Примат/Первенство

ПРИМАТ/ПЕРВЕНСТВО (PRIMAT/PRIMAUTE). Оба эти слова часто употребляются как синонимы, обозначая то, что стоит на первом месте, имеет наибольшую важность или наивысшую ценность. Я все же предпочитаю проводить между ними различие. Понятие «на первом месте» имеет смысл только в контексте известного порядка, и хотя в Писании говорится, что первые будут последними, подобное реже происходит по причине резкого внутреннего изменения (бедный разбогател, а богач разорился), чем в силу смены точки зрения на две иерархические системы. Особенно это проявляется при переходе от теории к практике, от истины к ценности, от порядка причин к порядку целей. Наиболее важное с точки зрения бытия или познания совсем не обязательно—и даже, как мне кажется, реже всего — является наиболее ценным с точки зрения субъекта или оценки. Например, быть материалистом значитутверждать примат материи. Но поскольку материализм это философское учение, он не может отречься от первенства мышления или духа. Маркс, провозгласивший примат экономики, насколько мне известно, отнюдь не подчинил деньгам собственную жизнь и не стал ни банкиром, ни продажным человеком. Фрейд, выдвинувший тезис о примате сексуальности и бессознательного, в своем существовании руководствовался отнюдь не этим; он не был ни идиотом, ни развратником, а искусство и здравомыслие ставил выше секса и оговорок. У Маркса, кстати сказать, эта позиция находит выражение в определении понятия идеологии, у Фрейда — сублимации. Пусть идеология, как говорил тот же Маркс, это камера обскура, в которой образ действительности выглядит перевернутым с ног на голову (нижнее становится высшим, а высшее — низшим, как в темной камере старинных фотоаппаратов), это еще не причина, чтобы обходиться без идеологии. И если всякая ценность есть результат сублимации, как считал Фрейд, это еще не причина отказываться от искусства, нравственности или политики. Следовательно, понятие примата-первенства должно быть разделено на два не только разных, но противоположных концепта, которые можно было бы определить следующим образом. Под приматом я понимаю то, что в нисходящем порядке определений является объективно наиболее важным; под первенством — то, что в восходящем порядке оценок субъективно представляется наиболее ценным. Концепт примата является онтологическим или пояснительным; это порядок причинно-следственных связей и познания, стремящийся к наибольшей глубине и основательности; концепт первенства — нормативным или практическим; это порядок ценностей и целей, стремящийся к наилучшему или наиболее высокому. Первый нужен, чтобы понимать; второй — чтобы выносить суждение и действовать.

Для философии материализма различие между этими двумя точками зрения является основополагающим. Как справедливо заметил в этой связи Конт, быть материалистом значит объяснять высшее через низшее. Что, добавим, отнюдь не подразумевает отказа от высшего или преклонения перед низшим. Мы объясняем мышление деятельностью мозга, но не собираемся по этой причине отказываться от мышления или сводить всякую истину к нейробиологии (ибо в этом случае и сама нейробиология станет невозможной, немыслимой: ложная идея в мозгу так же реальна, как истинная). Если жизнь объясняется через неживую материю, это не причина, чтобы отречься от жизни или свести свою жизнь к чисто физическому существованию (ибо в этом случае понятие биоэтики утратит смысл, а физика обесценится: дурак также материален, как профессор физики). Следовательно, необходимо различать, с одной стороны, то, что относится к познанию и причинам, и с другой — то, что относится к оценочному суждению или действию. Отсюда мы получаем два различных подхода — теоретический, нацеленный на объективность, и практический, проявляющий себя как субъективизм. То, что с первой точки зрения оказывается наиболее важным (материя, причинно-следственные связи или определения), никогда не бывает наиболее ценным со второй (дух, иерархия конечных целей или ценностей), и наоборот. Вот почему в своей книге «Миф об Икаре» я представляю материализм как главным образом восходящую систему взглядов: от примата (материи, природы, экономики, силы, сексуальности, бессознательного, тела, реальности, мира и т. д.) к первенству (мышления, культуры, политики, права, любви, сознания, души, идеала, смысла и т. д.). Отвергнув примат, мы перестаем быть материалистами; отвергнув первенство — философами, потому что в этом случае встаем на защиту вульгарного и дряхлого материализма. В первом случае это равнозначно тому, чтобы встать на колени, во втором — тому, чтобы просто лечь на землю.

Поскольку логика обоих понятий — примата и первенства — противоположна, мы, понятно, имеем дело с диалектикой. И, если это действительно диалектика, а не простая алогичность, необходимо понять, как они сопрягаются между собой. Как совершить переход от одной точки зрения к другой? И что лежит между приматом и первенством? Этот переход совершается вместе с восходящим движением желания от одного (примата примата, что означает: все исходит от тела, включая и само желание) к другому (первенству первенства, что означает: все, что имеет какую-то ценность, включая тело, ценно лишь по отношению к духу). Эпикур, например, говорит: «Основанием всякого блага является удовольствие утробы» (именно к нему на причинно-следственном уровне сводятся «все духовные блага и высшие ценности»); но, несмотря на это, удовольствия души (дружба, философия, мудрость) все же стоят выше него, именно от них, а не от телесных наслаждений, зависят наше достоинство, наша свобода и наше счастье. А вот что говорит Маркс: экономике, бесспорно, принадлежит определяющая роль, однако действия людей зависят только от того идеологического представления, которое у них сложилось об обществе и о себе (борец за коммунизм и головорез, готовый служить тому, кто больше заплатит, отнюдь не одно и то же). Теперь послушаем Фрейда. Теория психоанализа утверждает примат бессознательного и сексуальности, однако на практике она учит нас освобождению, хотя бы частичному, от того и другого во имя высших ценностей (каковые сами являются результатом подавленной сексуальности, но с помощью «сверх-Я» подвергают ее оценке и стремятся от нее освободиться; никакое лечение не будет эффективным, настаивает Фрейд, без «любви к истине», возможно, также объясняемой бессознательным, но вместе с тем стремящейся к максимальному увеличению доли сознания и свободы). Итак, все исходит из тела, экономики и «оно», но высшие ценности устанавливают дух, идеология и воспитание, и именно к этим ценностям мы стремимся, по меньшей мере, сознательно, ибо только они придают смысл, пусть относительный и неполный, нашей жизни. На мой взгляд, миф об Икаре символизирует как раз такое восхождение, о чем я писал в своей первой книге. Икар пребывает пленником горизонтального лабиринта (объективно все стоит друг друга и ничто ничего не стоит), но создает (примат действия, первенство творения) с помощью отца (всякое желание определено нашей биографией — примат истории и первенство верности) крылья желания и на них устремляется в полет. «Вопреки идеалистической немецкой философии, спускающейся с небес на землю, — писали Маркс и Энгельс, — здесь, напротив, происходит подъем с земли на небо» («Немецкая идеология», I). Но этот подъем необходимо совершить, т. е. перейти от примата к первенству —от желания (как способности) к желаемому (как ценности).

Желание это есть усилие (conatus), напряжение, акт. Чтобы перейти от примата к первенству, этого надо захотеть. Стоит только ослабить усилие, забыть о своем желании, отдаться усталости — и перед нами оказывается один плоский, вялый материализм, материализм нисходящий, следовательно, не способный (ведь мудрость есть идеал) быть (или стать) философией. Указанная диалектика, справедливая на уровне мира, так же справедлива и на уровне общества. Я уже пояснял в другом месте, что различаю в нем четыре различных порядка: научно- технический (включая экономику), юридически-политический, нравственный и этический (порядок любви). Каждый из этих порядков обладает собственной логикой и внутренней связностью, но является обусловленным предшествующим, оцениваемым извне и ограниченным последующим порядком. Это позволяет нам расположить их снизу вверх в виде топики. И тогда мы обнаружим здесь диалектику примата и первенства, но не в виде простой восходящей иерархии, что было бы слишком примитивно, а следуя двояконаправленному движению — восходящему и нисходящему, образующему как бы две перекрещивающиеся иерархические системы: то, что субъективно дороже всего ценится индивидуумом, никогда объективно не бывает самым важным для группы, и наоборот. Таким образом, восходящая иерархия приматов добавляется к нисходящей цепочке первенств, не уничтожая ее. И действительно, каждый из порядков является определяющим для ближайшего высшего порядка, создавая ему возможные условия, и регулятором ближайшего низшего порядка, ограничивая его и пытаясь придать ему смысл или направление. Следовательно, для понимания одного порядка мы должны принять во внимание низшие порядки; но составить о нем суждение можем только со ссылкой на высшие порядки. Теперь мы можем сделать вывод (глядя с двух разных точек зрения) о примате экономики и первенстве политики (между порядками 1 и 2); о примате политики и первенстве нравственности (между порядками 2 и 3); о примате нравственности и первенстве любви (между порядками 3 и 4). Всякое смешение этих порядков, как мог бы сказать Паскаль, нелепо или ведет к тирании. Оно может быть двух видов: подчинение данного порядка с присущими ему ценностями нижнему порядку (это будет варварство с его отказом признавать первенства) или разрушение данного порядка с присущими ему противоречиями во имя высшего порядка (это будет то, что я называю сверхдуховностью с ее забвением примата).

Что можно противопоставить сверхдуховности? Здравомыслие.

Что можно противопоставить варварству? Любовь и мужество.

Таким образом, диалектика примата и первенства выходит на этику, которая должна носить характер одновременно интеллектуальный (для мышления первенством является здравомыслие, т. е. любовь к истине должна в интеллектуальном плане превосходить все остальное) и практический (для действия первенством является то, что мы любим и чего желаем, т. е. любовь и свобода почти для всех суть высшие ценности). Это не позволяет нам подчинить мысль любви или свободе (это уже будет не философия, а софистика, пусть даже вырядившаяся в самые благородные и демократические одежды; сегодня ее принято называть «политкорректностью»), а любовь или желание знанию (это будет уже не нравственность или этика, а сциентизм или догматизм). Истина не принимается голосованием — думать так могут только сторонники демократической сверхдуховности. Вопросы добра и зла также не решаются на выборах — это было бы демократическое варварство. Но ни истина, ни этика не могут диктовать законы, которые в демократическом обществе принимаются волей суверенного народа. Мы называем такой порядок светским государством: демократия не служит заменой совести, а совесть — заменой демократии.

Философски различение порядков приводит к тому, что я называю цинизмом. Что я имею в виду? Определенный способ осмысления взаимоотношений между ценностью и истиной, не приводящий к их смешению (истина без ценности становится отвлеченностью, ценность без истины — объективностью), но и не выводящий за рамки размышления ни то ни другое. Циник в философском понимании это тот, кто отказывается принимать свои желания за реальную действительность (вспомним Макиавелли), но в то же время не намерен уступать ничего из реальности своих желаний (вспомним Диогена и того же Макиавелли; последний употреблял для этого слово virtu). Остается отыскать между этими двумя направлениями цинизма точку сопряжения. Именно это и делает Спиноза, по меньшей мере показывает нам путь, каким к этому можно прийти. Истина познаваема или любезна нам не потому, что в ней добро; именно потому, что она — истина, мы и можем ее познавать и любить. И наоборот, любить добро или делать добро надо не потому, что в нем истина; именно потому, что мы любим добро и желаем его, оно и становится для нас ценностью (и действует как истина только для субъекта и через субъекта). Например, эгоизм так же истинен, как щедрость, а что касается затрат, так он еще и гораздо выгоднее (чем и объясняется большая часть проявлений человеческого поведения, быть может, включая сюда и саму щедрость); следовательно, его необходимо познать и понять. Но это не отменяет того факта, что с нравственной точки зрения щедрость стоит выше эгоизма. Итак, в чем же заключается различение порядков? В области знания логика приматов служит объяснением логики первенств, но в области действия не в состоянии отменить ее, и наоборот: в области мышления логика первенств не способна заменить логику приматов. Из этого следует, что мы не можем всегда и по любому поводу полностью переживать все, что знаем, и познать все, что переживаем. «Нам — и я сам не знаю почему — свойственна двойственность», — говорит Монтень («Опыты», книга II, глава 16; см. также мою статью «Циничный Монтень» в книге «Ценность и истина»). Однако самое отчетливое выделение этого одновременно необходимого и трагичного разрыва, существующего в нас, дает Леви-Строс, и дает его в связи с Монтенем (что не только не случайно, но и весьма показательно):

«Познание и действие навсегда оказались помещенными в ложную ситуацию: они зажаты между двумя взаимоисключающими, навязанными им системами отсчета, так, что даже временное доверие к одной разрушает надежность другой. Тем не менее нам необходимо их приручать и добиваться, чтобы в каждом из нас они сосуществовали без излишнего драматизма. Жизнь коротка, и надо иметь хоть немного терпения. Разумное и трезвое управление этим шизофреническим раздвоением и есть необходимое средство интеллектуальной и нравственной гигиены, свойственной мудрецу» («История Рыси», глава XVIII, «Перечитывая Монтеня»).

Неужели все-таки шизофрения? Я бы не стал употреблять этого слова, поскольку указанный разрыв вызывается не какой-либо патологией, а двойственностью человеческого существа, наделенного и разумом, и волей, и эта двойственность, носящая не столько деструктивный, сколько структурирующий характер, может быть и осмыслена, и желаема (ибо она одновременно и рациональна, и разумна). Мы способны дать объяснение своим желаниям (иначе зачем нам гуманитарные науки?) и искренне желать мыслить (иначе зачем философия?).

Заключая, повторю формулу, приведенную в начале этой статьи, ибо она выражает суть дела: примат материи и первенство духа. В приложении к человеческому существу ее, впрочем, необходимо уточнить, прибегнув к еще одной, более тяжеловесной, но и более наглядной формуле. Итак, примат тела и желания, первенство разума (теоретическое) и первенство любви и свободы (практическое). Сущность человека, утверждал Спиноза, в желании, а не в разуме или любви («Этика», часть III). Но именно с помощью разума мы становимся свободными, а с помощью любви спасаемся («Этика», часть IV и V). Если перейти к современной терминологии, то это будет означать, что науки о природе и человеке дают нам гораздо больше знаний о себе, чем мораль, потому что объясняют ее, но сами не могут быть объяснены с точки зрения морали. Но знания о человеке никогда не было достаточно для того, чтобы проникнуться к нему любовью, мало того, чтобы проникнуться любовью к самому знанию. Значит, Спиноза был прав. Мы любим что-то или желаем чего-то не потому, что это что-то является хорошим; как раз наоборот, именно потому, что мы что-то любим или чего-то желаем, это что-то и получает в наших глазах оценку хорошего («Этика», часть III, теорема 9, схолия; см. также: Фрейд, две заключительные страницы «Неудовлетворенности культурой»). Если вы не любите любовь или истину, не мешайте другим их любить. Но если вы, как и следует, любите то и другое, не думайте, что вам позволено их смешивать.

Конт-Спонвиль Андре. Философский словарь / Пер. с фр. Е.В. Головиной. – М., 2012, с.439-445.