Анархизм (Хомский, 1970)

Заметки об анархизме

Один сочувствовавший анархистам французский писатель сказал в 1 890-е годы: «у анархизма спина широкая; он словно бумага: все стерпит» - и, заметил автор, даже тех, чьи поступки таковы, что «И заклятый враг анархистов не изобрел бы ничего худшего». Существовало много школ мысли и действия, именовавшихся «анархическими». Безнадежна была бы попытка уместить все эти противоречивые тенденции в единую общую теорию либо идеологию. Даже если, подобно Даниэлю Герену, создателю книги «Анархизм», постараться извлечь из истории либертарианской философии живую, развивающуюся традицию, окажется трудно сформулировать ее учения как специфическую и четкую теорию, описывающую общество и общественные перемены.

Историк анархизма Рудольф Рокер, систематически излагающий концепцию развития анархической мысли в сторону анархо-синдикализма - и во многом следующий по стопам Герена, - дает анархизму хорошее определение, говоря: это не

«…строгая, замкнутая в себе самой социальная система, но, скорее, некая определенная тенденция в историческом развитии человечества, стремившаяся, вопреки духовной и умственной опеке священничества и государственных учреждений, к свободному и беспрепятственному развитию всех существующих на свете человеческих сил - и общественных, и личных. Даже свобода - понятие лишь относительное, а не абсолютное, поскольку она постоянно расширяется и все разнообразнее влияет на все более широкие [общественные] круги. Для анархиста свобода - не отвлеченное философское понятие, а конкретная, жизненно важная для всякого человека возможность сполна и до предела развить все вложенные в него природой силы, способности и таланты, - а потом поставить их на службу обществу. Чем меньше священничество и государственные учреждения влияют на это естественное людское развитие, тем более разносторонней и гармоничной становится человеческая личность, тем более служит она мерилом умственной культуры того общества, в котором возросла».

Читатель спросит: а что проку изучать «некую определенную тенденцию в историческом развитии человечества», не излагающую ни специфической, ни подробной общественной теории? И впрямь, ученые толкователи зачастую отметают анархизм как утопическое, бесформенное, примитивное явление, с живой жизнью сложного общества никоим образом не совместимое. Но тут можно и возразить: на каждой исторической стадии следует развенчивать и упразднять обветшалые виды власти и угнетения - пережитки тех эпох, когда они еще бывали оправданы потребностью либо выстоять в борьбе, либо жить в спокойствии, либо развить экономику. Но теперь они лишь углубляют, а не уменьшают материальные и культурные недочеты и недостатки. И если так, то немыслима доктрина общественных перемен, единая и незыблемая для настоящего и грядущего наравне; немыслимо даже специфическое и неизменное понятие о целях, преследуемых обществом в течение упомянутых перемен.

Не сомневайтесь, наше разумение природы людской или разнообразия жизнеспособных форм общественного устройства столь рудиментарно, что любую доктрину, заглядывающую в даль грядущих веков, надлежит рассматривать с великим скепсисом - с таким же скепсисом, с каким следует выслушивать речи о все новых видах гнета и самовластного правления, коих, якобы, властно требуют «человеческая природа», или «требования производительности», или «трудности современной жизни».

И все же, бывают времена, когда есть немалый резон разрабатывать - насколько дозволяют наши способности - специфическое толкование этой четкой тенденции в историческом развитии человечества, - толкование, соответствующее задачам текущей минуты. Для Рокера «Задача, стоящая перед нашей эпохой, заключается в освобождении человека от проклятия экономической эксплуатации, политического и социального рабства».

Добиться этого можно не путем захвата и применения государственной власти, не методом оболванивающего парламентаризма, - скорее, следует «совершенно перестроить экономическую жизнь всех народов - и притом перестроить ее в духе социализма».

«Но задача эта по плечу лишь самим производительным силам, ибо лишь они - создатели ценностей, общественный элемент, из которого может подняться новое будущее. Им отводится работа по освобождению труда от любых и всяких оков, налагаемых экономической эксплуатацией, по освобождению общества от любых и всяких учреждений и процедур, относящихся к политической власти. Лишь им надлежит прокладывать пути к союзу свободных мужчин и женщин, основанному на совместном дружном труде и планируемом управлении, осуществляемом в общественных интересах. Подготовить трудящиеся массы в городах и селах к достижению этой великой цели, сплотить их в некую воинствующую силу - вот какова цель нынешнего анархо-синдикализма; ею же и ограничиваются все задачи его» [стр. 108].

Будучи социалистом, Рокер принимает как само собою разумеющееся, что «Серьезное, окончательное, полнейшее освобождение рабочих возможно лишь при одном условии: переходе капитала - то есть, сырья и орудий труда, включая землю, - в руки всего рабочего класса». И далее, будучи анархо-синдикалистом, настаивает на том, что в предреволюционный период рабочими организациями создаются «Не просто идеи, но сами факты грядущего», что они воплощают собой структуру будущего общества, - и мечтает о социальной революции, разрушающей государственный аппарат и экспроприирующей экспроприаторов. «На место правительства мы поставим не что иное, как промышленную организацию».

«Анархо-синдикалисты убеждены: социалистическую экономику построят не правительственные указы и уставы, но лишь солидарное сотрудничество рабочих -умелых и разумных, - трудящихся в отдельных промышленных отраслях; иными словами, управление всеми заводами переходит к самим производителям, причем в такой форме, чтобы отдельные группы, заводы и промышленные отрасли сделались независимыми членами общего экономического организма и систематически продолжали производство и распределение продукции в интересах общества и на основе свободных, взаимно выгодных соглашений» [стр. 94].

Рокер писал об этом, когда идеи подобного рода весьма радикальным образом приводили в действие испанские революционеры. Перед самым началом революции  936 года анархо-синдикалистский экономист Диего Абад де Сантильян * пояснял:

«…стоя перед вопросом о социальных преобразованиях, Революция не может рассматривать государство как посредника, но должна опираться на организацию производителей.

Мы следуем этому правилу, и не видим нужды в гипотезе о том, что организованному труду требуется некая вышестоящая власть, дабы утвердить новый порядок. Будем признательны любому, способному указать нам, какую функцию, коль скоро вообще какую-нибудь - способно выполнять Государство в экономическом устройстве общества, где частная собственность упраздняется, где нет места паразитизму и особым привилегиям. Нельзя подавлять Государство лениво и мягко; задача Революции - покончить с Государством навек. Или Революция даст социальное благосостояние производителям - и в этом случае производители обязаны организоваться ради справедливого коллективного распределения, а Государство остается не у дел; или Революция не даст социального благосостояния производителям - в этом случае Революция окажется лжива насквозь, а Государство продолжит свое существование. Наш Федеральный экономический совет - не политическая власть, но власть регулирующая: экономическая и административная. Он получает наставления снизу и действует согласно резолюциям областных и всенародных собраний. Это служба связи - и ничего более».

Энгельс, в одном из своих писем 1883 года, выражает несогласие с подобными взглядами так:

«Анархисты ставят все с ног на голову. Они заявляют, что пролетарская революция должна начать с упразднения политической организации государства. Но единственная организация, которую пролетариат застает в готовом виде после своей победы, это именно государство". Правда, это государство требует очень значительных изменений, прежде чем оно сможет выполнять свои новые функции.

Но разрушить его в такой момент - значило бы разрушить то единственное орудие, посредством которого победоносный пролетариат может использовать только что завоеванную им власть, подавить своих капиталистических противников и провести ту экономическую революцию общества, без которой вся победа должна была бы закончиться новым поражением и массовыми убийствами пролетариата, как то было после Парижской коммуны».

Впрочем, даже сами анархисты - и красноречивее всех Бакунин - предупреждали об опасностях «Красной бюрократии», которая предстанет перед миром как самая гнусная и самая жуткая ложь, порожденная двадцатым столетием. Фернан Пеллутье, тоже анархо-синдикалист, вопрошал: «Должно ли даже переходное, промежуточное государство, которому должны будем подчиниться, обязательно и неотвратимо стать коллективной тюрьмой? Не может ли оно являть собою свободную организацию, ведающую только нуждами производства и потребления - после того, как исчезнут все учреждения политические?». Отнюдь не притворяюсь, будто знаю, как ответить на этот вопрос. Но, полагаю, вполне ясно: если не сыщется некоего положительного ответа, - надежды на истинно демократическую революцию, осуществляющую гуманные «левые» идеалы, весьма невелики. Мартин Бубер ** изложил суть этой проблемы лаконично: «По самой природе вещей нельзя ожидать, что деревце, уже превращенное в дубинку, зазеленеет». Вопрос о завоевании либо разрушении государственной власти рассматривался Бакуниным как наиглавнейшая пропасть, отделявшая его от Маркса. А за истекшее столетие тот же вопрос поднимался опять и опять в разнообразных формах, отделяя социалистов-«либертарианцев» от «авторитарных» социалистов. Невзирая на предупреждения Бакунина о красной бюрократии - полностью сбывшиеся при сталинской диктатуре, - наверняка было бы вопиющей ошибкой толковать споры, ведшиеся целое столетие назад, опираясь при этом на заявления современных нам социальных движений, приписывающих себе известные исторические корни. В частности, чистое извращение - рассматривать большевизм как «марксизм, пущенный в дело». Правы, скорее, левые критики большевизма, учитывающие исторические условия, породившие русскую революцию:

«Антибольшевицкое левое крыло рабочего движения противостояло ленинцам, поскольку те не шли достаточно далеко, используя русские мятежи в сугубо пролетарских целях, а становились заложниками окружающей среды, использовали международное радикальное движение, чтобы удовлетворить специфически русским нуждам, вскоре ставшим синонимичными нуждам партийного большевицкого государства. Буржуазные аспекты русской революции обнаружились и в самом большевизме: ленинизм признали составной частью интернациональной социал-демократии, расходившейся с последней только в вопросах тактики».

Если уж искать в анархистской традиции единую ведущую идею, то, думаю, выразил ее Бакунин, писавший о Парижской Коммуне и себя самого определивший так:

«Я - фанатический приверженец свободы, видящий в ней единственную среду, где может раз[1]виться и процветать ум, достоинство и счастье людей; не той формальной свободы, жалованной, размеренной и регламентированной государством, которая есть вечная ложь и которая в действительности представляет не что иное, как привилегию избранных, основанную на рабстве всех остальных, не той индивидуалистической, эгоистичной, скудной и призрачной свободы, которая была провозглашена школой Ж. Ж. Руссо и все[1]ми другими школами буржуазного либерализма и которая смотрела на так называемое общее право, выражаемое государством, как на ограничение прав каждого отдельного лица,- что всегда и неизбежно сводит к нулю право каждого отдельного индивида.

Нет, я имею в виду одну свободу, достойную этого имени, свободу, предоставляющую полную возможность развить все способности интеллектуальные и моральные, скрытые в каждом чело[1]веке, свободу, не признающую иных ограничений, кроме предписанных законами нашей собственной природы, что равносильно, собственно говоря, совершенному отсутствию ограничений, так как эти законы не изданы каким либо законодателем вне нас, рядом с нами или превыше нас стоящим: они нам присущи, неотделимы от нас, составляют самую основу нашего существа как материального, так и интеллектуально-морального: вместо того, чтобы извращать их, мы должны их рассматривать как необходимые условия и настоящую, действительную причину нашего стремления к свободе».

Идеи эти выросли из эпохи Просвещения; они коренятся в трудах Жан-Жака Руссо («Рассуждение о неравенстве»), и Гумбольдта («О пределах государственной деятельности»), и в настойчивости Канта, защищавшего Французскую революцию и твердившего: свобода - предварительное. условие, нужное, чтобы дозреть до свободы, а не дар, достающийся уже достигшему этой зрелости.

По мере того, как развивался промышленный капитализм ­ новая и нежданная система несправедливости, - именно «либертарианский» социализм сберег и распространил и радикальные гуманистические идеи Просвещения, и классические либеральные идеалы, ставшие извращенной идеологией во имя того, чтобы укрепить возникавший новый общественный строй. По сути дела, из-за того же самого, из-за чего классический либерализм противостоял государственному вмешательству в общественную жизнь, и сделались капиталистические общественные отношения столь же непереносимыми, сколь и прежние. Это ясно, к примеру, из классической работы Гумбольдта «О пределах государственной деятельности», предвосхитившей труды Милля и, вероятно, вдохновившей их автора. Этот классический образец либеральной мысли, завершенный в 1 792 году, по всей сути своей глубоко - хотя и преждевременно - антикапиталистическое произведение. Идеи Гумбольдта следовало выхолостить до неузнаваемости, дабы превратить их в идеологию промышленного капитализма.

Гумбольдт предвидел возникновение общества, где социальные оковы сменятся социальным ярмом, - а работники ста[1]нут трудиться добровольно; это предвещает раннего Маркса, пишущего об отчуждении рабочих от их труда, когда работа не является частью их людской натуры, когда человек не осуществляет, но истребляет себя работой, когда нам предстают люди «физически опустившиеся, потерявшие человеческий облик, интеллектуально и морально дошедшие до состояния животного», отчужденные от собственного труда, ибо «хозяин крепостного был варваром и смотрел на крепостного, как на скотину; хозяин рабочего цивилизован и смотрит на рабочего, как на машину», отнимая у человека и его людской облик, и всякую свободную, осознаваемую деятельность, и производительную жизнь.

И Маркс предрекает: еще возникнет новый тип человеческого существа, которое ищет «Полюбовного соглашения со своими ближними», ибо рабочие объединения становятся истинно действенным усилием, направляемым на созидание общественной ткани грядущих людских отношений. Это правда, что протест классической либертарианской мысли против государственного вмешательства в общественную жизнь возник в итоге более глубоких рассуждений о человеческой потребности в свободе, разнообразии, свободных содружествах.

Исходя из тех же рассуждений, капиталистические отношения производства, наемного труда, конкуренции - а также идеология «собственнического индивидуализма» - должны рассматриваться как бесчеловечные в самой основе своей. Либертарианский же социализм надлежит по праву считать наследником либеральных идей Просвещения.

Рудольф Рокер описывает современный анархизм как «Слияние двух великих потоков, которые и во время Французской революции, и после нее обрели столь характерное выражение в европейской общественной жизни: социализм и либерализм».

Классические либеральные идеи, доказывает он, разбились вдребезги, столкнувшись с капиталистическими формами экономики. Анархизм - антикапиталистическое движение уже по одному тому, что «Противостоит эксплуатации человека человеком». Но анархизм противостоит и «господству человека над человеком». Он настаивает на том, что «или социализм будет свободным, или социализма не будет вовсе. Этим утверждением истинно и глубоко оправдывается само существование анархизма». С подобной точки зрения анархизм возможно считать либертарианским крылом социализма. Именно в таком духе и подходил Даниэль Герен к изучению анархии, публикуя свой «Анархизм» и прочие труды.

Герен цитирует Адольфа Фишера, сказавшего: «каждый анархист—социалист, но отнюдь не каждый социалист—анархист». Сходным образом и Бакунин, в своем анархическом манифесте (1865 года), в этой программе грядущего международного революционного братства, предписывает: каждый член содружества должен, для начала, быть социалистом.

Последовательный анархист обязан противостоять частной собственности на средства производства и наемному капиталистическому рабству, служащему составной частью всей капиталистической системы, — явлениям, несовместимым с принципом свободного труда под присмотром самих же производителей.

Как выразился Маркс, социалисты стремятся построить общество, где труд «перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни», когда невозможным сделается положение, при котором тружеником помыкают внешняя власть или нужда, а не движет внутреннее стремление, - ибо никакая разновидность наемного труда, пускай даже она будет менее отвратительной, чем другие, не может покончить с мерзостью наемного труда как такового. Последовательный анархист обязан противостоять не только отчужденному труду, но и оболванивающему разделению труда, наступающему тогда, когда средства и орудия, дозволяющие повысить производительность,

«...превращаются в средства подавления и эксплуатации производителя... превращают рабочего в частичного человека, придаток машины... то есть отнимают у него его духовные, его творческие силы... ».

Маркс не усматривал здесь неизбежного следствия индустриализации — скорее, он подмечал особенности капиталистических производственных отношений. Общество будущего должно позаботиться о том, чтобы заменить ремесленника, превратившегося в частичного человека, всесторонне развитой личностью, способной к разнообразному труду, к исполнению различных общественных функций, в общество, которое дозволяет человеку на разные лады проявлять свои природные силы и задатки.

Предварительным условием этого является упразднение капитала и наемного труда (не говоря уже о трудовых армиях «рабоче-крестьянских держав» или нынешних разновидностях тоталитаризма либо государственного капитализма) как социальных категорий. Превращение человека в придаток машины, в специализированное орудие производства можно было бы отнюдь не усугубить, а преодолеть путем надлежащего развития и применения техники, — но только не в условиях самовластного контроля над производством, осуществляемого теми, кто, по словам Гумбольдта, делает человека послушным орудием чужих целей, не считаясь с его собственными.

Даже в капиталистической среде анархо-синдикалисты стремились создавать «свободные сообщества свободных производителей», вступающие в активную борьбу и готовящиеся взять в свои руки организацию производства на демократической основе. Такие сообщества служили бы «практической школой анархии». Коль скоро частная собственность на средства производства суть есть, согласно сплошь и рядом цитируемой фразе Прудона, «кража» или «эксплуатация слабого сильным», то и контроль, осуществляемый над производством государственной бюрократией, какими бы ни были благими ее намерения, все же никогда не создаст условий, при коих труд — ручной и умственный — способен был бы стать главной жизненной потребностью. Вывод: нужно покончить с обоими.

В своем нападении на право частного или бюрократического контроля над средствами производства анархист занимает место в рядах тех борцов, что стараются приблизить «третью и завершающую освободительную фазу истории». Первая обратила рабов крепостными крестьянами, вторая сделала крепостных рабочими-добытчиками, а третья упразднит пролетариат - в акте окончательного освобождения, передающем контроль над экономикой в руки свободных и добровольных сообществ, состоящих из самих производителей (Фурье, 1848).

Опасность, грозящую «цивилизации», отметил де Токвил ь также в 1848 году:

«Покуда право собственности служило источником и основанием многих иных праву защищать его было нетрудно, — точнее сказать, на него и не ополчались; оно было цитаделью общества, а все иные права — редутами на подступах, истощавшими ярость неприятельского нападения, после чего твердыню даже не пытались штурмовать всерьез.

Однако ныне, когда право собственности видится нам последним уцелевшим клочком аристократического мира, когда лишь оно высится единственной привилегией в обществе равных, дело меняется. Помыслите о том, что творится в сердцах трудящихся классов — хотя, признаю: эти классы еще хранят спокойствие.

Правду говоря, Ныне политические страсти воспламеняют их меньше, нежели прежде; но разве не видите вы, что нынешние страсти их, не будучи политическими, стали общественными Неужто не видите, что мало-помалу меж ними распространяются идеи и мнения, не просто призывающие упразднить такие-то и такие-то законы, распустить такое-то министерство или отправить в отставку такое-то правительство, — но кличущие подрыть все основания и устои общества?»

В 1871 году парижские рабочие прервали безмолвие и решились

«...уничтожить собственность, основу всей цивилизации! Да, милостивые государи, Коммуна хотела уничтожить эту классовую собственность, которая превращает труд многих в богатство немногих. Она хотела экспроприировать экспроприаторов. Она хотела сделать индивидуальную собственность реальностью, превратив средства производства, землю и капитал, служащие в настоящее время прежде всего орудиями порабощения и эксплуатации труда, в орудия свободного ассоциированного труда».

Коммуну, разумеется, утопили в крови. Природа той «цивилизации», которую парижские рабочие пытались опрокинут л, покушаясь на «самые устои» существующего общества, обнаружилась опять - когда войска версальцев отбили Париж у его же населения. Как ядовито, но точно заметил Маркс:

«Цивилизация и справедливость буржуазного строя выступают в своем истинном, зловещем свете, когда его рабы и угнетенные восстают против господ. Тогда эта цивилизация и эта справедливость являются ничем не прикрытым варварством и беззаконной местью... зверские бесчинства солдатни отражают весь дух той цивилизации, наемными защитниками и мстителями за которую они были. Поистине великолепна эта цивилизация, которая очутилась перед трудной задачей, куда девать груды трупов людей, убитых ею уже после окончания боя!.. Буржуазия всего мира наслаждается массовым убийством людей после битвы, и она же возмущается, когда оскверняют кирпич и штукатурку!»

Невзирая на расправу с Коммуной, Бакунин писал: Париж открывает новую эру окончательного и полного освобождения народных масс и грядущей истинной их солидарности, вопреки всем государственным границам; а следующей революцией человечества, интернациональной и свершаемой солидарно, будет воскресение Парижа, — но этой революции мир дожидается и поныне.

Итак, последовательному анархисту следует быть социалистом - но социалистом особого рода. Он не просто противостоит отчуждению и разделению труда, не только стремится к присвоению капитала всем рабочим классом, но также настаивает на том, чтобы присвоение было прямым, а не осуществлялось неким отрядом избранных, действующих во имя пролетариата. Короче говоря, анархисту следует быть против

«...правительственной организации производства. Оно означает государственный социализм: контроль государства над производством, владычество управляющих, ученых - наконец, лавочников, стоящих за прилавками... Цель рабочего класса - освобождение от эксплуатации. Эта цель не достигается и не может быть достигнута новым руководящим и правящим классом, пришедшим на смену буржуазии. Достичь ее способны только сами рабочие, ставшие господами производства».

Эти замечания заимствованы из «Пяти тезисов о классовой борьбе», написанных левым марксистом Антоном Паннекуком ***, одним из выдающихся теоретиков коммунизма и концепции рабочих советов. И правда: радикальный марксизм переплетается с анархическими течениями.

В качестве новой иллюстрации рассмотрите следующую характеристику «революционного социализма»:

«Революционный социалист убежден, что государственная собственность [на средства производства] может привести к чему бы то ни было, кроме бюрократического деспотизма. Мы видели, почему государство не может осуществлять демократического контроля над производством. Производство и контроль над ним могут принадлежать на демократических началах только самим рабочим, прямо избирающим из своих рядов промышленные административные комитеты. Социализм явится преимущественно промышленной системой, и его избирательные округа примут характер индустриальный. Поэтому занимающиеся общественной деятельностью и общественным производством получат право прямого представительства и в местных, и в центральных советах общественного управления. Таким образом, возможности этих полномочных делегатов станут подниматься и возрастать по сравнению с возможностями продолжающих трудиться и знающих нужды своей общины. На собраниях центрального управленческого промышленного комитета станут присутствовать представители каждой фазы общественной деятельности.

Следовательно, капиталистическое государство - в смысле политическом или географическом - сменится при социализме промышленным управленческим комитетом. Переход от одной социальной системы к другой будет социальной революцией. На протяжении всей истории господствующие классы политического государства управляли людьми; социалистическая же республика станет управлять производством от имени целого общества. Первая форма общественного устройства означала экономическое и политическое угнетение многих; вторая же станет означать экономическую свободу для всех - и, следовательно, явится истинной демократией».

Это программное заявление приводится Уильямом Полом в книге The State, its Origins and Function («Государство, его истоки и функции») , написанной в начале 1917 года, незадолго до появления ленинской работы «Государство и революция», - возможно, это самое либертарианское произведение Пола.

Пол являлся членом Марксистско-делеонистской социалистической рабочей партии, а впоследствии стал одним из основателей Британской коммунистической Партии. Его критика государственного социализма напоминает либертарианскую доктрину анархистов утверждением: поскольку государственная собственность и управление окончатся бюрократическим деспотизмом, социальная революция должна заменить их промышленной организацией общества под непосредственным контролем рабочих. Можно цитировать немало подобных утверждений.

Куда важнее, что эти идеи воплотились в жизнь при всплеске революционных действий - например, на землях Германии и Италии после Первой мировой войны, а на испанской земле (причем, не только по селам и деревням, но также и в промышленной Барселоне) - в 1 936 году. Можно было бы утверждать: некая разновидность коммунистических рабочих советов служит естественной формой революционного социализма в индустриальном обществе.

Она отражает собой интуитивное понимание: демократия строго ограничена, если промышленная система контролируется любой самовластной элитой, - будь то владельцы, управляющие, технократы, «Передовая партия» или государственная бюрократия. При таких условиях авторитарного подавления отнюдь нельзя осуществить классических идеалов либертарианства, разработанных далее Марксом и Бакуниным; не сыщут себе применения также истинные революционеры; человек не будет свободен развивать свои природные задатки в полной мере, а производитель останется «частичным», опустившимся человеком, простейшим орудием производственного процесса, направляемого сверху.

Слова о «Всплеске революционных действий» способны ввести в заблуждение. По крайности, анархо-синдикалисты очень серьезно приняли бакунинское замечание о том, что в предреволюционный период рабочие организации должны произвести на свет не только идеи будущего, но и сами его факты.

В частности, достижения Испанской народной революции основывались на терпеливой многолетней работе и просвещении - это было главной составляющей в традиции долгой борьбы, которая отличалась настойчивостью и воинственностью. Решения Мадридского (июнь 1931 года) и Сарагосского (май 1936 года) съездов во многом предначертали ход революционных действий - равно как и несколько иные идеи, набросанные Сантильяном в его довольно специфическом описании общественного и экономического устройства, которое надлежало создать революции. Герен пишет: «Испанская революция уже относительно вызрела [к тому времени] и в умах либертарианских мыслителей, и в народном сознании».

А существовавшие рабочие организации обладали структурой, опытом и знанием дела, дозволявшими приняться за перестройку общества, когда франкистский переворот и волнения в начале 1 936 года обратились революционным взрывом. Немецкий анархист Аугустин Сухи пишет в своем вступлении к сборнику документов об испанской коллективизации:

«Долгие годы испанские анархисты и синдикалисты считали важнейшей своей задачей социальное преобразование общества. И на собраниях синдикатов и групп, и в издававшихся журналах, брошюрах и книгах проблему социальной революции обсуждали непрерывно и систематически».

Все это предшествовало как революционному всплеску в Испании, так и последовавшей созидательной работе. Идеи либертарианского социализма - как они изложены выше - в индустриальных обществах первой половины двадцатого столетия таились подспудно. Господствовали идеологии либо государственного социализма, либо государственного капитализма (принимавшего в Соединенных Штатах все более военизированную окраску - по причинам отнюдь не загадочным). Но за последние несколько лет интерес к ним разгорелся опять. Цитированные выше тезисы Антона Паннекука были заимствованы из брошюры, недавно опубликованной усилиями радикальной группы французских рабочих (Informations Correspondance Ouvriere) . Замечания Уильяма Пола о революционном социализме цитируются в тексте речи Уолтера Кендалла, произнесенной перед участниками Национальной конференции по рабочему контролю (Шеффилд, Англия, март 1969 года). Английское движение за рабочий контроль сделалось в течение нескольких последних лет значительной силой.

Оно провело ряд конференций и выпустило немалое количество агитационных брошюр, а среди его активных приверженцев числятся представители некоторых крупнейших профсоюзов страны. Например, Объединенный Союз рабочих-машиностроителей и литейщиков провозгласил своей официальной политикой программу национализации основных промышленных отраслей под «рабочим контролем на всех уровнях».

На Европейском континенте 1ПРИМ события развиваются похожим образом. Конечно, май 1968 года ускорил рост интереса к коммунизму рабочих советов и связанных с ним идей не только в Англии, но и во Франции, и в Германии.

Учитывая общий консервативный склад нашего общества, крайне пропитанного идеологией, не слишком удивительно, что изложенные события почти не повлияли на Соединенные Штаты. Но все меняется. Мифология Холодной войны развеивается, дозволяя, по крайности, поднимать подобные вопросы перед широкими кругами слушателей. И если удастся остановить и отбросить нынешнюю волну репрессий, если левые силы преодолеют свои наиболее самоубийственные тенденции, дабы закреплять успехи, достигнутые за минувшее десятилетие, - то организация индустриального общества на истинно демократических началах, с демократическим контролем на рабочих местах и в общинах, должна сделаться господствующим вопросом для интеллектуалов, живо озабоченных проблемами современного общества, - и раздумья, вылившись в массовое движение за либертарианский социализм, претворятся в действие.

Бакунинский манифест 1865 года предрекал: главнейшей участницей социальной революции будет умная и поистине благородная часть молодежи, которая по праву рождения принадлежит к привилегированным классам, но, увлеченная чистейшими убеждениями и пылкими упованиями, становится на сторону народа. Возможно, в подъеме студенческого движения 1960-х годов и слышатся шаги, направленные к исполнению этого пророчества.

Даниэль Герен затеял, как он выразился, «процесс реабилитации» анархизма. Он доказывает - полагаю, убедительно, -  что «конструктивные идеи анархизма остаются жизненными и способными, если их пересмотреть и просеять, помочь современной социалистической мысли начать свой путь заново... [и] способствовать обогащению марксизма». С «Широкой спины» анархизма он снимает, ради более пристального рассмотрения, идеи и действия, вписывающиеся в рамки либертарианского социализма. Это естественно и уместно.

Упомянутые рамки вместят и крупнейших деятелей анархии, и массовые выступления, одушевлявшиеся анархическими идеалами и чувствами. Герена заботит не только анархическая философия, но также и стихийные действия народных сил, созидающих новые социальные формы в ходе революционной борьбы. Его заботит не только умственное, но и общественное творчество. Мало того, он старается черпать из опыта прошлых конструктивных достижений, обогащающих теорию социального освобождения. Для тех, кто желает не просто понять миропорядок, но еще и изменить его, это служит правильным подходом к изучению истории анархизма.

Герен описывает анархизм девятнадцатого столетия как доктринерский по сути своей; двадцатый же век сделался для анархистов эпохой «революционной практики». Это суждение отражено в книге «Анархизм». Авторское толкование анархии сознательно устремляется в грядущее. Артур Розенберг **** указал однажды: народные революции характерно стараются заменить «феодальную или централизованную власть, правящую посредством силы», какой-либо новой общинной системой, «Предполагающей уничтожение и исчезновение прежней формы государственного устройства». Подобная система будет или социализмом, или «Крайней формой демократии... [которая служит] предварительным условием социализма постольку, поскольку социализм осуществим исключительно в мире, где наличествует наивысшая возможная мера личной свободы». Этот идеал, отмечает автор, был общим и для Маркса, и для анархистов. Эта естественная борьба за освобождение противится преобладающему стремлению централизовать экономическую и политическую жизнь. Столетие тому назад Маркс писал, что парижская буржуазия чуяла: выбор невелик - либо Коммуна, либо Империя - под каким бы именем ни возродилась она.

«Империя разорила эту часть среднего класса экономически своим расхищением общественного богатства, покровительством крупной биржевой спекуляции, своим содействием искусственно ускоренной централизации капитала и вызываемой ею экспроприации указанной части среднего класса. Империя политически угнетала ее и нравственно возмущала своими оргиями; она оскорбляла ее вольтерьянство, поручая воспитание ее детей freres ignoraпtiпs *****; она возмутила ее национальное чувство французов, опрометчиво ввергнув ее в эту войну, которая вознаградила за все причиненные бедствия только одним – ниспровержением империи».

Жалкая Вторая Империя «была единственно возможной формой правления в такое время, когда буржуазия уже потеряла способность управлять нацией, а рабочий класс еще не приобрел этой способности».

Не слишком трудно перефразировать подобные замечания и сделать их применимыми к имперским системам 1970-х годов. Задача освобождения человека от проклятия экономической эксплуатации и политического либо социального порабощения остается проблемой и в наши дни. И, покуда положение вещей не изменится, доктрины и революционная практика социалистов-либертарианцев продолжат воодушевлять нас и указывать нам путь.

Цитируется по изд.: Хомский Н. Избранное. Под ред. Э. Арновуа. М., 216, с. 164-185.

Примечания

Этот очерк представляет собой отредактированное автором предисловие к книге -Anarchism: From Theory to Practice (Анархизм: От теории к практике), - написанной великим французским анархо-коммунистом Даниэлем Гереном в 1970 году. Труд Герена считают поистине букварем анархиста, а также, и по сегодняшний день, самым фундаментальным и актуальным произведением, отражающим суть анархизма.

* Диего Абад де Сантильян ( 1 897-1 983) - один из самых выдающихся анархистов испаноязычного мира в двадцатом столетии, сыгравших большую роль в рабочем движении Аргентины, Мексики и Испании. Активный участник Гражданской войны в Испании, в 1 936-37 гг.- занимал пост министра экономики в революционном правительстве Каталонии.

** Мартин Бубер (1878-1 965) - рожденный в Вене, еврейский философ, ставший первым президентом Академии наук Израиля. Все его произведения, включая самое известное - «Я и Ты» - однако написаны на немецком языке, что делает его одним из самых известных емецкоязычных философов ХХ века. Прямой потомок знаменитого раввина Катценельнбогена, потомками которого также являлись Карл Маркс и Елена Рубинштейн.

*** Антон Паннекук (1873-1960) - известный голландский астроном и теоретик марксизма. Основатель коммунистической партии Голландии. Является одним из создателей теории построения коммунизма при помощи рабочих советов. Был противником Ленина и советских большевиков.

**** Артур Розенберг (1889-1 943) - немецкий марксист и историк. С 1920 по 1927 гг. являлся одним из лидеров Коммунистической партии Германии, возглавляя левое крыло партии в Берлинской партийной организации. В 1 927 ультралевые были изгнаны из КПГ, после чего Розенберг обратился к науке. Однако в 1 960-ых его теоритические работы по марксизму вновь стали популярны.

***** Freres ignorantins (фр.) - невежественным монахам. - Примечание переводчика.

Примечания «ПК»

1ПРИМ – «На Европейском континенте…»  – по-русски так сказать нельзя, так как Европа в отечественной географии определяется как часть света, ближайший же континент (материк) – Евразия, составной частью которой и Европа является.