исследовании и по социально-экономической истории эллинизма. Представителями этого нового направления были, в частности, М. М. Хвостов и Е И. Ростовцев. Первый исследовал экономику греко-римского Египта и, между прочим, выявил роль царской монополии в египетской торговле и промышленности при Птолемеях 14. Второй в многочисленных своих трудах наметил целый ряд линий в изучении эллинистическо-римской экономики и культуры, выводя многие черты римского уклада из эллинистического времени (например, истоки колоната — из форм зависимости, сложившихся на эллинистическом Востоке)  15.

Советская историческая наука, переняв традиционный для русской историографии интерес к социально-политическим и экономическим проблемам эллинизма, существенно обогатила изучение этого периода, применив к нему марксистское учение о социально-экономических формациях. Известные шаги в этом направлении были предприняты еще в довоенной историографии (в общих курсах С. И. Ковалева и В. С. Сергеева), но в особенности велико

_______

11. Ф. Г. Мищенко. Федеративная Эллада и Полибий.— Полибий. Всеобщая история. Т. I .М., 1890, с. I—CCXLII.

12. Ф. Ф. С о к о л о в. Труды. СПб., 1910.

13. С. А. Жебелев. Из истории Афин. 229—31 гг. до p. X. СПб., 1898; он же. AXAIKA. В области древностей провинции Ахайи. СПб., 1903.

14. М. М. Хвостов. Исследовании по истории обмена в эпоху эллинистических монархий и Римской империи. Т. I (История восточной торговли греко-римского Египта). Казань, 1907; он же. Очерки организации промышленности и торговли в греко-римском Египте. Т. I (Текстильная промышленность в греко-римском Египте). Казань, 1914.

15. Капитальный труд, посвященный последнему сюжету, был издал па немецком языке: М. Boslowzew. Studicn zur Geschichte des romischcn Kolonales. Epz. - 13., 1910.

[16]

было значение развернувшихся в первые послевоенные годы специальных исследований А. Б. Рановича 16. Начав с критики модернизаторских построений М. И. Ростовцева, Ранович развил свой взгляд на эллинизм как на «этап в истории античного рабовладельческого общества». Историческую роль эллинизма Ранович определил, исходя из представления о закономерностях развития рабовладельческого общества, вынужденного с помощью завоевания преодолевать барьер, который ставит экономическому прогрессу рабство. Эллинизм, возникший в результате кризиса греческого и восточного обществ, означал, по его млению, повторение развития античного рабовладельческого общества на более высокой ступени. Но для того чтобы привести к смоле рабовладельческого общества более прогрессивной общественно-экономической формацией, эллинизм не создал достаточных условий л потому, в свою очередь, пришел к кризису, который разрешился римским завоеванием и повторением процесса на еще более высокой ступени.

Концепции Рановича при всей своей видимой логичности, обеспечившей ей известную популярность среди советских историков, вызвала, однако, в скором времени и возражения. К. К. Зельин и ряд идущих за ним исследователей (в последнее время, в частности, Г. Л. Кошеленко) не согласились с трактовкой эллинизма как этапа в развитии античной рабовладельческой формации. Зельин предложил свое понимание эллинизма как конкретно-исторического явления, вызванного к жизни историческим процессом сближения народов Восточного Средиземноморья и форсированного греко-македонским завоеванием, явления, характеризовавшегося взаимодействием эллинских и местных, восточных, начал в различных сферах социальной жизни. При этом указывалось на значительные стадиальные различия в уровне развития отдельных регионов эллинистического мира, не позволяющие как будто бы говорить о едином социологическом качестве этого мира 17.

Эта критическая позиция, подкупающая своим более конкретным, дифференцированным подходом к изучению темы эллинизма, означает, однако, на деле отказ от попыток определить эллинизм по существу, ибо нельзя же считать таким определением тезис о

_________

16. Важнейшая обобщающая работа: А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. М.—JL, 1950.

17. К. К. Зельин. Основные черты эллинизма.— ВДИ, 1953, № 4, с. 145—156; он же. Некоторые основные проблемы истории эллинизма.— СА. Т. XXII, 1955, с. 09—106; Г. А. Кошеленко. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979, с. 3, 28, 78.

[17]

«конкретно-историческом явлении». Но время для общего определения эллинизма, очевидно, еще не наступило, и нынешние исследования советских ученых, ориентированные на выявление конкретно-исторических особенностей, представляют по сути дела круг аналитических исследований, долженствующих подготовить условия для нового синтеза. Первостепенное внимание при этом по-прежнему уделяется вопросам социально-экономического порядка: исследуются социальная организация, типы городских и сельских общин, аграрные отношения и формы зависимости в Малой Азии (Е. С. Голубцова и И. С. Свенцицкая) и Сирин (И. Ш. Шифман), положение городов в державе Селевкидов (Г. X. Саркисян), организация промышленности (Н. Н. Пикус) и аграрные отношения в эллинистическом Египте (К. К. Зельин и А. И. Павловская).

В последнее время пробуждается интерес и к политическим аспектам истории эллинизма, что должно рассматриваться как выражение крепнущего убеждения в необходимости всестороннего, комплексного изучения этого своеобразного исторического периода. Среди проблем политической истории эллинизма специальному исследованию подвергаются в первую очередь такие, как сущность и форма эллинистической государственности, соотношение полисного и державного, республиканского и монархического начал в политических системах эллинизма, взаимодействие философской мысли греков и государственной практики эллинистических правителей, наконец, конкретные этапы формирования эллинистического государства. Укажем в этой связи на интересные статьи и недавно вышедшую, упомянутую выше монографию Г. А. Кошеленко, где как раз и рассмотрены многие на названных проблем.

Тем не менее бросается в глаза недостаточная разработанность в советской историографии именно политической истории эллинизма. Недостаток этот для читателя, интересующегося событиями прошлого, лишь до некоторой степени может быть компенсировал обращением к переводной литературе многолетней давности — книгам И. Г. Дройзена и В. В. Тарна. Труд первого весьма специален, да и давно уже стал библиографической редкостью (перевод вышел в 90-х годах прошлого века!), а интересная в общем книга второго дает обзор эллинизма главным образом в системном плане (по рубрикам — политические структуры, социально-экономические условия, торговля и путешествия, литература и пр.), ограничиваясь по части событийной истории лишь кратким вступительным очерком…

[18]

Ст. Фролов Э.Д. История эллинизма в биографиях его творцов [фрагмент]. // Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М., 1982, с. 3-18.