Средние века (Конрад, 1974)

Средние века в исторической науке

1

Как известно, термин «средние века» появился в Европе в XV веке в кругах ученых-гуманистов и употреблялся ими для обозначения исторической полосы жизни европейских народов, лежащей между древним миром, существование которого считалось гуманистами закончившимся в V веке падением Западной Римской империи, и новым временем, как воспринимали гуманисты свою эпоху. В таком же значении восприняли этот термин и гуманисты — филологи и историки XV—XVII веков. За ними пошла вся последующая историческая наука в Европе, окончательно закрепившая этот термин в составе триады: «древность» — «средние века» — «новое время». Так в сфере исторической науки возникла специальная отрасль — история средних веков.

Происхождение понятия и термина «средние века» обусловило то, что история средних веков стала историей стран и народов Европы. О неевропейских народах в ней говорится только в той мере, в какой они соприкасались с европейскими. Об истории народов Индии, об истории китайского народа в период, соответствующий средним векам Европы, мы в истории средних веков почти ничего не узнаем; совершенно ничего не узнаем об истории Японии. О гуннах говорят лишь в связи с их вторжением в самый центр Европы; историю Персии связывают с историей Византии; арабы начинают действовать в истории средних веков только с того момента, как они в своем завоевательном движении заставили народы Европы весьма ощутительно почувствовать свое существование; монголы появляются в истории вместе с отрядами Субудая, вступившими в Венгрию, и стоило им оттуда уйти, стоило в дальнейшем владычеству Золотой Орды в Восточной Европе пасть, как и монголы исчезают со страниц истории средних веков; турки вошли в эту историю лишь в связи с крестовыми походами, а в дальнейшем потому, что они, опрокинув Византию, сами вступили на почву Европы. Правда, в ряде общих «Историй средних веков», по крайней мере в лучших из них, кратко излагается и предшествующая история этих неевропейских народов, но это изложение обычно носит характер лишь необходимой исторической справки; самостоятельного места ни история гуннов, ни история персов, ни история арабов, ни история монголов, ни история турок, не говоря уже об истории народов Индии, Китая, Кореи, Японии, Индокитая, Индонезии, в общей истории средних веков не занимают. Все эти народы считаются как бы принадлежащими к другому миру, лежащему за пределами того «круга земель», к которому относятся народы Европы. Этот другой мир по старой, идущей еще со времени европейской античности традиции обозначается общим термином «Восток».

[214]

Представление о Востоке как о каком-то «другом мире» привело к тому, что в европейской исторической науке история народов Азии и Северной Африки оказалась уделом особой отрасли, именуемой «историей Востока». В «историю Востока» попала при этом история перечисленных народов с того момента, с которого вообще можно по состоянию наших знаний эту историю излагать, т. е., следовательно, и древняя история этих народов, если о ней что-нибудь известно. Углубление исторического изучения Востока привело к тому, что наряду с общей «историей Востока» появились как отдельные ее части и даже как отдельные отрасли исторической науки «история древнего Востока», «история восточного средневековья» и «история нового Востока». Однако это не повлияло на общее положение: историки европейского средневековья продолжали называть свои работы просто «Историей средних веков», не находя нужным оговариваться, что речь идет только о средних веках в истории Европы.

Что же, может быть, они, эти историки, и правы, так поступая? Ведь само понятие «средние века» исторически возникло и определилось в Европе, было принято и разработано европейской исторической наукой в приложении именно к истории европейских народов. Скорее можно спросить историков Востока, имеют ли они право переносить это обозначение, сложившееся в исторической науке народов Европы, на какую-то часть истории народов Востока. Нам кажется, что это право они имеют, и притом по тем же основаниям, по которым употребляют этот термин историки народов Европы.

Обратим внимание на один, хорошо известный исторический факт: понятие «средние века», когда оно зародилось у гуманистов, не только обозначало определенный промежуток времени между древним миром и новым временем, но вместе с тем в это понятие входил и признак, резко отличающий средние века от древнего мира. Хорошо известно, как понимали тогда это отличие: с точки зрения западноевропейских гуманистов XV—XVI веков, средние века — время отхода от культуры, образованности, просвещения, от принципов общественной жизни, характерных для античного мира, конечно, как они, гуманисты, это понимали. Гуманисты видели в этом как бы погружение в темноту, из которой народы Европы были выведены Возрождением, т. е. возвращением, как они полагали, к античности, какою она тогда им представлялась. Именно это противопоставление средних веков, с одной стороны, античному миру, с другой — новому времени как эпох, разных по своему историческому содержанию, и составляло для гуманистов важнейший элемент понятия «средние века».

Так было в Европе. Было ли что-либо подобное и на Востоке?

Восток обширен, и развитие исторической науки в разных его странах протекало сложно и разнообразно. О средних веках в Европе мы можем говорить, имея в виду всю Европу, во всяком случае, все наиболее значительные и культурные в те времена страны. Гораздо труднее говорить столь же обобщенно о Востоке. Но говорить все же в ряде случаев можно.

Обратимся к самой далекой от западного мира державе Востока — к Китаю, к Танской империи — этому обширному и могучему в VII — IX веках государству.

Во второй половине VIII века в Танской империи возникло направление, превратившееся в наиболее могущественное течение общественной мысли в последующие столетия вплоть до монгольского нашествия, т. е. до XIII века.

[215]

Это движение, представленное такими крупнейшими деятелями культуры, как Хань Юй, Лю Цзун-юань, Оуян Сю, Су Дун-по, вызвало к жизни свою философию и свою эстетику, свою художественную литературу и свое искусство, свою науку и свою публицистику — все резко отличное от того, что наблюдалось в этих областях ранее. Развивалось это движение под знаменем обращения к «древнему просвещению» (гу вэнь).

Что же именно было древностью (гу) для представителей этого движения?

Прямой ответ на этот вопрос мы находим у того, кто первый обосновал положение о необходимости обращения к «древнему просвещению»: это был Хань Юй — поэт, публицист, философ. В одной из своих работ — трактате «О продвижении в науке» («Цзинь сюэ цзе») — он точно перечислил те письменные памятники, которые определили для него «древнее просвещение».

Это важнейшие произведения китайской философской, исторической, публицистической мысли, поэтического творчества за время от глубокой древности до конца Ханьской империи, т. е. до III века н. э.

Этот перечень свидетельствует, что у Хань Юя было вполне определенное понятие «древности», определенное прежде всего хронологически. В тоже время, поскольку он «древнее просвещение» (гу вэнъ) противопоставлял «современному» (ши вэнь), постольку ясно, что для него существовало и понятие «нового времени». Ближайшим образом это было, конечно, его время, т. е. вторая половина VIII — первая четверть IX века. В более широком смысле для людей его поколения новым временем была вообще танская эпоха, т. е. время, наступившее после установления империи дома Тан в начале VII века. Наличие этих двух историко-хронологических категорий само собою обнаруживает, что наряду с древностью и новым временем у Хань Юя и его единомышленников в его время и в последующем существовало вполне отчетливое представление и о промежуточной полосе, лежащей между древностью и новым временем. Наименования «средние века» эта полоса у них не получила, но существование соответствующего представления об этом промежутке не подлежит сомнению.

Это представление, как явствует из сказанного, было прежде всего хронологическим, относилось ко времени с III по VII век. Но хронологическое содержание понятия «средних веков» отнюдь не было главным и у китайских «возрожденцев»: и Хань Юй, и его единомышленники считали эту промежуточную полосу между древностью и их временем по умственному уровню, по культуре ниже того, что было в древности. Если бы они думали иначе, они не призывали бы обратиться к «древнему просвещению»: нельзя призывать к тому, что не считалось бы лучшим, хотя и утерянным. Это распространялось и на литературу, и на философию, и на научное познание. Очень ярко отрицательное отношение танских «возрожденцев» проявилось и к религии.

Как известно, средние века в понимании Хань Юя, т. е. III—VI века, ознаменовались распространением и укреплением в Китае новой религии, начавшей проникать в Китай из Кушанского царства в Средней Азии еще в I веке н. э. Этой новой религией был буддизм. В Танской империи влияние этой религии благодаря покровительству знати и самих императоров по только сохранялось, но и росло. Показателем силы этого влияния в эпоху Хань Юя служило перенесение в Китай «кости Будды»: «частица мощей» была перевезена в столицу империи город Чанъань и с великой торжественностью водворена в дворцовом храме.

[216]

Хань Юй отозвался на это знаменитым памфлетом «О кости Будды». В нем он протестовал против такого покровительства диким, с его точки зрения, суевериям. «Ведь он (Будда. — Н. К.),— писал Хань Юй,— мертв, и уже давно. Это всего только сгнившая кость. Это всего только скверна и нечисть. Как же можно помещать ее во дворце?» Хань Юй резко отрицательно относился к буддизму, да и вообще к распространенным в его время в Китае формам религии. Он был тем, кого принято называть конфуцианцами, а «Лунь ой» — книга, в которой излагается учение Конфуция,— сообщает, что «учитель не говорил ни о богах, пи о демонах»; на прямой же вопрос, как он к ним относится, ответил: «Я чту богов и демонов, но держу их от себя в отдалении». Кстати сказать, эти слова Хань Юй привел и в своем памфлете.

Говорить на этом основании о Хань Юе как об атеисте, конечно, нельзя, но его пренебрежительное отношение к религии как собранию всякого рода суеверий несомненно. Так же относилось к религии и большинство других деятелей движения за обращение к «древнему просвещению». Следует помнить при этом, что обе массовые религии тогдашнего Ки[1]тая — буддизм и даосизм — были в то время в полной силе.

То, что в средневековом Китае именуется конфуцианством, представляло собой светское просвещение. Это было учение об обществе и государстве, о человеке и его морали; это было учение о природе и ее по[1]знании. Совершенно светский характер в танскую эпоху носила и находившаяся в руках конфуцианцев система образования. Представителями именно такого светского просвещения были и все деятели движения за обращение к древности. Хань Юй выдвинул и основной принцип этогодвижения. Он обозначил его словом «человеческое» (жэнъ) или, полнее,  «путь человеческого» (жэнъ дао). Невольно напрашивается перевод этих слов нашим словом «гуманизм». И это допустимо, причем не только чисто этимологически, но и по существу: представители «танского возрождения» настойчиво выдвигали положение о высшей ценности человека как основы общественной жизни, просвещения, культуры. Хань Юй посвятил этой теме особый трактат, так и называемый им «О человеке» («Юань жэнь»).

Такое положение дел позволяет нам сказать, что и на Востоке в определенный исторический момент, обусловленный самим ходом исторического развития, возникла концепция «средних веков», которая имела притом не только хронологическое, но и культурно-историческое содержание. По крайней мере так было в истории китайского народа.

Было ли что-нибудь похожее в истории и других народов Востока?

Обратимся к мусульманскому миру, и прежде всего к мусульманскому миру Средней Азии IX—XI вв. Нам известно, что в эти столетия там имел место величайший для того времени расцвет науки, философии, просвещения. Но также известно и то, что ал-Фараби, Ибн-Сина (Авиценна), ал-Хорезми, ал-Бируни и другие великие современники этого расцвета создавали направление тогдашней научной и философской мысли, приняв философское и научное наследие древнего мира. Они обратились ко всем источникам великих древних цивилизаций, с которыми их народы оказались связаны в своих исторических судьбах. Это была, как известно, европейская античность, особенно эпоха эллинизма; они черпали и из древнего индийского источника; последующее изучение, вероятно, откроет, что кое-чем они обязаны и древнему Китаю — если и не непосредственно, то, во всяком случае, через наследие старых народов Средней Азии, всегда бывших в тесных сношениях с древним Китаем. Сред-

[217]

няя Азия еще в древнейшие времена была местом скрещения путей к важнейшим источникам человеческой цивилизации и сама представляла один из центров этой цивилизации. Поэтому передовые деятели науки и философии среднеазиатского мира IX—XI веков — подлинные гуманисты по своим принципам, создавая новую образованность, новое просвещение, так же как до этого их собратья в Китае, а после них — их собратья в Европе, перешагнули через какую-то историческую полосу, лежащую посредине между их временем и древним миром, иначе говоря, через свои «средние века».

Эта краткая справка позволяет сказать, что историки Востока имеют право употреблять термин «средние века» на том же основании, на каком этот термин вошел в употребление гуманистов Европы XV—XVII веков. Вместе с тем приведенные факты, как нам кажется, позволяют поставить вопрос и о том, не следует ли считать то, что в истории народов Европы получило наименование «Возрождения», проявлением общей закономерности исторического процесса, обязательно наступающим в определенный момент исторического развития народов великих цивилизаций. На такую мысль наталкивает и то обстоятельство, что движение за обращение к «древнему просвещению», как оно проявилось в истории китайского народа, так же как и в Европе, возникло в обстановке бурно развивавшейся городской культуры, при наличии многочисленного слоя писателей, публицистов, историков, философов, общественных деятелей, тесно связанных с этой городской культурой, с жизнью влиятельных городских сословий, работавших при достаточно развившемся книгопечатании.

Разумеется, ни в коем случае нельзя полностью отождествлять все эти явления. Если условно именовать их «возрождением», то и «танское возрождение», и «среднеазиатское возрождение» имеют свои глубоко специфические черты, отличающие их друг от друга и каждое из них от «европейского возрождения». Но вправе ли мы видеть только эти отличия, не обращая внимания на сходства, тем более что эти сходства лежат в историческом существе этих явлений?

Сопоставим теперь хронологию средних веков в упомянутых центрах мировой цивилизации в то историческое время. Для великих мыслителей и ученых Средней Азии и Ирана средние века начались после падения древнего Парфянского царства, т. е. в том же, III веке; для народов Европы — после крушения Западной Римской империи, т. е. в V веке; для китайских гуманистов времен Танской империи — после распада древней Ханьской империи, т. е. в III веке н. э. Концом средних веков для танских гуманистов была эпоха обращения к древности, т. е. «эпоха танского возрождения», вполне отчетливо обозначившаяся, как сказано выше, в VIII веке, но подготовленная еще предшествующим веком. Концом средних веков для гуманистов Средней Азии и Ирана была «эпоха газневидского возрождения», начавшаяся в IX веке, но достигшая своего расцвета в X—XI веках.

Концом средних веков для европейского мира была «эпоха европейского возрождения», начавшаяся в XIV в. в Италии и создавшая в дальнейшем великий расцвет цивилизации во всей Европе.

Стоит только определить начало средних веков в этих трех центрах мировой истории того времени, как нам — при современном уровне исторических знаний — становится ясным подлинное историческое содержание этих «средних веков». Средние века — период становления, утверждения и расцвета феодализма.

[218]

В самом деле, существуют различные мнения о конце древнего мира в Китае. Понимая древний мир как эпоху рабовладельческого общества, новейшая историческая наука в Китае склонна относить крушение рабовладельческого общества, а следовательно, и начало феодального периода в Китае к далеким временам, во всяком случае не ближе чем IV—III века до н. э. Действительно, элементы феодализма начали развиваться в Китае раньше, чем у других народов. Но при всей несомненности этого факта все же следует учитывать, что процесс крушения рабовладельческих порядков и установления феодальных занимал обычно длительное время, что элементы распадающегося рабовладельческого строя и постепенно возникающего феодального могли существовать рядом в течение столетий. Поэтому эти века можно при одном подходе — с точки зрения истории рабовладельческого общества — рассматривать как последнюю, закатную фазу рабовладельческого периода в истории данного народа, при другом подходе — с точки зрения истории феодального общества — считать начальной фазой периода феодализма. Так по-разному можно оценивать и последние века Римской империи, так можно относиться и ко времени» Хань, т. е. к последним двум столетиям до н. э. и первым двум векам н. э. Отношение к этому времени танских гуманистов, видевших четкий рубеж между древностью и средними веками именно в конце Ханьской империи, заставляет нас считать более правильной оценку этой эпохи как закатной фазы рабовладельческого периода истории Китая, несмотря на несомненное наличие в строе Ханьской империи уже довольно развитых элементов феодализма. А если так, то и для Китая, и для Рима — в первом несколько раньше, во втором несколько позже — средние века в указанных хронологических рамках были в равной мере временем окончательного утверждения и развития феодализма.

В истории Ирана древностью было время Парфянского царства — государства с рабовладельческим строем. После падения аршакидской Парфии и образования на ее месте Сасанидской державы в этом государстве также стали постепенно утверждаться феодальные отношения. Кушанское царство в Средней Азии и Северо-Западной Индии было государством рабовладельческим. Это была древность для народов этой части Старого Света. После падения Кушанского царства в V веке и в этой части стали постепенно формироваться феодальные отношения.

Таким образом, и на Востоке, и на Западе средние века имеют одно и то же историческое содержание: это — время утверждения и развития феодализма.

Марксистская историческая наука показывает, что переход от рабовладельческой формации к феодализму в то историческое время имел глубоко прогрессивное значение. Это обстоятельство заставляет отнестись к средним векам иначе, чем относились к ним гуманисты. Отношение это было, как известно, отрицательным. Гуманисты видели в средних веках время темноты и невежества, из которого, как им казалось, могло вывести человечество обращение к лучезарной древности. Мы же не можем не видеть в наступлении средних веков шаг вперед, а не назад. Парфенон, храмы Эллоры и Аджанты — великие создания человеческого гения, но не менее великими созданиями человеческого гения являются и Миланский собор, Альгамбра, храм Хорюдзи в Японии.

[219]

2

На каких же основаниях мы можем строить историю средних веков в том охвате, о котором шла речь выше, т. е. в таком объеме, который включал бы не одну историю народов Европы в средние века, а историю за этот же период и народов Азии и Северной Африки — всего известного тогда цивилизованного мира? Иначе говоря, на каких основаниях можно строить историю средних веков во всемирно-историческом масштабе?

Как было упомянуто выше, у нас есть прежде всего самое главное: единая общая почва для такого построения. Эта почва — история утверждения феодализма как господствующей во всемирно-историческом аспекте формации. Хронологически отправным пунктом при этом является III век. К этому времени древний мир на всемирно-исторической арене был представлен пятью государствами, если считать только «великие державы» того времени. Это были Римская империя в Западной Европе, Северной Африке и Передней Азии; Ханьская империя в Восточной Азии, империя Гуптов в Индии, Кушанское царство в Средней Азии, Парфянское царство в Месопотамии и Иране. Распад Ханьской империи начался в конце II века; в начале III века пала Парфия. Таким образом, на рубеже III века рухнули две крупнейшие державы древнего мира на Востоке. Дольше продержались прочие державы: они распались только в V веке.

Хорошо известно, однако, что, говоря о падении Западной Римской империи в V веке, подразумевают факт, не имевший никакого эпохального значения, — свержение Одоакром с престола Римской империи последнего римского императора Ромула Августула. Фактически империя перестала существовать уже раньше. Еще в IV веке она распалась на две — Восточную и Западную, и уже тогда в западной части стали хозяйничать завоеватели — «варвары». Явственные же признаки развала Римской империи обнаружились еще раньше — в III веке; ее ослабление сказалось и в том, что она с великим трудом отстояла свое существование от натиска «варварских» народов.

Таким образом, следует признать, что в III веке распад древнего рабовладельческого мира обнаружился не в двух, а в трех его центрах: в Китае, в Иране и в Римской империи. Конечно, степень и масштаб этого распада, а следовательно, степень и масштаб утверждения феодальных отношений в каждой из этих трех стран были очень различны. С наибольшей силой этот процесс проявился тогда в Китае, с наименьшей — в Иране. Поэтому в аспекте историй отдельных народов и стран, даже в аспекте региональных историй хронология перехода к феодализму в каждом случае будет особая. Но если брать процесс в целом, в плане всемирной истории, эти местные отличия в степени утверждения феодализма существенно изменить общую хронологию не могут.

Гораздо позднее начался переход к феодализму в остальных двух центрах мировой цивилизации. Кушанское царство пало в конце V века; империя Гуптов была разгромлена также в конце V века, а окончательно исчезла в VI веке. Было бы, однако, неправомерным ожидать, что исторический процесс утверждения феодализма не мог протекать всюду, на всем протяжении Старого Света в одних и тех же хронологических рамках; следует скорее изумляться близости по времени развития этого процесса в трех важнейших государствах древнего мира: в Восточной Азии, на Ближнем Востоке и в Западной Европе. О том, какое всемирно-историческое значение имели события, развернувшиеся в этих странах, можно судить по тому, что уже в IV веке обнаруживаются при-

[220]

знаки развала и в Кушанском царстве, т. е. в стране, примыкавшей, с одной стороны, к уже павшей Парфии, с другой — к распавшейся Ханьской империи; почти одновременно с падением этого царства в V веке произошло и падение соседней с ним империи Гуптов (VI век). Поэтому, если брать всемирно-исторические масштабы, именно III век и следует считать началом того процесса, который привел к утверждению феодализма как господствующей социально-экономической системы.

Основаниями, на которых можно строить историю средних веков в подлинно всемирно-историческом масштабе, служат многие — общие и для Востока и для Запада — исторические факты, сопровождавшие процесс утверждения феодализма. Один из этих фактов — появление в III—V веках на всемирно-исторической арене новых, «молодых» народов. Население двух могучих империй древнего мира — Римской и Ханьской — с их древней цивилизацией, давно уже страдавшее от набегов этих народов, обозначало их словами, совершенно одинаковыми по своему смыслу: китайцы называли их ху или хужэнъ, римляне — барбари. Эти названия в равной мере значат «иноплеменники» и вместе с тем «нецивилизованные». Для китайцев III—V веков это были гунны, тибетцы, сяньбийцы, жужане, несколько позже — тюрки. Для римлян этих же столетий это были готы, вандалы, аланы, лангобарды, франки, гунны, несколько позднее — славяне.

Народы, окружавшие древний Китай, в IV веке установили в северной его половине свои «варварские» королевства — гуннское, тибетское, сяньбийское, чем и привели страну к распаду на две — северную и южную; другие — вандалы, остготы, вестготы, франки, окружающие древний Рим, способствовали также в IV веке распаду Римской империи на две половины — восточную и западную, а затем обосновались на территории западной части. Такая же картина наблюдалась и в других районах древнего мира. Парфянское царство еще в III веке перешло в руки другой группы иранских племен, основавших новое государство под властью Сасанидов. Кушанское царство и империя Гуптов пали в V—VI веках под ударами гуннов-эфталитов, также образовавших на некоторое время на завоеванной территории свое государство. Черты общности не должны, однако, заслонять от нас и существенные различия в процессе столкновения «старых» и «молодых» народов. Как известно, в результате «варварских» вторжений в Западную Римскую империю эта империя вообще перестала существовать, и возникшие на ее месте «варварские» королевства положили начало полному изменению картины в Европе. Дальнейшая история этой части света есть история уже этих «молодых» народов.

Иначе шел процесс в Китае: «варварские» завоевания не только не уничтожили китайское государство, но даже не прервали его существования. Вне захватов осталась южная часть страны, причем она отнюдь не превратилась в дальнейшем в своего рода «Византию», а продолжала оставаться тем же Китаем. И даже в северной части страны, где образовались «варварские» королевства, эти королевства очень скоро перестали быть «варварскими», превратившись в те же китайские. Коренное китайское население этой части страны ассимилировало пришельцев и привило им свою цивилизацию. На этой основе в дальнейшем восстановилось и государственное единство страны.

В связи с этим по-разному отразились «варварские» завоевания и на процессе утверждения феодализма. «Молодые» народы стояли тогда на более низкой ступени общественного развития, чем народы древних цивилизаций: одни находились еще на поздней стадии первобытнообщинного

[221]

строя, у других уже зарождались элементы феодализма. Поэтому в целом эти народы, тесно соприкасаясь с народами древних цивилизаций, у которых уже шел процесс становления феодализма, были втянуты в этот процесс. Но в одних случаях они сыграли большую роль в этом процессе, в других — меньшую.

Многие из перечисленных племен как на Востоке, так и на Западе развивались за пределами стран древней цивилизации. В Азии такими племенами были: маньчжуро-тунгусские племена, как мы теперь называем эту этническую группу, давно уже осевшие на территории, впоследствии получившей название Маньчжурии; к ним примыкали предки современных корейцев, уже в I веке до н. э. создавшие на Корейском полу[1]острове свои государства; жужане, находившиеся на северо-западе от Китая и в V веке достигшие высшей точки своего могущества; тюрки, образовавшие в VI веке могущественную державу на обширных пространствах к северо-западу от Китая, подчинив при этом своей власти жужаней. В Европе к таким племенам относились свевы — в северной части, славяне — в восточной и юго-восточной. Этот процесс продолжался и в дальнейшем, и в ходе его вступали в общую историческую жизнь все новые и новые народы. В Восточной Азии это были японцы, тангуты, кидани, чжурчжэни, монголы; в Средней и Передней Азии — различные тюркские племена, в Передней Азии — арабы. Одни из этих народов селились на территории старых цивилизованных стран, создавали там свои государства, то сливаясь с местным населением, то истребляя его; другие образовывали государства на новых территориях, вводя в общую историю новые обширные районы Старого Света.

Общим для истории народов средневековья на Востоке и на Западе является далее тот факт, что эти народы строили свою цивилизацию на основе старого наследства — цивилизации древнего мира. Для одних народов такое наследство было прямым, поскольку они развивались на территориях великих государств древности с их старой цивилизацией. Для других эта цивилизация была как бы внешней, но мощь древних цивилизаций была такова, что все народы в той или иной мере подпадали под их влияние, вовлекались в их орбиту. Поэтому древние цивилизации играли в истории  народов средневековья особую роль.

К началу средних веков мир знал пять старых очагов цивилизации: Китай, Индию, Кушанское царство, Парфию и греко-римский мир. Под влиянием древней китайской цивилизации находились все народы Восточной и Юго-Восточной Азии; под влиянием цивилизации Индии — различные народности самой Индии и Средней Азии; в свою очередь и цивилизация Средней Азии простирала свое влияние на Северо-Западную Индию, на народы Центральной Азии и на Китай; греко-римская цивилизация господствовала в Европе, Передней Азии и Северной Африке, а в эпоху эллинизма проникла и в Среднюю Азию.

Такая ситуация определила очень сложный ход развития экономических, социальных и политических институтов народов средневековья. Многие из таких институтов вырастали либо непосредственно из соответствующих установлений древнего мира, либо формировались под их влиянием. Поэтому та «чистота» общественных форм, которая может наблюдаться при самостоятельном, свободном от внешних влияний историческом развитии какого-либо народа, — случай, кстати сказать, в истории вряд ли когда-либо бывший,— в указанной исторической обстановке наблюдаться не могла. Средневековье — эпоха, коренным образом отличающаяся от древнего мира, — все же было преемником этого древнего

[222]

мира. Это двойное обстоятельство — преемственность цивилизации, с одной стороны, и отказ от старой цивилизации ради новой, с другой, — и составило одну из существенных черт культурного развития средневековья, именно ту черту, которая обусловила упомянутую сложность и зачастую противоречивость отдельных явлений этого процесса.

Роль древнего мира в развитии средневековья с особой отчетливостью выявилась в два исторических момента: в момент становления средневекового феодального общества и в момент его перехода в новую, уже сравнительно позднюю фазу. Становление феодального строя происходило в обстановке резкого столкновения нового со старым по всем линиям, столкновения, приведшего к крушению рабовладельческого мира, и в то же время новый, феодальный строй формировался в соединении со многими элементами культуры старых, рабовладельческих государств.

Роль древней цивилизации ярко проявилась при переходе средневекового феодального общества в новую фазу его развития, когда в этом обществе стали вырисовываться элементы новых для того времени отношений — раннекапиталистических. Это было в эпоху, которую в Европе называли «Возрождением» и которую этим же именем, при непременном учете своеобразия, можно назвать, как нам кажется, и в некоторых странах Азии. Переход в новую форму сопровождался известным отталкиванием от средневековья и обращением к древности. Древность призвана была содействовать развитию новых порядков — тех, о которых мечтали гуманисты Европы, Китая, Средней Азии. Конечно, как мы хорошо знаем, это не было действительно полное отрицание средневековья. От него и нельзя было отойти: феодализм, т. е. тот строй, который мы называем «средневековьем», еще продолжал существовать. Это не было и возрождением древности. Ее и нельзя было восстановить: это означало бы возвращение к рабовладельческому строю. От средневековья осталось все то, что могло еще развиваться; от древности было взято то, что могло способствовать необходимому движению вперед. Но мы также хорошо знаем, как велико было это новое проявление влияния античности на средневековый мир, как долго оно держалось и к каким многообразным последствиям в культуре оно привело.

Таким образом, особая роль наследия древнего мира в истории средневековья проявилась одинаково и на Востоке и на Западе, и это составляет еще одну опору при построении истории средних веков во всемирном масштабе.

Можно указать много общих исторических явлений, могущих служить опорой при построении такой истории. Укажем на одно из существенных — особую роль религии и церкви в истории средневекового общества. Как известно, в средние века мы наблюдаем то, чего не знал древний мир, — появление мировых религий. Это были: буддизм в Восточной, Центральной и отчасти Средней Азии, ислам в Средней и Передней Азии и в Северной Африке, христианство в Европе и отчасти в Передней и Средней Азии. Конечно, буддизм и христианство зародились и получили свое развитие еще в древнем мире, но только в период средневековья они превратились в религии мирового масштаба. Ислам возник в средние века, но также быстро приобрел мировое значение. Оказалось, таким образом, что именно феодализм — средневековое общество — обусловил саму возможность приобретения религией такого исключительного положения. Новый базис в первое время нуждался в надстройке, которая помогла бы ему укрепиться: буддизм, христианство и ислам и составили тогда именно такую надстройку, и притом всеобъемлющего характера.

[223]

Надстройки, укрепляющие свой базис, — это право, политическая теория, система морали, эстетические взгляды, философия и религия. Религия в средние века была и системой права, и политической доктриной, и моральным учением, и философией. Она была синтезом всех надстроек над феодальным базисом, по крайней мере до тех пор, пока этот базис не стал расшатываться под действием факторов, ведших к капитализму. Такой всеохватывающий характер религии в средние века обнаружился всюду. Буддизм — это далеко не только верования; это — философия со своей теорией познания, со своим учением о бытии; это — моральное учение; это — учение об обществе и государстве; это, наконец, — система эстетических воззрений, под знаком которых расцвело замечательное буддийское искусство — архитектура, скульптура, живопись, образовалась художественная литература — поэзия, повесть, драма. Ислам не только совокупность верований; это — политическое учение, это — право, мораль. То же можно сказать и о средневековом христианстве: достаточно перелистать одну «Summa theologiae», чтобы увидеть, что в ней содержались элементы всех видов надстройки вплоть до экономической теории. Поэтому признаком начала освобождения из-под власти религии, проявлением ослабления ее значения был распад этого синтеза — высвобождение из общего целого отдельных самостоятельных областей. Как нам известно, первыми на этом пути были науки о природе — естествознание, астрономия и математика. Именно поэтому их возникновение и развитие имели для того времени поистине революционное значение, предвещавшее установление нового общественного порядка.

Дело было, однако, не только в чисто идеологической стороне религии. Надстройки вызывают к жизни соответствующие им институты и действуют через них. Таким институтом религии как надстройки была церковь. И в той же мере, как и сама надстройка, этот ее институт имел всеобъемлющий характер. Появление церкви — огромной, разветвленной, могущественной общественной организации — новая и притом чрезвычайно характерная черта средневекового строя.

Здесь мы опять можем констатировать в каждом отдельном случае сходство явлений на Востоке и на Западе — при всех специфических чертах. Не одно только христианство создало церковь: церковь имел и ислам, церковь имел и буддизм. Формы организации этих трех церквей были близкими в своей основе. Церковь состояла из духовенства и мирян; духовенство было организовано на началах иерархии; одинаков был и принцип, на котором строилась эта иерархия, — принцип авторитета.

Была еще одна черта, во всей полноте выявившаяся именно в религии средних веков. Все три церкви были прежде всего крупнейшими политическими организациями, и история христианской, исламской и буддийской церкви есть в первую очередь история их политической деятельности. Излишне напоминать, что эти организации были орудиями правящего класса — феодалов — в целях наиболее полного подчинения этим феодалам эксплуатируемых ими народных масс. Такой специфический характер религии в средние века и ее особая роль как идеологии и как церковной организации, роль, одинаково проявившаяся в истории и христианской церкви, и ислама, и буддизма, могут быть добавлены к числу тех общих факторов исторической жизни в средние века, которые создают почву для построения истории средних веков как общей истории стран и народов Старого Света в этот период.

Однако при всей общности этого явления нельзя упускать из виду и значительные различия в сферах и степени влияния религий на идеоло-

[224]

гию и общественную жизнь в разных странах периода средневековья. Примером этих различий может служить роль католичества в жизни народов Западной Европы и буддизма в Китае. Буддизм в Китае никогда, даже во времена своего наибольшего могущества, не играл такой роли в общественной и государственной жизни, какую играло в западноевропейских странах католичество. Так, например, один из самых важных участков — просвещение, образование — в Китае всегда находился в руках так называемых конфуцианцев, т. е. представителей, как мы отметили выше, светского просвещения. В руках конфуцианцев было сосредоточено и школьное образование, и высшая ученая академия. Буддийские трактаты никогда не были учебниками в этих школах, а если конфуцианцы эти трактаты и читали, то только для того, чтобы их критиковать и на основе этой критики отвергать. Таким образом, в этой сфере положение в средневековом Китае резко отличалось от того, что наблюдалось в христианской Европе и в мусульманской Азии и Африке.

Можно было бы перечислить еще ряд явлений, служащих надежной опорой для построения общей, всемирно-исторической, а не региональной — западной или восточной — истории средних веков. Рассмотрим из них только одно из числа самых важных. Это явление — крестьянские движения в историческом процессе. Хорошо известно, что именно в средние века крестьянские движения получили такой размах, который не наблюдался ни раньше, ни позднее. И это естественно, так как в условиях феодализма крестьянство составляло основную массу трудового населения, было основным антагонистическим классом по отношению к господствующему классу — феодалам. Прочие угнетаемые слои общества — ремесленники, люди наемного труда, городской плебс — лишь в эпоху позднего феодализма стали выступать самостоятельно, да и то относительно; в течение же всего периода средних веков эти угнетенные слои поднимались на борьбу, лишь присоединяясь к крестьянам. Поэтому классовая борьба в средние века велась в форме столкновения основных антагонистических классов феодального общества — крестьян и феодалов.

Очень хорошо известны и досконально изучены крестьянские движения в Европе. Гораздо менее они изучены на Востоке, а между тем в средние века именно на Востоке крестьянская борьба принимала наиболее крупные масштабы и выливалась в наиболее острые формы. Это особенно относится к Китаю.

Но с точки зрения исторического процесса важен не столько сам факт таких восстаний, сколько их историческая роль.

Крестьянские восстания в средние века, как правило, заканчивались неудачей: феодалы обычно жестоко подавляли их. Но было бы крайне неправильно видеть только это. Несмотря на все репрессии, которые обрушивались на борющихся крестьян, именно эти восстания, эта борьба в решительные моменты двигали историю вперед. Если взять историю Китая, этот факт можно проиллюстрировать тремя яркими примерами.

Первый пример. В 80-х годах II века н. э. в Ханьской империи разразилось огромное восстание, известное под названием «восстание желтых повязок» (желтая повязка служила знаком принадлежности к восставшим). В нем приняли участие все угнетенные слои населения, главным образом закабаляемые земледельцы и рабы. Восстание было подавлено, но оно подорвало самые основы Ханьской империи и заставило господствующий класс окончательно отказаться от остатков рабовладельческой эксплуатации и решительно перейти к эксплуатации феодальной. А такой переход для того времени был шагом вперед, на пути общественного развития.

[225]

Второй пример. В 70-х годах IX века н. э. в Танской империи вспыхнула крестьянская война, которой руководили Ван Сянь-чжи и Хуан Чао. Как всегда, основную массу восставших составили крестьяне; к ним примкнули и другие угнетенные слои трудящихся. Восстание было подавлено, но форма эксплуатации, которая господствовала до этого, — форма, основанная на государственном закрепощении крестьянства, — была окончательно ликвидирована и заменена зависимостью крестьян непосредственно от феодалов. Это соответствовало интересам прежде всего класса эксплуататоров, но в связи с этим началась эра так называемого раздробленного феодализма, характеризовавшегося значительной хозяйственной самостоятельностью отдельных феодальных владений, что способствовало общему экономическому развитию страны. Для того времени это было, следовательно, шагом вперед. Нужно, однако, помнить, что господствующий класс перешел к другой форме эксплуатации именно под влиянием этого крестьянского восстания.

И третий пример. В первой половине XVII века в Минской империи разгорелась крестьянская война, известная под названием восстания Ли Цзы-чэна. Восстание это также было подавлено при содействии маньчжуров, призванных на помощь китайскими феодалами. Но это восстание не только повлекло за собой свержение правящей династии, но и имело более важный результат: оно окончательно привело китайский феодализм к его последней фазе — фазе абсолютизма, т. е. двинуло историю вперед.

Эти три примера, как нам кажется, подтверждают тезис марксистской теории исторического процесса: именно народ, трудящиеся классы являлись и являются истинными двигателями истории. Разумеется, это одинаково ярко иллюстрируется борьбой крестьян и на Западе. И этот факт может служить надежнейшей опорой в выявлении общности хода исторического процесса на Западе и Востоке.

3

Достаточно ли, однако, всего этого? Достаточно ли для построения истории средних веков того факта, что в этот период на всем протяжении Старого Света господствовал феодализм, что этот феодализм вырос на развалинах древнего рабовладельческого мира, что в этот период и в Азии и в Европе стали действовать новые народы, что многие из них положили начало образованию в дальнейшем современных наций, что весь исторический процесс в это время проходил в обстановке переплетения элементов новой цивилизации с элементами старой цивилизации, что в этом процессе огромную роль играли религия и церковь, что двигали историю трудящиеся массы, их борьба? Ведь для общей истории нужна какая-то общность самой жизни. Была ли в средние века такая общность исторической жизни народов Азии, Европы, Северной Африки?

Никому не приходит в голову сомневаться, что в исторической жизни народы Европы тесно соприкасались друг с другом. Само существование уже с давних пор «истории средних веков» в европейском понимании этого термина как особого отдела исторической науки свидетельствует об этом. Никто не спорит и о том, что исторические судьбы народов Средней и Передней Азии, а также Индии тесно переплетались: это давно уже сделало возможным существование «истории Востока» вообще и даже «истории восточного средневековья» в частности. Тесно связаны между собой и народы Дальнего Востока, а также и народы Юго-Восточной Азии. Но общность исторической жизни Запада и Востока в целом? Существовала ли она?

[226]

Обратимся к тому, что нам хорошо известно. Обратимся к древнему миру. Древняя Греция была не только страной Европы, ее малоазиатские колонии делали ее и страною Азии. Греко-персидские войны — красноречивое свидетельство самого близкого соприкосновения истории Греции с историей народов Ближнего Востока. История Запада в эпоху Александра Македонского перестает быть историей одного Запада, она превращается и в историю Востока. Более того, в эллинистическом мире, образовавшемся после походов Александра, вообще не было разделения на Восток и Запад. Частями этого мира в равной мере были и европейская Греция, и африканский Египет, и переднеазиатская Сирия, и среднеазиатская Бактрия.

Трудно провести разделение на Восток и Запад и в эпоху Рима. Римская империя отнюдь не была государством только европейским — ни географически, ни политически, ни культурно. Даже в области религии: митраизм и христианство, господствовавшие в Римской империи в последние столетия ее существования, — явления одинаково восточные и западные. Хорошо известно и то, как тесно соприкасалась история Рима с историей окружавших его народов Азии и Северной Африки.

Чем было Кушанское царство? Оно находилось в Азии, так что географически принадлежало Востоку. Но оно включало в свой состав и территорию бывшей Бактрии — страны эллинистической культуры; оно владело территорией нынешнего Афганистана и частью Северо-Западной Индии, откуда в него проник буддизм; оно находилось в постоянных сношениях с Ханьской империей, а это означало проникновение в него китайской цивилизации и из него в Китай — буддизма. Кушанское царство в эпоху своего расцвета было поистине перекрестком и средоточием цивилизаций иранской, индийской, эллинистической и китайской, обогативших местную культурную основу. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на искусство Гандхары — на памятники изобразительного искусства, оставшиеся от этого царства: в изображениях будд и бодисатв, созданных тогда, можно увидеть и черты индийского искусства, и элементы эллинистического искусства, и отголоски изобразительного искусства древнего Китая. Это скрещение разных культур получило даже своеобразное символическое выражение. Канишка, правитель Кушанского царства, в эпоху его высшего могущества носил четыре титула: «Сына Неба» (Дэвапутра), «Царя Царей» (Шаонана шао), «Цезаря» (Кайсара) и «Магараджи». Это были титулы правителей Китая, Ирана, Рима, Индии.

Обратимся к Ханьской империи. Ее история тесно переплеталась с историей народов на Корейском полуострове, с историей народов Юго-Восточной Азии, с историей «Западного края» (Си юй), как называли тогда китайцы Восточный Туркестан. О связи с историей «варварских» племен, обитавших к северу и северо-западу от китайских границ, и говорить нечего: история этих племен прямо включается в так называемые династические истории Китая. Так, например, в «Хоу-Хань шу» («Истории Поздней Ханьской династии») есть отделы, излагающие историю народов и Корейского полуострова, и «Западного края». А через Среднюю Азию историческая жизнь китайского народа соприкасалась и с жизнью народов Индии и Ближнего Востока. Китайцы знали и о «Великой стране Цинь» (Да-Цинь) на далеком западе — так они называли Римскую империю. Знали о «Стране серов», существующей где-то на Дальнем Востоке, и древние римляне; им было известно, что те шелковые материи, которые привозили к ним восточные купцы, шли из этой стра-

[227]

ны. Обе страны иногда даже стремились установить прямую связь друг с другом. В I веке н. э. в Рим было направлено ханьское посольство; оно до Рима не дошло, но в римской Сирии побывало. Когда же «Да-Циньский Антон», т. е. Марк Аврелий Антонин, во II века н. э. разгромил парфян и ступил на берег Персидского залива, он тут же направил в «Страну серов» посольство. Оно направилось в Китай морским путем — через Индийский океан — к берегам Кохинхины и оттуда по суше до ханьской столицы — города Лояна. Таким образом, существовала торговая связь между двумя великими империями Востока и Запада. Она поддерживалась и «северным путем» — по суше через страны Передней и Средней Азии, и «южным путем» — по морю, от Персидского залива до Индокитая. Все эти хорошо известные факты приведены лишь для  того, чтобы напомнить, что еще в древнем мире образовалась известная общность исторической жизни народов Востока и Запада. И в средние века эта общность не только не исчезла, но увеличилась в масштабах и усложнилась в своем содержании. В этом нетрудно убедиться, если бросить хотя бы самый беглый взгляд на важнейшие исторические события средних веков.

Уже в самом начале средних веков мы видим проявление общности истории народов Востока и Запада: это история гуннов. Вспомним ее. Гунны из той части племени, которая осталась на своей исконной родине в Восточной Азии, в начале IV века ринулись на Цзиньскую империю в Китае, на короткое время восстановившую старую империю под властью другой династии, и завладели северной половиной этой империи. Гунны из той части племени, которая в конце II века покинула свою древнюю родину и двинулась на Запад, сначала на некоторое время задержались в Средней Азии, а затем пошли дальше — «продолжать свою историю» уже в других местах. Одна их группа, которую европейские историки называют гуннами-эфталитами, в V веке обрушилась на Кушанское царство и овладела им, а вскоре затем покорила и индийскую империю Гуптов. Другая группа продвинулась к Каспийскому морю, заняв северный берег его вплоть до южных отрогов Урала, а затем, увлекая с собою покоренные племена и в известной мере смешавшись с ними, двинулась далее на запад, установив во второй половине IV века свое государство в степях Нижней Волги, Дона и Северного Кавказа; в последней четверти IV века эти гунны, перейдя Дон — границу готской державы, разбили остготов и, продвинувшись далее к Днестру, разгромили вестготов, подступив таким образом к границам Римской империи. В V в. начался натиск гуннов уже на Рим, приведший к перенесению центра гуннской державы в самое сердце Европы — Паннонию.

Где развернулась эта история гуннов? На Востоке? На Западе? В Восточной Азии? В Средней Азии? В Передней Азии? В Индии? В Восточной Европе? В Центральной Европе? Ответ, конечно, может быть только один: всюду, на всем пространстве Старого Света — от северных областей Китая до западных провинций Рима. Можно ли поэтому излагать историю гуннов вообще как-нибудь иначе, чем в рамках общей истории народов Старого Света в средние века? Исторический путь гуннов наглядно свидетельствует о невозможности строить эту историю в рамках одного Востока или одного Запада. Выходит за эти рамки и история некоторых других народов, появившихся на исторической арене в средние века: тюрков, арабов, монголов.

История тюркских племен начинается в Азии, в районе Алтая. В VI веке эти племена образовали сильный племенной союз, именуемый западными

[228]

историками «тюркским каганатом». В это время владения тюрок представляли обширную державу, простиравшуюся от Хинганских гор на востоке до Согдианы в Средней Азии, отнятой тюрками у гуннов-эфталитов. Центр этой державы был на берегу р. Орхон в нынешней Северной Монголии. Но уже в те времена эта держава, бывшая непрочным объединением большого числа кочевых племен, фактически распадалась на две слабо связанные между собой части — восточную и западную, имевшие каждая своего отдельного кагана. Поэтому дальнейшее развитие истории тюрок пошло по двум направлениям. История восточных тюрок протекала в ближайшем соседстве с Китаем и тесно соприкасалась с китайской историей. Уже в VI веке обнаружился сильный натиск тюрок на Северный Китай, вынудивший китайцев то отбиваться от них оружием, то откупаться дарами и данью. Столкновения продолжались в течение VI и VII веков и были настолько значительными, что в эти столетия «тюркская опасность» была главной внешней угрозой для Китая.

Еще в VI веке, т. е. во время существования единой тюркской державы, западные тюрки покорили Среднюю Азию и даже Персию, завязали сношения с Византией. Они вели через эти старые культурные страны оживленную торговлю, связывавшую тогда Восток с Западом.

Незачем здесь излагать историю западных тюркских племен: она хорошо известна. В последующие времена мы находим тюркские государства и в Средней Азии, и в Передней Азии, и в Индии, и в Европе. Какой же части Старого Света принадлежит история тюрок? Разве только азиатской была империя Тимура? Разве только азиатской была Османская империя? И можно ли вообще историю тюркских народов излагать иначе, как вне рамок Востока и Запада?

Так же частью истории и Востока и Запада была история арабов. В средние века арабские государства протянулись цепью от Аравии и Средней Азии по всему побережью Северной Африки до Атлантического океана и перешли оттуда на Пиренейский полуостров. История этих государств на Востоке была историей не только самих арабов, но и народов Средней Азии и даже Северо-Западной Индии; а история аравийских арабов соприкасается и с историей Эфиопии. История арабов в Передней Азии самым тесным образом сомкнулась с историей Византии и даже стран Западной Европы. Об арабах на Пиренейском полуострове повествует история Европы.

В равной мере немыслимо излагать историю Кордовского халифата отдельно от истории Испании, как и историю Испании в средние века без истории мавров.

Подобным же образом и историю монголов, как и историю гуннов, тюрок и арабов, невозможно излагать в рамках одной только истории Востока. Монгольская империя XIII—XIV веков, протянувшаяся от берегов Тихого океана до западных границ Восточной Европы, — явление, принадлежащее и Востоку и Западу. Трудно себе представить, чтобы у монголов времен Чингиса или Хубилая могла даже существовать мысль о рубеже, делящем их владения на «Восток» и «Запад». Следует вообще сказать, что в Европе образовалось понятие «Восток», но у народов Азии понятия «Запад» в средние века не было. Понятие «Запад» как понятие, противопоставляемое «Востоку», появилось, например, у китайцев и японцев лишь в новейшее время и своим возникновением обязано знакомству с европейским словом «Восток» в специфическом для европейцев понимании.

[229]

Так обстоит дело с историей некоторых народов, действовавших в средние века: она может быть рассказана только в рамках всемирной истории. Это касается не только тех народов, которые вышли из Азии, но и распространяется на некоторые из европейских народов. Вспомним хотя бы историю Византии или историю Киевской Руси и Московского царства. Можно ли излагать историю Византии без истории Персии, Арабского халифата или Турции? Можно ли представить историю Киевской Руси и затем Московского царства без того, чтобы не затронуть при этом Монгольской империи или державы Тимура? Таким образом, переплетенность исторической жизни народов Востока и Запада в средние века несомненна. Само собою разумеется, эта переплетенность в разные времена и у разных народов была различной и по степени и по содержанию. Временами она могла и совсем отсутствовать. Но если историю народов Востока и Запада в средние века брать в целом, эта переплетенность исторической жизни наличествует всюду.

Можно и нужно излагать историю отдельных народов — и больших и малых; каждый народ является субъектом истории и обладает своею собственной судьбой. Историческая деятельность каждого народа имеет самодовлеющее историческое значение.

Можно и нужно излагать историю отдельных групп народов, особо связанных между собой течением своих исторических судеб. Вполне возможна, например, история в средние века народов Восточной Азии — китайцев, корейцев, японцев, история народов Индии, Средней Азии, Ближнего Востока, история славянских народов, история народов Западной Европы и т. п. Но не менее важна и столь же необходима и общая история средних веков. Возможна она по той причине, что исторически жизнь народов Старого Света тесно связана была с общей; необходима же такая общая история потому, что лишь в таких общих рамках перед нами в подлинном свете и в должном масштабе предстанут многие процессы истории отдельных народов и целых групп народов.

4

Как строить эту общую историю средних веков? Как не допустить того, чтобы эта история превратилась в собрание историй отдельных стран и народов или, в лучшем случае, в какую-то общую сводку этих историй, иначе говоря, в новый вариант так называемых всеобщих историй, существующих уже с давних пор и имеющих свои установившиеся традиции? Как следует строить эту историю, чтобы получилась действительно общая история стран и народов средних веков?

Построить подлинно всемирную историю средних веков можно лишь в том случае, если постоянно помнить о ее специфических особенностях, отличных от задач историй отдельных народов и стран или истории отдельных групп народов. Некоторые из этих задач можно, как нам кажется, назвать без особого труда.

Одна из таких задач состоит в раскрытии содержания и значения каждого исторического события, затрагивающего одновременно несколько стран и народов, несколько групп стран и народов или даже Восток и Запад в целом, не в аспекте истории какого-либо одного из участников этого события, а в аспекте всемирной истории.

Возьмем для примера один исторический факт. Мы знаем о крестовых

[230]

походах, знаем историю их. Но один тот факт, что мы знаем эту историю под названием «крестовые походы», свидетельствует, что она представлена у нас «с этой стороны» — со стороны Европы. Замена наименования «крестовые походы» другим ничего не меняет в таком, так сказать, европейском подходе к этим событиям.

Меж тем крестовые походы представляют события, в такой же мере составляющие историю и восточных народов, и их можно излагать, подходя к ним и «с той стороны»; оснований для этого ничуть не меньше, чем для изложения их в аспекте истории Европы. Представим себе, что об этих событиях повествует какой-либо мусульманский историк. Он расскажет о них иначе, чем историки Европы. У него это будет, может быть, «защита от нашествия неверных», может быть, «история продвижения ислама на Запад» или еще что-нибудь в подобном роде. Отмечать эти события в аспекте истории Европы вполне законно, но только для истории Европы. Так же законно излагать их и в аспекте истории арабов, позднее — турок, но только для истории арабов или турок. Иначе должна подойти к этим событиям всемирная история средних веков: она должна посмотреть на эти события не с «этой» или «той» стороны, а как бы «сверху», т. е. независимо от концепций «этой» и «той» стороны. И лишь в таком случае эти события предстанут перед историком в своем общеисторическом, т. е. наиболее правильном, свете.

Возьмем еще пример. Мы знаем о монгольских завоеваниях в Восточной Европе; мы знаем о борьбе русского народа с завоевателями и о крушении их государства. Можно излагать это крушение как освобождение от монгольского ига; так и нужно делать в истории русского народа. Можно говорить об этом крушении как о спасении народов Западной Европы от монгольской опасности; так и следует освещать это событие в истории этих народов. Однако историк средних веков в целом увидит тут одновременно упорную борьбу китайского народа с монгольскими завоевателями, борьбу, приведшую к его освобождению от монгольского ига; борьбу народов Средней Азии и Ближнего Востока с монгольскими завоевателями и распад монгольского владычества в этом районе Старого Света; героическое сопротивление русского народа, в длительной борьбе завоевавшего свою свободу. Всемирная история увидит все эти три факта одновременно, они войдут в связь друг с другом и все вместе раскроют подлинный смысл событий: это будет крушение мировой монгольской империи и начало нового развития народов, на некоторое время оказавшихся в своем развитии скованными владычеством завоевателей.

Такова одна задача истории средних веков — раскрытие содержания и значения всех событий в подлинно всемирно-историческом аспекте.

Другая из возможных задач состоит в раскрытии роли каждого народа в общем историческом процессе средневековья. Это может быть достигнуто двойным путем: во-первых, прослеживанием истории каждого народа как явления самодовлеющего, а не как придатка к истории какого-либо другого народа; во-вторых, раскрытием переплетенности истории каждого народа с историей других народов. Эти два аспекта должны неуклонно сопровождать, взаимно пополнять и коррегировать друг друга. Нельзя, например, историю арабов излагать только с того момента, когда европейские народы реально столкнулись с ними; нужно излагать всю историю арабских племен в средние века. Но для того чтобы это не превратилось в историю арабов и только, эту историю следует

[231]

излагать с точки зрения той роли, которую сыграли арабы в общей исторической жизни средних веков. И тогда эта история предстанет пред  нами как процесс выхода различных арабских племен на арену всемирной истории; как процесс распространения их по огромной части Старого Света — от Аравийского полуострова до берегов Атлантики, с одной стороны, до Индонезии — с другой; как процесс образования арабских народностей, создавших свои государства; как процесс вхождения их в историю других народов и в Азии и в Европе с серьезным влиянием на течение истории и даже на судьбы некоторых из них.

В особом свете предстанет перед историком средних веков и история русского народа. Он увидит в ней процесс сплочения и объединения восточнославянских племен, превращения их в один из мощных факторов всемирной истории; процесс образования восточнославянского государства – нового пункта скрещения истории Востока и Запада с последствиями этого — с необходимостью вести борьбу за свое существование и развитие в двух направлениях — западном и восточном; историк увидит в дальнейшем процесс образования государства, ставшего в XVI веке могучей державой, перешагнувшей через Урал, уже тогда положившей начало многонациональному объединению.

Так может быть определена еще одна задача общей истории средних веков — раскрытие истории каждого народа в аспекте его места и роли в общем историческом процессе.

Но эта задача сама ставит и новую задачу — прослеживание и раскрытие процесса исторической жизни в средние века в целом. Эта задача самая трудная, но в то же время настоятельно требующая своего решения. Можно сказать, что без ее решения подлинной истории средних веков не получится. Было бы преждевременным сейчас намечать пути решения этой задачи и предсказывать результаты, к которым это решение может привести. Надлежит ограничиться лишь самыми общими соображениями.

Как было сказано выше, для нас средние века — период установления и развития феодального социально-экономического строя, сменившего собою прежний, рабовладельческий строй. Но вместе с тем внимательное изучение картины истории народов в средние века со всей ясностью обнаруживает несколько несомненных фактов: конкретную историческую разновременность утверждения феодализма в разных странах средневекового мира; различные в разных странах условия установления феодализма и его развития; разные степени его развития и, наконец, многообразие его форм при общем единстве его социально-экономической сущности.

Только общая история средних веков может все это раскрыть и объяснить. При этом раскрытие и объяснение указанных явлений достигается изучением истории отдельны х народов и стран и одновременно истории все х их, вместе взятых. Без этого нельзя выяснить, почему в одной стране феодализм утвердился раньше, в другой — позже; почему  в одних странах он установился таким-то путем, в других — иным; почему в одном месте он был более прочен и более развит, в другом — меньше; почему в одном месте он проявился в одних формах, в другом месте — в других. Без общего изучения нельзя установить самое последнее и самое важное: как все это историческое многообразие укладывалось все же в единый процесс исторического развития; как, в каких конкретных формах, в какой последовательности и взаимосвязанности он протекал и к чему в конечном счете привел средневековое общество;

[232]

иначе говоря, что именно и как вызвало к жизни феодальный строй средневекового общества, что составило силу его огромного развития и что привело его к упадку, а в дальнейшем — к концу.

Этот общий процесс имеет одну конкретную сторону, которая составляет его историческую специфику. Эта сторона — общая направленность исторического процесса зарождения, развития и упадка феодализма. Раскрытие этой направленности объясняет нам исторические судьбы народов средневековья не только в средние века, но и в дальнейшем, в новое время.

Присмотримся к общему ходу мирового исторического процесса за время средних веков. При первом же ознакомлении с ним мы увидим, что в этой общей истории Востока и Запада Восток в течение долгого времени играл передовую роль. Выражается это в том, что на Востоке раньше начинаются те процессы, которые стали впоследствии общими для Запада и Востока. Так, например, на Востоке раньше, чем на Западе, произошел натиск «варваров» на древние цивилизованные государства: уже в III веке до н. э. китайцам пришлось воздвигать для за[1]щиты от вторжения этих «варваров» на севере различные оборонительные сооружения, положившие начало известной в дальнейшем Великой китайской стене. Аналогичное же оборонительное сооружение Римской империи на ее северо-восточной окраине — Траянов вал — понадобилось только в начале II века н. э. Движение племен, охватившее Азию и Европу и приведшее в конечном результате к созданию новых народностей и новых государств, иначе говоря, крупнейшее по исторической важности явление, ознаменовавшее начальный период средневековья, зародилось на Востоке и при этом задолго до того, как оно захватило и Европу: оттеснение части гуннов от северных границ Ханьской империи произошло в конце I века н. э., и это движение гуннов достигло Европы и толкнуло на запад — в сторону Римской империи — причерноморских готов только в IV веке н. э. На Востоке ранее, чем на Западе, стали создаваться новые «варварские» королевства: на территории Северного Китая они начали появляться уже в начале IV века н. э., в то время как в Европе, на территории Западной Римской империи, они возникли лишь в V веке. Феодализм как основа экономического, общественного и государственного строя на Востоке начал складываться раньше, чем на Западе. Другим признаком передовой роли Востока в эту эпоху является то обстоятельство, что именно на Востоке в связи с таким ранним и могучим развитием феодализма образовались наиболее крупные, мощные государства.

Наконец, можно упомянуть и еще об одном аспекте той важнейшей роли, которую играли страны Востока в средние века. Несомненно, что китайская, индийская, арабская, иранская, среднеазиатская культура в этот период как во многих областях техники и материальной культуры, особенно в искусстве, так и в области законодательства, политических учений, философии, историографии, науки и художественной литературы развилась раньше и была долгое время богаче по содержанию, чем все эти области культуры на Западе.

Наряду со всем этим на Востоке возникли и развились такие условия, которые постепенно стали задерживать исторический процесс, стали замедлять развитие капиталистических элементов. Поскольку такие условия на Западе не создались, постольку там развитие феодализма, а в дальнейшем рост капитализма шли быстрее. В результате в определенный момент средних веков центр тяжести в поступательном движении

[233]

человеческого общества в Старом Свете стал перемещаться от Востока к Западу. Началось то, что мы называем отставанием Востока, отставанием экономическим прежде всего, а затем и политическим и культурным. Как известно, это отставание в новое время привело к явлению, прямо обратному тому, что наблюдалось в средние века: если тогда шел почти непрерывный натиск Востока на Запад, то теперь начался натиск Запада на Восток, поставивший в конце концов большинство стран Востока в положение колоний, полуколоний стран западного мира или зависимых от него государств. Таким образом, настоящее научное раскрытие истории народов средних веков во всемирно-историческом масштабе, т. е. одновременно народов Востока и Запада, дает возможность объяснить ход исторического процесса и в новое время.

[234]

Конрад Н.И. Средние века в исторической науке. // Цитируется по изд.: Конрад Н.И. Избранные труды.  История. М., 1974, с. 214-234.