Бессознательное (Лакан, 1964)

Большинство здесь собравшихся имеет некоторое представление о высказанном мной положении, гласящем, что бессознательное выстроено как язык. Положение это связывает бессознательное с областью, доступной нам сейчас куда лучше, чем во времена Фрейда. Я проиллюстрирую его на материале, успевшем стать достоянием науки, - материале того, что Леви-Стросс, который эту область изучает, выстраивает и разрабатывает, назвал первобытным мышлением.

Поле это организует, вычерчивая первичные его силовые линии, нечто такое, что всякому опыту, всякой индивидуальной дедукции, всякой на удовлетворение общественных нужд направленной деятельности предшествует. Речь идет о функции, которая скрывается, как показывает Леви-Стросс, под личиной функции тотемической и составляет самую суть последней - о функции классификационной.

Существуют связи, которые оказываются предопределены еще до того, как возникают между людьми какие бы то ни было собственно человеческие по характеру отношения. Начало свое берут эти связи в том, на что могут они опереться в природе. В том, одним словом, что распределением своим задает в ней противоположные в каком-то отношении темы. Природа, таким образом, является поставщиком означающих. Эти-то означающие и являются тем основополагающим фактором, который человеческие отношения организует, задает их структуру, их моделирует.

Самое главное, что здесь налицо перед нами тот уровень, где еще до образования субъекта - субъекта мыслящего, субъекта в ситуации определенным образом ориентирующегося, - идет счет, что[1]то уже сосчитано и, более того, в сосчитанном этом сам считающий где-то уже заложен. И лишь потом только, задним числом, предстоит субъекту себя в этих операциях опознать - опознать в качестве того, кто считает. Вспомните наивную оплошность, в которой специалист по определению уровня умственного развития радостно уличает малыша, заявившего, что у него, мол, три брата - Поль, Эрик и я. Но ведь это оплошность совершенно естественная - сначала со[1]считываются братья - я, Эрик, Поль - а кроме них есть еще я на уровне, где мне предлагается то, первое, я - то есть, то я, которое считает - отрефлектировать.

Теперь, в историческую эпоху, когда на наших глазах возникла лингвистика - наука, которая вправе называться гуманитарной, хотя с любыми психо-социологическими дисциплинами она не имеет ничего общего, поскольку моделью ей служит спонтанная, предшествующая появлению субъекта игра комбинаций - понятна стала структура, которая диктует бессознательному свои законы.

Именно она, так или иначе, внушает нам уверенность в том, что бес[1]сознательное доступно, в конечном счете, объективному описанию.

Но если я призываю психоаналитиков областью этой, дающей их исследованиям твердую почву, не пренебрегать, значит ли это, что понятия, исторически выступающие у Фрейда под именем бессознательного, я считаю вполне освоенными? Ни в коем случае! Бессознательное у Фрейда - это совсем не то, что вы думаете. Именно это я и попытаюсь сегодня дать вам понять.

Сказать, что бессознательное - это понятие динамическое, явно недостаточно, поскольку означает лишь замену загадки конкретной не менее загадочным общим местом. Понятие силы как раз и служит обычно для маскировки того, что по сути не понято. Сегодня я обращусь к другой функции - к функции причины.

Я отлично знаю, что вступаю на почву, которая, если критически взглянуть на нее с точки зрения философии, отсылает к целому морю источников, невольно внушающих колебания, - нам остается только выбирать. Понимая, что часть, по крайней мере, моей аудитории окажется разочарована, я ограничусь лишь указанием на кантовский Опыт об отрицательных величинах, лучше всего дающий представление о той непроходимой пропасти, перед которой оказываемся мы всякий раз, когда пытаемся помыслить функцию причины. В работе этой Кант очень близко подходит к утверждению, что понятие причины, в конечном счете, анализу, то есть разумному пониманию, не поддается - не поддается, поскольку любое правило разума, Vernunflsregel, - это всегда Vergleichung, или эквивалент, в то время как в функции причины неизбежно остается, по сути, некое зияние - термин, который использует в “Пролегоменах” сам Кант.

Нет нужды говорить, что проблема причины всегда ставила философов в тупик и что она далеко не так проста, как можно поду[1]мать: наблюдая искусное равновесие у Аристотеля четырех ее видов - я как не философ и не беру на себя тяжелой задачи это доказывать, ибо источников, на которые я опираюсь здесь, достанет на то, в лучшем случае, чтобы прояснить, просто-напросто, смысл того, на чем я настаиваю. Причина для нас - в какой бы модальности Кант ее в свои категории чистого разума ни включал - а стоит она у него, собственно говоря, в таблице отношений между принадлежностью и общностью - не становится от этого понятием более рациональным.

Прежде всего, причина отличается оттого, что является в любой связной последовательности началом, эту последовательность де[1]терминирующим, - другими словами, она отличается от закона.

Попытайтесь, для примера, наглядно представить себе, в чем состоит закон действия и противодействия. Ведь деятель здесь, по сути дела, один. Одно не обходится без другого. Масса разбившегося о землю тела не является причиной того, что в результате живой силы удара с ним происходит, масса включена в эту силу - ту самую, что возвращается к телу, чтобы его противодействием своим разрушить.

Напротив, каждый раз, когда мы говорим о причине, налицо нечто неопределенное, концептуализации не поддающееся. Фазы луны являются причиной приливов и отливов - вот живой пример, где, мы знаем, слово причина вполне уместно. Или вот, скажем: испарения суть причина лихорадки - это тоже не о чем не говорит, здесь тоже перед нами разрыв и нечто такое, что в этом разрыве колеблется. Причина, короче говоря, бывает лишь там, где что-то хромает.

А клоню я сейчас к тому, что фрейдовское бессознательное и рас[1]полагается как раз там, в той точке, где что-то вечно хромает, чего[1]то вечно не достает между причиной и тем, на что причина воздействует. Важно не то, что бессознательное предопределяет невроз - тут Фрейд, подобно Пилату, охотно умывает руки. Какое-нибудь де[1]терминирующее начало, жидкость какая-нибудь, в конечном счете найдется - Фрейда это мало волнует. Ибо бессознательное являет нам то зияние, которое сопрягает невроз с чем-то реальным – с реальным, которое, может статься, и не детерминировано.

В зиянии этом что-то происходит. Является ли невроз излеченным, когда мы эту брешь закрываем? Вопрос, в конечном счете, остается открытым. Невроз становится просто-напросто другим, пре[1]вращаясь, порою, лишь в легкий недуг, или, как называет его Фрейд, шрам - не шрам невроза, а шрам бессознательного. Эту топологию я вам обстоятельно не обосновываю, у меня нет времени - я пускаюсь прямо с места в карьер и очень надеюсь, что когда вы к текстам Фрейда обратитесь, термины эти послужат вам путеводною нитью. Посмотрите, откуда он отправляется? От Этиологии неврозов. И что же в этой бреши, в трещине этой, в этом характерном для причины зиянии он обнаруживает? А обнаруживает он нечто такое, что принадлежит к разряду неосуществленного.

Здесь часто говорят об отказе. Нам это кажется преждевременным - тем более, что говоря об отказе, люди эти уже больше не понимают, о чем они, собственно, говорят. Ведь бессознательное обнаруживается, в первую очередь, как нечто такое, что витает в воз[1]духе - в атмосфере чего-то, я бы сказал, еще не рожденного. Если вытеснение что-то в эту атмосферу выбрасывает, ничего удивительного в этом нет. Очередная душа, которую посылает в преддверье рая, предназначенное для некрещеных детей, делающая аборт повитуха.

Представлять себе это измерение следует, конечно, не в качестве чего-то ирреального или реальность утратившего. Оно относится, скорее, к разряду нереализованного. Вступать в эту населенную ларвами зону, как правило, не безопасно. Позиция аналитика – если таковая действительно существует - возможно, и состоит как раз в том, чтобы выдерживать постоянно осаду - вполне реальную – тех людей, в которых он этот мир невоплощенного пробудил, не сумев, однако, вывести его окончательно на дневной свет. Безобидным дискурс никогда не бывает - и тот дискурс, который веду я последние десять лет, тоже возымел свои последствия. Неслучайно ведь даже в публичном выступлении стремимся мы задеть субъектов[1]слушателей за живое, стремимся затронуть тот пуп - пуп сновидений, как называл его Фрейд, имея в виду сердцевину живущей в них неизвестности, - который и представляет собой, подобно символизирующему его пупу анатомическому, не что иное, как зияние – то самое, о котором мы здесь только что говорили. Об опасности публичной речи, связанной с тем, что обращена она, на поверку, к самому ближнему, предупреждал еще Ницше. Бывает речь, обращать которую позволительно только вдаль.

Измерение бессознательного оказалось, как Фрейд это отлично предвидел, по сути дела, забыто. Открытие Фрейда было этим измерением благополучно поглощено - поглощено благодаря тем аналитикам второго и третьего поколения, которые, превратившись в деятельных ортопедов, немало усилий положили на то, чтобы просто замазать зияние это, сведя аналитическую теорию в плоскость психологическую.

Я и сам, поверьте мне, приоткрываю этот зияющий провал не иначе, как с великой предосторожностью.

Цитируется по изд.: Лакан Ж. Семинары. Книга 11. Четыре основные понятия психоанализа (1964). В редакции Жана-Алэна Миллера. М., 2004, с. 25-29.