Рабство в сельском хозяйстве при Римской республике

Рабы за работой в винном погребе.

В рассматриваемый период [II—I века до н. э.] в Италии быстро развивается земледелие и скотоводство, и одновременно формируется тип хозяйств, основанных преимущественно на труде рабов. Залечив раны, нанесенные вторжением Ганнибала, землевладельцы совершенствуют старые и быстро осваивают более новые культуры, проявляют живой интерес к проблемам рациональной организации хозяйства, читают, переводят и сами составляют посвященные этим проблемам трактаты. Мы не будем здесь останавливаться на разнообразных, часто спорных и подробно разработанных в современной литературе вопросах аграрных отношений, сельскохозяйственной техники, степени товарности сельскохозяйственного производства II—I веков до н. э. 1 Разберем лишь данные, касающиеся рабства и других видов эксплуатации в земледелии и скотоводстве. Они тем более важны, что сельское хозяйство было основной, определяющей отраслью экономики античного мира в целом и древнего Рима в частности. Отношения, сложившиеся в сельском хозяйстве, определяли и господствующий способ производства, и соответственно классовую структуру общества.

К сожалению, хотя именно к рассматриваемому периоду относятся два таких важнейших источника, как трактаты Катона и Варрона, данных, освещающих указанный круг проблем, в общем не так много и они далеко не бесспорны. Наиболее труден и вместе с тем важен вопрос, насколько типично то, что мы можем почерпнуть у Катона и Варрона. Отражают ли их данные отношения, характерные для всей Италии, или

______

1.  Из многих посвященных этой теме работ следует назвать в первую очередь: М. Е. Сергеенко. Очерки по сельскому хозяйству древней Италии (о значении этой книги уже говорилось во «Введении»). См. также: Н. Glimmerus. Der romische Gutsbetrieb als wirtschaftlicher Organismus nach den Werken von Cato, Varro und Columella; T. Franc. An Economic Survey of Ancient Rome, v. I; F. M. de Robertis. La organizzatione e la tecnica produttiva. La forze de lavoro e i salari nel mondo Romano. Napoli, 1947.

[67]

только для одной ее части (имения Катона, как известно, были расположены в средней Италии)? Имели ли они в виду — особенно это относится к Варрону — среднее имение или крупное, виллу или латифундию? И, наконец, какое хозяйство средней величины, имение или плантацию, следует считать основным для Италии II—I веков до н. э.? Последний вопрос, хотя он-то и является отправной точкой для суждения о целом ряде других моментов, до недавнего времени возбуждал меньше всего разногласий. История его была подробно рассмотрена во «Введении». Как мы видели, и в зарубежной, и в нашей литературе твердо установилось представление о неразрывной связи развития рабства с внедрением в италийское сельское хозяйство латифундий и плантаций. Только в последнее время теории о взаимосвязи рабства с латифундиями, а латифундий с развитием товарного хозяйства был нанесен чувствительный удар работами М. Е. Сергеенко и В. И. Кузищина. Последний убедительно показал, насколько «преувеличено представление о бурном .росте латифундий во II—I веках до н. э. Концентрация земли проявлялась главным образом «в- переходе в руки одного владельца нескольких или многих небольших вилл, часто разбросанных по Италии и не сливавшихся в одну плантацию, даже если они были расположены по соседству (примером чему могут служить владения Секста Росция, имевшего 13 отдельных вилл по берегу Тибра — Cicer., Pro S. Roscio, 7). M. E. Сергеенко, тщательно проанализировав отрывки из сочинений агронома II в. до н. э. Сазерны, показала, насколько крупное имение в долине По отличалось от .вилл Катона. Здесь не меньшую роль, чем рабы, играли мелкие арендаторы, сидевшие на земле хозяина. К тому же именно такое крупное имение .было значительно меньше связано с рынком, чем мелкие и средние хозяйства типа катоновских, аналогии которым встречаются при раскопках вилл в окрестностях Помпей.

Можно, конечно, возразить, что долина По находилась в особых условиях, например, вследствие затруднявшего экспорт несовершенства путей сообщения во времена Сазерны, тогда как в других частях Италии рабовладельческие латифундии, работающие на рынок, росли и крепли вместе с развитием рабства. Чтобы попытаться ответить на это возражение, следует сопоставить те часто, правда, отрывочные и окудные сведения, которые мы имеем о разных категориях эксплуатируемых в сельском хозяйстве: клиентах, колонах, кабальных должниках, наемных работниках, рабах.

В выпуске, посвященном формированию рабовладения в Италии, было показано, какую огромную роль играла клиентелла в ранний период истории Рима. Впоследствии с развитием рабства, с одной стороны, с победами плебеев над патрициями и общей демократизацией политического строя, с другой, клиен-

[68]

телла постепенно теряет свое значение в хозяйственной жизни. Однако, по-видимому, довольно значительные ее пережитки сохранялись не только в социальной, но и в экономической сфере. Только в 204 г. был издан закон Цинция, запрещавший патронам требовать деньги у клиентов, не являвшихся их отпущенниками 2. Можно думать, что закон этот, как и многие другие, соблюдался не слишком тщательно, так как если не деньги, то другие приношения клиентов упоминаются даже и при империи и конечно, существовали при республике. Один из персонажей Плавта ссылается на обычай, согласно которому во время общественных трапез клиенты собирали для патрона всякие яства, съедавшиеся им на пиру (Plaut., Trinumm., 424—431). Плавтовокий Менехм осуждает современных ему богатых и знатных людей, стремящихся иметь как можно больше клиентов, причем честным и верным они предпочитают состоятельных (Plaut., Menaechm., 475—505). Ясно, что патроны рассчитывали на материальную выгоду от своих взаимоотношений с клиентами.

У Плавта не оговорено, имеются ли в виду городские «ли сельские клиенты. Но уже несомненно к последним принадлежали те колоны Домиция, которых он так же как своих рабов-пастухов и отпущенников превратил в солдат, отправляясь в Массилию во время войны Цезаря с Помпеем (Caes., ВС, I, 34; 56). Если бы они были просто арендаторами по договору, им незачем было бы сопровождать Домиция на войну. Напротив, клиентов знатные землевладельцы испокон веков вооружали для борьбы со своими частными и политическими противниками. Из многих .возможных примеров сошлемся на два: 306 Фабиев выступили против Вей со своими рабами и клиентами (Serv., Aen., VI, 845); Сципион, будучи назначен главнокомандующим в войне с Нуманцией, прибавил к стоявшим в Испании войскам 500 своих клиентов (Арр., Iberic., 14, 84). Солдаты Домиция названы не клиентами, а колонами потому, что понятия эти были в те времена еще довольно близки. Так, например, Сенека Старший рассказывает, будто бы Катон Цензор женил-ся на дочери своего колона (Seneca, Controv., Ill, 21), тогда как на самом деле то была дочь его клиента Солония (Aul. Gell., XIII, 19). Плиний Старший упоминает существовавший у «предков» закон, по которому человек, убивший пахотного быка, отвечал как за убийство своего колона (Plin., NH, VIII, 70, 4). Здесь речь может идти только о зависимом клиенте-земледельце, а не о свободном арендаторе, который, будучи равен любому другому гражданину, не мог быть приравнен к быку. Подобное смешение терминов столь же показательно, как и

________

2. A. v. Premerstein. Clicntes.— Р a u l у - W i s s о w а - Kroll. Real-Encyclopadie der Klassischen Altertumswissenschaft (далее — PWRE), IV, Sp. 41.

[69]

отожествление Дионисием Галикарнасским и Плутархом клиентов с пелатами, т. е. зависимыми земледельцами.

О сельских клиентах, включенных патронами в вооруженные отряды, мы несколько раз слышим не только для более ранних времен, к которым относятся вышеупомянутые примеры, но и для более поздних. Помпей пришел к Сулле с отрядом клиентов своего отца из Пицемокой области (Dio Cass., XXXIII, 107; Veil. Pater., II, 29, 1). Во время особенно бурной деятельности Клодия Помпей, опасаясь за свою жизнь, привел в Рим вооруженных людей со своих земель (Cicer., Ad Quint, fr., II, 3). Клиентов имел Минуций Базил на пиценских и сабинских землях (Cicer., De offic., Ill, 18); у Крассов была наследственная клиентелла в районе Истрни (Tacit., Hist., II, 72). Известно, что семья арлинских крестьян, из которой происходил Маррий, состояла в наследственной клиентелле у Геренниев (Plut., Маг., 5) и, очевидно, сидела на их землях. Давать землю бедным клиентам было принято. В «Формионе» Теренция упоминается бедный старик, получивший в деревне от хозяина землю для обработки (II, 3). В «Адельфах» старик Демея намерен помочь бедняку Эгиону, дав ему в пользование (ut fruatur) маленькую землицу, прежде сдававшуюся в аренду (V, 8). Такие клиенты, скорее всего, владели выделенными им участками на прекарном праве из поколения в поколение. Гораций осуждает богача, сгонявшего своих клиентов с их наследственных наделов (Od., II, 18). В речи против аграрного законопроекта Сервилия Рулла Цицерон обвиняет между прочим его самого и комиссию децемвиров в намерении присвоить кампанскую землю. Они, говорит Цицерон, поселят там «своих», именем которых будут эту землю держать и использовать, постепенно расширяя первоначальные наделы в 10 югеров (De leg., agr., II, 28). Кто такие могли быть эти «свои»? Скорее всего, опять-таки клиенты, которых авторы законопроекта имели возможность превратить в некое подобие колонов или прекарных держателей, получая через их посредство доход с их наделов. А раз такая комбинация могла показаться слушателям Цицерона правдоподобной, значит, в действительности аналогичные отношения были достаточно обычными.

Весьма показательно, что в Италии республиканского времени существовали столь частые впоследствии в провинциях села на частных землях. Такое село упоминает Цицерон (Ad Fam., XIV, 1) 3. По словам Страбона, в Лации некогда существовали маленькие городки Каллатия, Антемны, Фидены, Лабик и другие, которые теперь превратились в деревни, перешедшие к частным лицам (V, 3, 2). Поскольку ничто не дает нам права

________

3. Ср. J. Marquardt. Romische Staatsverwaltung, I. Darmstadt, 1957, s. 71.

[70]

предполагать, что такие частные села были «местожительством посаженных на землю рабов и отпущенников (такого рода практика для этого времени не засвидетельствована), остается заключить, что они были населены клиентами хозяина или сидевшими на его, землях из поколения в поколение колонами, неотличимыми от клиентов.

К сожалению, нам ничего не известно об условиях, на которых клиенты пользовались землей патрона. Сильные моральные связи между патронами и клиентами того времени несомненны. В lex Aelia de repetundis от 122 г. до н. э. запрещалось отбирать свидетельские показания у клиентов обвиняемого и у тех, кто были потомками клиентов его предков (CIL, I, 583, 33). Жены клиентов должны были вместе с женами патронов ткать претексту для последних, если они выступали кандидатами в магистраты (Pseudo-Acron., Schol. in Horat., Carm., II, 18, 8). Клиенты не выдавали замуж дочь без согласия патрона (Plut., Cato maior, 24) и, судя по приводившимся выше примерам, поддерживали своих патронов не только голосами в народном собрании, но в случае нужды и с оружием в руках. Вообще, с точки зрения наблюдавшего римские нравы Полибия, стать чьим-либо клиентом — in fidem se dare — значило полностью отдать себя на усмотрение патрона (Polyb., XX, 9, 12). И даже юрист I в. н. э. Прокул определял клиентов как людей свободных, «но не равных нам ни по авторитету, ни по достоинству, ни по силам» (Dig., XLIX, 15, 7, 1). «Маленький» же человек всегда был обязан могущественному не только «почтительностью», но и подношениями. В упоминавшейся уже декламации Псевдо-Квинтилиана обиженный богатым соседом крестьянин подчеркивает, что сам он ничем не провинился перед богачом напротив, всегда посылал ему первинки плодов, лучшую дичь и т. п. (Ps.-Quintil., Declam., XIII, 5). Этот крестьянин не был клиентом соседа. Тем более можно думать, что такие знаки внимания были обязательны для клиента. В одном фрагменте сатиры Луцилия, посвященной прелестям деревенской жизни, он упоминает сельских клиентов, несущих ему в дар тридцать огромных рыб (Lucil., IV, fr. 159—60). Афиней, перечисляя римлян, обходивших изданный в 161 г. до и. э. закон Фанния против роскоши, ограничивавший между прочим расходы на мясо и рыбу, рассказывает, что Элий Туберон покупал но дешевке птицу у тех, кто жил на его собственных землях (Athen., VI, 274). Ясно, что это не рабы — у них Туберону незачем было бы покупать и без того принадлежавшую ему птицу — но и не вполне независимые люди, поскольку у таковых не было бы стимула продавать свои продукты в убыток. Скорее всего, это те же клиенты-колоны, сидевшие на земле патрона и не смевшие ему отказать. Как видим, клиенты были обязаны во всяком случае время от времени делиться с патронами плодами своих

[71]

трудов. Но по всей вероятности, они были обязаны и какими-нибудь регулярными взносами, если не деньгами, то натурой. Во-первых, в противном случае было бы непонятно, зачем патроны давали клиентам земельные участки, а во-вторых, на это указывает сближение клиентов с колонами, несомненно, обязанными платежами. Посидоний, так же как и Полибий, долго живший в Риме, возможно, отчасти на основании наблюдаемой им там практики писал, что многие люди отдаются под защиту других (т. е. становятся их клиентами), чтобы получить от них средства к существованию, и возмещают им полученное своим трудом (Athen., VI, 263).

Помимо таких клиентов-колонов, испокон веков сидевших на землях патронов из знатных родов, многочисленны были и колоны, арендовавшие землю по договору. Институт колоната был столь же древен, как и институт клиентеллы. Гуммерус приводит по этому поводу слова юриста I в. до п. э. Цинция, писавшего, что древние называли месяц ноябрь мерцедонием, так как в ноябре колоны вносили причитавшиеся с них платежи (op.cit,. S. 33). Закон XII таблиц и закон Аквилия (III в. до н. э.) предусматривали ответственность колона, вырубившего дерево на сданном ему участке (Dig., XIX, 2, 25, 5). Сазерна знал и крупных арендаторов-горожан, которым он не советует сдавать землю, к мелких колонов (Columel., I, 7). Юрист середины I в. до н. э. Сервий разбирал, в каких случаях ущерб, нанесенный урожаю, падает на господина, а в каких на колона. По его мнению, господин несет ущерб, причиненный непреоборимой силой — стихийное бедствие, нашествие врагов, колон же — несчастными случаями, присущими самому производству, как, например, если испортится жатва или скиснет вино (Dig., XIX, 2, 15, 2).

Колонов неоднократно упоминает Цицерон. По преторскому эдикту, говорит он, отвечает человек, изгнавший кого-либо с его земли через посредство своих рабов, колонов, отпущенников (Pro Caecin., 20). Цецина, унаследовав имение Цесеннии, оставил там колона на тех же условиях, на которых он арендовал землю у прежней владелицы (ibid., 32). С союзниками римского народа Цицерон советует вести себя так же, «как мы имеем обыкновение вести себя со своими колонами» (De off., Ill, 22). В письме к Аттику он упоминает, что Дамасипп разбил на участки свои земли на побережье и установил за них (т. е. за их аренду) определенную плату (Ad Att., XII, 33). В другом письме он жалуется, что ему пришлось расстаться с Аттиком, чтобы урегулировать маленькие доходы — mercedula — со своих имений (Ad Att., XIII, 11). Его сданными в аренду землями управлял отпущенник Эрот, и Цицерон дважды пишет о нем Аттику: Эрот не обеспечил в срок поступление арендных платежей, и Цицерону пришлось по этому поводу навести тщательное следствие (Ad Att., XV, 15; 20). Хотя суще-

[72]

ствовала и крупная аренда, в большинстве случаев колоны, видимо, были мелкие, небогатые съемщики. Это видно из приведенных выше данных, а также и из рассказа о некоем обиженном Верресом сицилийце Нимфоне из Центорба: Цицерон говорит, что Нимфон арендовал большие запашки и прибавляет: в Сицилии это делают и богатые люди (In Verr., II, 3, 21). Здесь он явно противопоставляет в этом смысле Сицилию Италии. Вероятно, в это время в Италии богатым людям не было особой нужды снимать землю у частных лиц, так как они могли получить ее из государственных или муниципальных фондов. «Маленькие» же люди, изгнанные с ager publicus (Nonn. Marcel., 149), вынуждены были арендовать участки у крушгых собственников.

Как мы видим, все то, правда, немногое, что мы знаем о сельских колонах и клиентах II—I вв. до п. э. связано с крупным землевладением, с крупными собственниками, причем, конечно, не со скотоводством (малоимущий человек мог арендовать .небольшое стадо, примеры чему имеются у Катона, и пасти его на государственной земле, но не мог снять большую территорию, нужную для скотоводства), а с земледелием.

С большой долей вероятия можно предполагать, что не только в долине По, но и в остальной Италии крупное земледельческое хозяйство не превращалось в рабскую плантацию, а состояло или из ряда не сливавшихся друг с другом вилл или дробилось на мелкие участии, -возделывавши ее я колонами и клиентами владельца. Мы ничего не знаем о численности земледельцев этой категории, но надо думать, что на землях крупных собственников их проживало так много, что из самых молодых и крепких можно было составить значительный военный отряд.

Главным образом с крупным землевладением связана и эксплуатация кабальных должников. В предыдущей главе уже приводились данные, подтверждающие широкое распространение долговой кабалы, близкой к рабству, во II—I вв. до н. э. Судя по всему, жертвами кредиторов оказывались, если не исключительно, то в подавляющем большинстве разорившиеся крестьяне, отрабатывавшие долг в имении землевладельцев. Народный трибун Марк Лициний в приписываемой ему Саллюстием речи, обращаясь к плебсу, упрекает его в пассивности и покорности. Народ, говорит он, надеется наслаждаться свободой, будучи избавлен от телесных наказаний и имея возможность переменять местожительство. Но сельские жители не имеют и этого, их раздают по провинциям в качестве подарков (Sallust., Hist., III, 4). Смысл этих слов раскрывается в письме катилинарца Манлия к сенату и Марцию Рексу, командовавшему посланными против катилинарцев воинскими силами. Манлий пишет, что он и его единомышленники взялись за оружие не для того, что-

[73]

бы сражаться против родины, но чтобы защитить себя от беззаконий. Они, нищие, из-за свирепости ростовщиков и несправедливости преторов лишены родины и чести. Им уже не дозволяется по обычаю предков воспользоваться законом (т. е. законом Петелия) и, отказавшись от имущества, сохранить свободным тело. Они ищут не власти, не богатства, а только свободы и умоляют сенат дать несчастным гражданам защиту закона (Sallust., Catil., 33, 1). Как известно, Манлий был одним из вождей движения, действовавших в сельских местностях, и его отряд, от имени которого он выступал, состоял из крестьян, возможно, уже закабаленных или опасавшихся подобной участи.

В одной из контроверсий Сенеки Старшего приводится речь оратора конца республики Лабиена, сочинения которого были потом сожжены по приказу Августа. Лабиен страстно обличает нарушающих все законы природы и справедливости богачей, гораздо более достойных всяческой кары, чем провинившийся в поисках средств к существованию бедняк. Но судей, восклицает Лабиен, нисколько не заботит, что эти «блаженные собственники» обрабатывают свои огромные поля трудом свободных, заключенных в эргастулы (Seneca, Controv., V, 33). Трудящихся в имениях кабальных должников упоминает и Варрон (Varro. De г. г., I, 17). По его словам, они имеются в большом числе в Азии, Египте и Ил лирике. Эта оговорка наводит Гуммеруса на мысль, что в Италии долговая кабала окончательно вышла из употребления и Варрон вспоминает о ней лишь как «ученый антиквар» (op. cit., S. 63). Однако приводившиеся выше факты показывают, что кабала из употребления отнюдь не вышла. Скорее можно предполагать, что Варрон умалчивает об Италии, потому что пишет вскоре после появления lex Iulia de cessione bonorum. Временно число кабальных должно было резко сократиться, но до издания закона Юлия и спустя несколько десятилетий после него (у Колумеллы кабальные должники в крупных имениях уже опять общеизвестное явление) масса должников трудилась на землях богатых собственников. Понятно, что именно последние обычно выступали в качестве заимодавцев. Только они располагали достаточными денежными суммами и возможностью довести своих малоимущих соседей до того безвыходного положения, когда приходилось прибегать к займу, рискуя свободой.

Значительную роль не только, а может быть, и не столько в крупных, околько в мелких и средних виллах играл труд наемных работников. Особенно много внимания уделяет различным видам свободного наемного труда Катон. Одно из его непременных требований к имению — изобилие по соседству рабочих рук (Cato, De agric., 1). С соседями он советует поддерживать хорошие отношения, что облегчает наем работников и сдачу работ

[74]

подрядчикам (ibid., 4). Прибыв на виллу и приняв отчет у ви- лика, хозяин должен сразу же решить, какие работы могут быть выполнены собственными силами, а какие следует сдать (ibid., 2). Все спешные и трудоемкие работы — жатва, сбор винограда и маслин, выжимка масла — производились или нанятыми батраками, или подрядчиками, доставлявшими нужное число работников. Подробно разработанные уставы определяли долю продукта, причитавшегося им за те или иные работы. Издольщиками были и арендаторы стад, и бравшие на себя заботу о хлебном поле после посева политоры. В обязанности политора входило мотыженье поля, жатва, иногда и молотьба. Гуммерус, ссылаясь на Нонния, считает политора человеком, задачей которого было дать засеянному полю, так сказать, окончательную отделку (op. cit., S. 31).

Юрист более позднего времени Цельс определяет взаимоотношения с политором как товарищество, организованное для совместного добывания плодов, в которое политор вкладывает свое искусство и труд (Dig., XVII, 2, 52, 2). Любопытно, что в отрывке из какого-то мима Лаберия упоминается субполитор (Nonn. Marcel., 490).

Видимо, если не во времена Катона, то на столетие позже существовали политоры, заключавшие договоры на большие площади, засеянные зерновыми, и затем от себя пересдававшие работу по частям мелким земледельцам, доля которых таким образом естественно понижалась. У Катона политоры получали от V» до Чв урожая в зависимости от качества почвы и от того, должны ли они были только сжать урожай или и обмолотить его. Гуммерус (op. cit., S. 33) и Т. Франк (op. cit., р. 163) считают, что, если бы политор арендовал поле и производил все работы, он получал бы половину урожая и что таким было условие аренды для колона-издольщика. По расчетам М. Е. Сергеенко, политор получал по полтора — два модия, т. е. по 1/2—1 пуду за рабочий день. По ее мнению, такая сравнительно высокая оплата указывает на благосостояние крестьян, не имевших нужды соглашаться на любые невыгодные для них условия (указ. соч., стр. 16). Батрак, по расчетам Гуммеруса, Т. Франка и других исследователей, получал 2—3 асса в день. В самом начале II в. до н. э. модий пшеницы при дешевизне стоил 4 асса  4. Значит, плата батраку соответствовала примерно половине модия в день, т. е. составляла 1/4—1/3 платы политору. Правда, наниматель кормил батрака, но это увеличивало его плату лишь на 1 асс в день, так как, по расчетам Т. Франка, содержание раба обходилось в 200 сестерциев в год, т. е. 500 ассов. Вряд ли батрака кормили лучше, чем раба, и в день на его питание больше асса не уходило. Таким образом, его поденная плата не превы-

_________

4.  L. Spaventa — de Novellis. Op. cit., p. 73.

[75]

шала 4 ассов, что соответствовало 1 модию пшеницы при большой дешевизне. Вероятно, батраков землевладельцы и подрядчики нанимали из обезземеленных, обнищавших крестьян, вынужденных соглашаться на худшие условия, чем политоры, сами имевшие земельный участок.

Наемный батрак был обычной фигурой. Достаточно известен рассказ (или легенда) об Аталлии Регуле, просившем освободить его от командования армией, так как пока он был на войне, его вилик умер, а батрак, воспользовавшись случаем, обворовал дом и сбежал. Батрак с виллы упоминается и в «Адельфах» Теренция (IV, 2).

Как видно, во времена Катона удельный вес наемного труда в имениях был еще весьма значителен, причем свободный труд наибольшую роль играл при возделывании старых, хорошо известных зерновых культур, тогда как в новых и интенсивных отраслях земледелия — в оливководетве, виноградарстве — в основном использовались рабы, подрядчики же и поденщики применялись спорадически.

Наемный труд фигурирует и у Варрона, но в несколько ином виде, чем у Катона. Судя по упоминавшимся выше отрывкам из Лаберия и Цельса, политоры существовали и в его время. Существовали и подрядчики, предоставлявшие землевладельцам нужных им работников. Таким подрядчиком, приводившим из Умбрии к сабинам людей для обработки полей, был прадед императора Веспасиана (Suet., Div. Vesp., I). Но Варрон не упоминает ни тех, ни других. Может быть, и подрядчики, и политоры, пересдававшие поля субполиторам, стали теперь крупными предпринимателями, имевшими дело в основном с городскими землями или большими частными земельными владениями, которыми Варрон интересуется меньше, чем небольшими и средними виллами. Во всяком случае, процедура найма работников, описанная у Варрона, показывает, что хозяин имел дело не с подрядчиками, а с самими работниками. Следует, советует Варрон, нанимать привычных к сельскому хозяйству и трудолюбивых людей не моложе 22 лет, дав им для испытания какое-нибудь задание или расспросив, что они делали у прежнего хозяина (De г. г., I, 17). Батраки нанимались для жатвы, сенокоса, сбора винограда. Поденщик, нанятый для прополки поля, фигурирует в отрывке из «Vinalia» Варрона. Некто, видимо наниматель, говорит: «Кто же получает плату: тот, кто пришел полоть мое поле или я от него? Если я, то я твой сеятель, а если ты работаешь больше, чем я, то даю я» (Nonn. Marcel., 8) Здесь, видимо, владелец поля — человек небогатый, сам работающий вместе с поденщиком. Наемным работникам Варрон рекомендовал поручать все работы на тех трудоемких и нездоровых участках, которые впоследствии Колумелла советовал сдавать колонам.

[76]

Кроме земледельцев, в маленьких и средних виллах нанимали и ремесленников для разных работ по ремонту виллы и инвентаря и обслуживанию сельской фамилии. Пользовались также услугами мельников, бравших подряд на помол зерна. Так, в отрывке из комедии Помпония «Мельник» некто упрекает мельника за то, что он обманул соседей и съел то, что подрядился смолоть (Nonn. Marcel., 81). Наемные пастухи у Варрона не встречаются, и судя по известному закону Цезаря, обязывавшему владельцев стад иметь не менее одной трети свободных пастухов, последних на работу брали неохотно. О батраках-земледельцах закон умалчивает. Очевидно, те и так находили работу. По словам Саллюстия, сельская молодежь, работая на полях, получает нищенскую плату и потому массами перебирается в Рим в погоне за частными и общественными раздачами (Sallust.. Catil., 37, 7). Возможно, что отлив части обезземеленных крестьян в город привел к известному превышению спроса на рабочие руки над предложением. Во всяком случае, судя по Варрону, цена на труд батраков по временам сильно возрастала (Varro, De г. г., I, 53).

Несмотря на широкое распространение мелкой аренды, Варрон не упоминает колонов. Факт этот весьма примечателен и может быть объяснен двояко. Во-первых, колоны были принадлежностью больших имений, а Варрон там, где у него речь идет, собственно, о земледелии, их в виду не имел. Во-вторых, в те времена в отличие от более позднего периода участок, сданный арендатору, из хозяйственного комплекса виллы исключался. Видимо, в I веке до н. э. формируется столь тщательно разработанное впоследствии понятие инвентаря имения — instrumentum fundi. Спор шел по вопросу о том, включаются ли в инвентарь рабы. Юрист Муций, очевидно, считал, что включаются и что если по легату завещано имение с инвентарем, то подразумеваются и постоянно пребывавшие в нем рабы (Dig., XXVIII, 5, 35, 3). Напротив, юрист Альфен исключал из инвентаря всё живое, в том числе и рабов (Dig., XXXIII, 7, 12, 2). Варрон, так же как и более поздние юристы, причислял рабов к инвентарю, определяя их как instrumentum vocale (I, 17). Но колонов в инвентарь имения тогда еще никто не включал. Лабеон отвечает отрицательно на вопрос, входит ли в инвентарь имений раб, находящийся на положении колона. Такой раб, разъясняет он, не причисляется к инвентарю, даже если он обычно находится в имении и распоряжается фамилией (Dig., XXXIII, 7, 12, 3). Ясно, что тем более к инвентарю имения, а следовательно, к его хозяйственному комплексу не принадлежал посторонний колон. Никакого участия в совершавшемся там производственном процессе, например в виде отработок, он не принимал. Хозяйства колонов были полностью отделены от хозяйства виллы. Даже те участки, которые Колумелла считал выгодным сдавать колонам,

[77]

Варрон рекомендовал возделывать руками батраков. Поэтому Варрон и не счел нужным особо говорить о колонах и включил их в ту категорию свободных бедняков, которые сами с семьей работают на своих участках. Такое полное отделение колонов от имения землевладельца лишний раз подтверждает, что имение с колонами по типу сильно отличалось от виллы с рабами и батраками. Первое, в основном дробившееся между клиентами и арендаторами,— крупное имение, второе — владение мелкое и среднее. Судя по Варрону, к концу республики в хозяйствах последнего типа подсобный свободный труд был сведен до минимума: наемные работники уже не играют такой роли, как у Катона; колоны не заняли еще даже того места, которое занимали у Колумеллы, не говоря уже о более поздних временах.

С понижением удельного веса свободного труда в земледелии на протяжении сотни с лишним лет, отделявших Катона от Варрона, возрастает роль рабского труда. С этим согласны даже исследователи, наименее склонные считать римскую экономику рабовладельческой. Однако, очевидно, процесс этот был связан не с концентрацией земли и возникновением латифундий, а с параллельным ему умножением числа вилл. Не следует забывать, что со времени Пунических войн не только богатеет и усиливается нобилитет, но все большее значение и самостоятельность приобретают «средние слои» — дельцы-всадники 5, плебеи и отпущенники, достигшие разными путями известного благосостояния. Значительная их часть приобретала виллы, небольшой величины  6. Ведь даже всаднический ценз в 400 тыс. сестерциев соответствовал участку земли в 400 югеров, если всадник вкладывал все свое имущество в покупку поля, не затратив ничего на все остальное, необходимое для хозяйства, что маловероятно. Многочисленные же собственники, не обладавшие всадническим цензом, вряд ли могли владеть больше, чем сотней — другой югеров, или и того меньше. Свои имения они возделывали трудом рабов со спорадическим применением наемных батраков и ремесленников. Именно такие виллы с помещением на 5—10, редко 20—30 рабов находят в окрестностях Помпей. Они то и составляли наиболее типичное рабовладельческое хозяйство, и за счет роста их числа развивалось рабовладение.

Повышение роли рабского труда было связано с распространением таких культур, как оливки и виноград, уже у Катона об-

________

5. Н. Hill. The Roman Middle Classes in Republican Period. Oxford, 1952.

6. Небольшое имение приобрел, как известно, отец Горация, отпущенник» служивший при аукционе. По одной версии Светониевой биографии Вергилия, отец поэта был наемным батраком, выдвинулся благодаря своему трудолюбию» скопил некоторые средства и купил собственную землю. Вероятно, таких «вышедших в люди» и ставших землевладельцами и рабовладельцами плебеев было немало.

[78]

рабатывавшихся рабами в значительно большей мере, чем зерновые культуры. И впоследствии, как известно, Колумелла считал, что хлебные поля выгоднее сдавать колонам, а виноградники и оливковые рощи обрабатывать трудом рабов. Видимо, исключительно рабами обслуживались и появившиеся в имениях конца II и I вв. до н. э. различные дополнительные отрасли хозяйства. Они призваны были удовлетворить возросший спрос на предметы роскоши — фрукты, изысканные овощи, цветы, рыбу, птицу, дичь. По словам Луцилия, мелкий торговец, продавая ранние фиги, дает за большую цену немногие первинки (Lucil., V, fr. 221-222). Новий в комедии «Ficitor» говорит, что все занялись разведением фиг, без особого труда дающих большой доход (Nonn. Marcel., 109). Достаточно известны приводимые Варроном примеры исключительной доходности птичников и рыбных садков. Производство всех этих продуктов требовало квалифицированных рабов, вовсе не известных Катону, выделявшему из числа чернорабочих только погонщиков пахотных быков, с которыми он предписывал вилику обращаться более обходительно (Cato, De agric., 5). Для того чтобы заняться птицеводством, разведением рыбы и дичи, пишет Варрон, надо приобрести три рода специалистов — птичников, охотников и рыболовов (Varro, De г. г., III, 3). Альфен не включал в инвентарь имения садовников (Dig., XXXII, 60,3), но они имелись во многих виллах и, по словам Цицерона, занимали одно из самых почетных мест в рабских фамилиях (Cicer., Paradox., V. 2).

Создавались в имениях и подсобные несельскохозяйственные предприятия. У Катона их не было 7. Имевшаяся на его вилле сукновальня и два ткацких станка (Cato. De agric., 14) служили лишь для ремонта одежды рабов и некоторого добавления к покупавшейся для них же одежде. Варрон уже знает имения с ткацкими и шерстобитными мастерскими и даже, если вилла лежала на проезжей дороге, с трактирами и лавками (De г. г., I, 2). Даже в небольших имениях, расположенных вдали от городов и сел, в которых можно было бы нанять ремесленников, приходилось их покупать, дабы из-за различных неполадок рабы не отрывались от дела (ibid., 16). Современный Варрону юрист Сервий включал в инвентарь имения находившихся там для обслуживания сельской фамилии ткачих, сукновалов, цирюльников, стряпух (Dig., XXXIII, 7, 12, 6). Конечно, они имелись далеко не во всех имениях, и часто одежду для рабов продолжали покупать на стороне. По словам Страбона, большая часть италийских рабов одевается в платье из грубой лигурийской

________

7. Правда, Плутарх в биографии Катона (Cato maior, 21) пишет» что Катон для увеличения своих доходов приобретал, между прочим, участки, пригодные для устройства валяльных мастерских. Но, скорее всего, то были отдельные» не связанные с имением предприятия» так как в своем трактате о сельском хозяйстве Катон ничего подобного нигде не упоминает.

[79]

шерсти (Strabo, V, 1, 12). Зато в больших имениях держали столь значительный штат ремесленников, что они работали не только для населения поместья, но и на продажу соседям (Varго, De г. г., I, 16).

Поскольку Варрон не упоминает подрядчиков и политоров, можно полагать, что значительную часть работ, выполнявшихся ими во времена Катона, в середине I в. поручали рабам, которые теперь в основном осуществляли и сбор урожая, и его переработку на масло и вино.

Более дробная специализация рабов и увеличение обслуживавшего сельскую фамилию персонала делали более эффективной сложившуюся на вилле кооперацию работников и способствовали повышению их квалификации. Оба эти момента, отличавшие виллу как от мелкого крестьянского хозяйства, так и о г крупного имения, раздробленного между клиентами и колонами, давали ей значительные преимущества. Мы ничего не знаем о сравнительной производительности труда свободного работника и раба. Некоторые исследователи считают, что последняя составляла 2/3 первой (De Robertis. Op. cit., p. 148), но цифра эта весьма гипотетична. Возможно, что она и приближается к действительности, если иметь в виду отдельно взятых свободного работника и раба, но проигрыш на индивидуальной производительности труда несомненно перекрывался выгодами, дававшимися кооперацией и экономией на обслуживающем «персонале; целый ряд обязанностей, выполнявшихся крестьянином или колоном и его женой,— приготовление пищи, одежды, уход за детьми, ремонт инвентаря — на вилле выполнялся специально назначенными для этой цели людьми с меньшей затратой времени.

Кооперация и разделение труда во времена Варрона, несомненно, значительно продвинулись вперед по сравнению со временем Катона. Кроме того, в рабовладельческой вилле применялись более дорогие орудия производства, например, постепенно усовершенствовавшийся и выжимавший за один раз больше оливок, чем раньше, оливковый пресс, который не могли использовать малоимущие арендаторы. Все эти факторы делали рабовладельческую виллу более прогрессивным предприятием и обеспечивали ей победу над другими типами хозяйства — мелким крестьянским землевладением и крупными имениями, воз- делывавшимися трудом колонов и клиентов. Именно распространение таких вилл обусловило расцвет италийского сельского хозяйства во II—I вв. до н. э.

Для возрастания удельного веса рабского труда очень показательны изменения в организации «труда надзора». У Катона, помимо вилика, вилики и эпистата с неясными функциями, к нему широко привлекались и свободные. При оливковом прессе во время выжимания масла находилось три надсмотрщика —

[80]

один раб и два свободных (De agric., 13). Сам подрядчик надзирал за приведенными им свободными работниками, в обязанность вилика входило лишь без задержки расплатиться со всеми наемниками — батраками, политорами, подрядчиками (ibid., 5). У Варрона вся администрация виллы состоит из рабов. Из их числа выходят не только вилик, вилика, магистр скота, но и надсмотрщики, руководившие батраками. По словам Варрона, они должны быть старше и опытнее своих подчиненных, чтобы пользоваться у них авторитетом. Меняется и отношение к административному персоналу. Катон не предъявляет к вилику каких-либо моральных требований, кроме требования элементарной честности. Проживавший в Италии в I веке до н. э. философ эпикуреец Филодем, полемизируя с Ксенофонтом, доказывает, что смешно требовать от вилика добродетели, его дело уметь справляться со своими непосредственными обязанностями, а не философствовать (Philodem., Peri oikonomias, VIII). По мнению Цицерона, к вилику, с точки зрения его квалификации, не предъявляют таких требований, как к ремесленнику (Pro Plane., 25). Главные его качества — честность и добросовестность. Он должен знать природу почвы и семян, так же как диспенсатор должен быть грамотен, но всем этим занятиям ни тот, ни другой не должны предаваться специально, а лишь постольку, поскольку это необходимо для дела (Cicer., De rep., V, 3). Но Варрон, следуя за Ксенофонтом, считает, что вилику следует быть не только грамотным: он должен читать выставленное на вилле расписание работ (De г. г., I, 36), но и в известной мере образованным и добродетельным человеком — aliqua humanitate im- butus (ibid., I, 17).

Иным стало и положение поместной администрации. У Плавта хозяин, желающий дать свою любимую рабыню в жены вилику, характеризует его как дельного раба, жена которого будет иметь пищу, одежду, дрова, горячую воду и сможет воспитать рожденных ею детей (Casina, 147—151). Вилик Катона не пользуется даже этими скромными преимуществами. Напротив, вилик, вилика и эпистат круглый год получают по 3 модия пшеницы, тогда как работникам выдается зимой по 4, а летом по 4,5 модия (Cato, De agric., 57). Ни о каком пекулии вилика речи нет, хотя другие рабы Катона имели некоторые собственные средства (Plut., Cato maior, 21). Никаких методов поощрения сельских рабов Катон в своем трактате не упоминает. Напротив, Варрон уделяет этому вопросу много внимания. Простых работников, выделившихся прилежанием, он советует награждать лучшей пищей и одеждой, освобождением от работ, милостивым обращением, дозволением иметь несколько голов скота и пасти его в имении. Пекулий соответственно большего размера, а также сожительница непременно давались видикам и надзирателям, чтобы, как пишет Варрон, во-первых, теснее, привязать

[81]

их к дому, а во-вторых, «доставить им удовольствие от положения начальников некоторыми почестями». С той же целью Варрон рекомендовал советоваться с ними по поводу выполняемых работ. Проявлять внимание, по его методу, следовало и к простым рабам, посланным на особо тяжелые работы или наказанным, чтобы они не таили зла на господина (De г. г., I, 17).

Некоторые вилики уже достигали довольно значительного благосостояния. Цицерон, посетив одно из имений своего брата Квинта, пишет ему, что тамошний вилик Некефор собирался взять подряд в 16 тыс. сестерциев на постройку какого-то здания для Квинта в Латерии, но так как потом господин увеличил требования, ничего не прибавив к цене, Некефор от этого дела отказался (Cicer., Ad Quint, fr., IV, 4). Следовательно, этот вилик располагал не только деньгами, но и рабочей силой, так как подрядчик обычно ставил своих работников. Скорее всего, то были входившие в его пекулий рабы викарии. Кроме того, он пользовался и известной самостоятельностью относительно господина: мог договориться с ним о подряде, а сочтя для себя невыгодным дело, от него отказаться. Выше мы уже упоминали встречающегося у Лабеона раба, живущего в имении, распоряжающегося фамилией и находящегося на положении колона (Dig., XXXIII, 7, 12, 3). Альфен в одном из разбираемых им казусов приводит в пример раба, арендующего у господина имение за плату натурой, которая может быть заменена денежными взносами (Dig., XL, 7, 14). В обоих случаях раб-арендатор выступает не как колон, возделывающий мелкий участок, а как крупный съемщик всего имения. Судя по тому, что, по Лабеону, он распоряжался фамилией (solitus est... familiam imperare), типичной фигурой в такого рода случаях был сам вилик. Можно полагать, что более удаленные от обычного местожительства господина имения, которые он редко посещал и в которых вилик фактически всем командовал (сложилась даже пословица: «быть виликом в дальнем имении, куда редко заглядывает господин, значит быть не виликом, а хозяином» — отрывок из комедии Помпония «Эргастуларий», Nonn. Marcel., 242), было выгоднее сдавать вилику целиком в аренду, натуральную или денежную, что повышало его заинтересованность в хозяйстве, а следовательно, повышало и доходность имения. Недаром впоследствии, в источниках времен империи, раб-актор, вилик и арендатор из рабов нередко употребляются как синонимы.

Итак, на протяжении II—I веков до н. э. в земледельческих виллах удельный вес рабского труда возрастает за счет сокращения использования наемного труда и в результате использования рабов на разных специализированных и подсобных предприятиях, а также в качестве административного персонала. Такие предприятия, основанные на рабском труде, заводили и

[82]

собственники крупных имений, но собственно в земледелии не меньшую, если не большую роль, чем труд рабов, играл у них труд колонов, клиентов, кабальных должников.

Естественно напрашивается вопрос, откуда же возник; о столь распространенное представление об огромных плантациях с сотнями и тысячами рабов, будто бы характерных для периода поздней республики? Думается, что это произошло по нескольким причинам. Во-первых, данные Диодора Сицилийского о рабских плантациях в Сицилии непосредственно переносились на Италию, хотя положение в Сицилии и Италии, как указывал К. Маркс, было различно, а на эти сконструированные таким образом италийские латифундии распространяли представления, порожденные условиями работавших на мировой капиталистический рынок рабских плантаций Северной Америки и Вест-Индии. О неправомерности такого рода конструкций подробно говорилось во «Введении».

Во-вторых, рост земельной концентрации в последние века республики, вызывавший острое недовольство разоряемых крестьян, породил некий суммарный образ богатого землевладельца, жадного, жестокого насильника, нарушающего все божеские и человеческие законы, который сгоняет с земли граждан и заменяет их своими рабами. Образ этот, несомненно, в значительной мере соответствовавший действительности, вместе с тем был сильно утрирован ораторами-популярами, для которых он служил постоянной мишенью в борьбе с оптиматами. Из произносившихся на народных собраниях речей он перешел в сборники риторических упражнений, кое в чем повторявших положения, разработанные вождями плебса в период острых социальных конфликтов конца республики. В этих сборниках вражда бедняка и богача и коварство последнего очень часто служит основой разбираемых казусюв. Оратор, выступающий от имени бедняка, кроме прочих инкриминируемых богачу злоупотреблений непременно ссылается на его огромные фамилии, на толпы и легионы его рабов, которых не только он сам, но и его вилики не знают ни в лицо, ни по имени. Тот же богач прочно вошел и в другие произведения римской литературы и, например, у Афинея превратился в римлянина, имеющего 20 тыс. и более рабов, занятых исключительно тем, что они сопровождают господина при выходах (Athen., VI, 272) —нелепое утверждение, многими при-нимавшееся за истину и служившее отправной точкой для суждения о характере римского рабовладения. Распространенное в современной литературе представление об огромных италийских плантациях, где только и могли разместиться столь многочисленные армии рабов, было естественным порождением некритического восприятия подобных риторических преувеличений.

В-третьих, и это, пожалуй, самое основное, исследователи не проводили разницы между собственно земледелием, в кото-

[83]

ром только и возможно плантационное хозяйство, и скотоводством. Между тем, по всей видимости, данные о быстром росте крупного земле- и рабовладения связаны, в первую очередь, с развитием крупного пастбищного хозяйства и скотоводства. Именно в скотоводстве абсолютное преобладание рабского труда и постоянное возрастание масс рабов-пастухов совершенно несомненны. М. Е. Сергеенко, исходя из сообщения Ливия о казни 7 тыс. рабов-пастухов после подавления восстания 186 г. до н. э. в Апулии, заключает, что уже в то время в Апулии их было не менее 20 тыс. (указ. соч., стр. 134). У Катона, к сожалению, не содержится данных о самостоятельном пастбищном хозяйстве, он говорит лишь о стадах в сотню голов, имевшихся на вилле, и о сдаче в аренду стад и пастбищ мелким арендаторам- издольщикам. Но уже при Гракхах развитие крупного скотоводческого хозяйства становится катастрофическим для мелких землевладельцев, причем пастухами всегда выступают рабы, пасущие стада своих господ на огромных пастбищах, возникших в результате обезземеливания крестьян. Вытеснение крестьян-земледельцев рабами-пастухами — лейтмотив речей, произносившихся в поддержку земельной реформы. А Попилий Ленат в своей знаменитой надписи ставит себе в особую заслугу то, что с его помощью на государственных землях «пастухи уступили место пахарям» (C1L, X, 6950).

В дальнейшем, по мере того как все большее число крупных владений превращались в пастбища, росло и число рабов-пастухов. Именно своих рабов-пастухов вооружил, наряду с сидевшими на его землях колонами, Домиций. Помпей в начале гражданской войны включил своих рабов с пастбищ в конный отряд (Caes., ВС, I, 24), а в Греции в его войске их было уже 800 человек (ibid., Ill, 5). Соперник Цицерона на консульских выборах и союзник Катилины Антоний, лишившись за долги своих пастбищ и скота, удержал у себя пастухов, грозя, что с их помощью может в любую минуту разжечь рабскую войну (Cicer., In tog. cand., 4). Цицерон, конечно, желал опорочить Антония, но могивы его поступка могли быть иные. Согласно одному, правда, неизвестно насколько достоверному свидетельству (Jun. Philarg., In Verg. Bucol. explantat., I, 11), Сулла, отбирая земли у их владельцев, оставлял последним пастухов, чтобы они жили за их счет (Sulla, cum proscriberet agros, ius- sit clominos eorum habere pastores unde viverent). Следовательно, обладание пастухами могло каким-то образом обеспечить средства к жизни людям, даже лишенным земли. Объяснение этому возможно двоякое: пастухи пасли скот, принадлежавший господам или ими арендованный, на общественных пастбищах или господа сдавали своих пастухов в наем другим владельцам. Цлиний Старщийу:перечисляя самых богатых людей конца республики, называет» адежду прочим, отпущенника Гая Цецилия

[84]

Клавция Исидора, заявившего в своем завещании от 8 года до н. э., что, хотя он многое потерял во время гражданских войн, он оставляет 4116 рабов, 3600 пар быков и 257 тысяч голов другого скота и наличными 60 млн. сестерциев (Plin., NH, XXXIII, 47, 2). Совершенно очевидно, что этот Исидор был одним из крупнейших скотоводов своего времени и что его рабы в подавляющем большинстве были пастухами. Как известно, по Варрону, в небольших стадах в 700—800 голов полагалось по одному пастуху на 80—100 овец и по два «пастуха на 50 лошадей. В больших, тысячных стадах число пастухов могло быть уменьшено. При стадах Исидора, по самому скромному подсчету, не могло быть занято менее двух — двух с половиной тысяч пастухов. Значительная часть остальных была, вероятно, приставлена к быкам. Так как о собственных землях Исидора, предназначенных под сельскохозяйственные культуры, Плиний ничего не говорит, надо полагать, что быков вместе с их погонщиками он сдавал в наем. На подобную практику указывает отрывок из «Мания» Варрона: Automedo meus quod apud Plotium rhetorem bubulcitarat erili dolori non defuit (Norm. Marcel., 79).

Варрон уделяет пастухам исключительное внимание, значительно большее, чем фамилии, занятой непосредственно на вилле. В отличие от скотников, проживающих в имении, пишет он, которых можно брать из мальчиков и даже девочек (по его словам, мальчик-раб ухаживает за его любимыми ослами в Розее— III, 17), пастухи, отправляющиеся со стадами на далекие пастбища, должны быть крепкие, здоровые мужчины, умеющие обращаться с оружием, чтобы защищать стада от зверей и грабителей. Особенно пригодны в пастухи выносливые и трудоспособные галлы и иллирийцы. Испанцев — бастуланов и турдулов — Варрон не рекомендует назначать пастухами; надо думать, не столько из-за их физических, сколько моральных качеств: отличавшихся исключительным свободолюбием и всегда готовых восстать испанцев опасно было вооружать и надолго оставлять без эффективного надзора. Все пастухи подчинялись одному магистру скота, человеку опытному, грамотному, умеющему делать записи для отчета господину и способному разобраться в руководствах ото лечению скота и людей. Ушедшие на пастбища пастухи жили в хижинах со своими сожительницами, помогавшими им в уходе за окотом и готовившими еду. Днем каждый пастух ел около своего стада. На вечернюю трапезу собирались все пастухи, подчиненные одному магистру (De г. г., II, 10). Иногда часть пастбища распахивалась для нужд «пастухов (Ael. Gallus, fr. 3), вероятно, их собственными силами. Как видим, пастбищное хозяйство по своей организации сильно отличалось от плантационной системы с живущими в казармах бессемейными рабами. Кроме семьи, пастухи, как правило, имели и маленький пекулий — несколько голов скота.

[85]

Судя по Варрону, нужда в пастухах всегда была велика. Он особенно подчеркивает, что пастухам, как живущим на вилле, так и уходящим на пастбища, следует давать постоянных сожительниц, чтобы они рожали детей: это обеспечит их «привязанность к дому и обогатит хозяина пополнением его фамилии. В прологе комедии Плавта «Касина», где интрига построена на соперничестве двух рабов, желавших жениться на рабыне Каси- не, автор предвидит, что многие зрители скажут друг другу: «Что же это такое, разве рабы женятся и просят себе жен? Нам тут показывают новшества, не существующие ни у одного племени». Но Плавт отвечает на подобные недоумения: «Я говорю, что это делается в Греции, в Карфагене и даже в нашей земле, в Апулии. И там браки рабов большое дело, даже большее, чем у свободных» (Plaut., Casina, 67—74). Апулия же, как известно, была страна крупнейших пастбищ. Видимо, уже во времена Плавта там распространился обычай создавать рабам-пастухам семью, если не юридически, то фактически не отличавшуюся от семьи свободных.

Пастухов часто покупали. Именно в разделе, посвященном пастухам, Варрон формулирует шесть способов законного приобретения рабов: их можно получить по наследству, по манципации, по уступке кем-либо своего права, по давности пользования, путем покупки пленного из добычи или покупкой на аукционе. Там же Варрон вкратце останавливается на уже охарактеризованной выше процедуре торговой сделки, касающейся рабов. Можно полагать, что в связи с быстрым ростом крупного скотоводческого хозяйства владельцам больших стад приходилось постоянно прикупать пастухов, и Варрон счел нужным соответственно проинструктировать читателей.

Почему же наемный труд, «все еще игравший более или менее значительную роль в земледелии, так неохотно использовался в скотоводстве? У Плавта еще упоминается наемный пастух, которому полагалось выделить несколько овец (Plaut., Asinar., 521). У Варрона наемные пастухи вовсе не фигурируют.

Думается, что в основном, это объясняется следующим обстоятельством. Купить раба, способного исполнять простую физическую работу, было вообще выгоднее, чем содержать наемного работника. Такой раб стоил в среднем 500 денариев, или 5000 ассов. Наемный работник при Катоне, как мы видели, получал примерно, 3 — с содержанием 4 асса в- день. Цицерон в речи за Квинта Росция (12) говорит, что неквалифицированный раб, сданный в наем, может заработать в день не более 12 ассов. Предположим, что свободный батрак получал больше, скажем, 20 ассов (исходя из предположения, что его производительность труда была в полтора раза больше, чем у раба). С другой стороны, раб мог стоить дороже 5 тысяч ассов, например, как лучшие работники Катона, 15 тыс. ассов. Все равно за

[86]

два, максимум за четыре года на батрака была бы затрачена та же сумма, что и на покупку раба, который в среднем, конечно, работал более долгий срок, чем четыре года. Поэтому в тех отраслях производства, где рабочая сила примерно равномерно использовалась круглый год, а таким было, в первую очередь, скотоводство, раба, даже купленного, не говоря уже о рабе, полученном по наследству или рожденном в доме, было гораздо выгоднее использовать, чем наемного работника. Но в земледелии положение было иным. В те месяцы, когда работа была особенно напряженной, требовалось много рабочих рук, в зимние же «месяцы работники были мало загружены. Правда, кое- какая работа для них находилась, особенно в требовавших более тщательного ухода, чем зерновые культуры, виноградарстве, оливководстве, садоводстве. И древние сельскохозяйственные календари, и Варрон, подробно расписавший по частям года сельскохозяйственные работы, отмечали, что может быть исполнено в зимние месяцы. Но все это были дела, в общем мало существенные, не загружавшие рабов в полной мере. Катон пытался найти выход из положения, сократив на зиму рацион рабов. Впоследствии господа некоторых имений, как уже упоминалось выше, устраивали в имениях различные мастерские, чтобы занять в них рабов на время перерыва земледельческих работ. Но, конечно, далеко не всякий землевладелец мог их организовать, так как для устройства мастерских требовалось сырье (например, для гончарных, кузнечных, солеварен и т. п.) и какое-то количество дорогих квалифицированных ремесленников, способных руководить необученными данному делу рабами. Поэтому землевладельцы предпочитали иметь лишь необходимый минимум рабов-земледельцев, нанимая в страдную пору батраков, тогда как занятые круглый год пастухи вербовались из рабов.

Кроме того, поставленное на широкую ногу, так сказать, промышленное скотоводство, было сравнительно новым делом, связанным с быстрым ростом спроса на шерсть, и особенно на шерсть высококачественную, шедшую на одежду для богатых людей. В этом деле были менее живы старые традиции, оно в большей мере, чем земледелие, особенно земледелие в крупных имениях знати, шло в ногу с временем. А новые предприятия устраивались уже главным образом на основе эксплуатации рабского труда. Так обстояло дело в Сицилии, кое-где в Галлии. Римские колонисты в Африке имели множество рабов, которых помпеянцы вооружали во время войны с Цезарем (Caes., Bell. Afr., 19; 34; 36; 83). Огромные фамилии публиканов, занятые в Азии, между прочим и в сельском хозяйстве, упоминает Цицерон (Cicer., Pro leg. Manil., 6).

Наконец, организовать пастухов было значительно проще, чем организовать большие массы рабов-земледельцев. Пастухи,

[87]

пользовавшиеся гораздо большей самостоятельностью, рассыпанные по обширным пастбищам сравнительно небольшими группами, могли быть оставлены без того тщательного надзора и беспрерывного принуждения к труду, которые были неизбежны в больших рабовладельческих имениях. Пастухов было легче прокормить за счет внутренних ресурсов — молока, сыра, мяса, представлявших для собственников крупных стад значительно меньший интерес, чем шерсть. Легче было их поощрить и заинтересовать, предоставив им небольшой пекулий.

Таким образом, с большей или меньшей долей вероятности мы можем заключить, что: 1) в собственно земледелии в крупных имениях преобладал труд не рабов, а свободных, но в той или иной мере зависевших от собственника земли мелких земледельцев, а также кабальных должников, т. е. господствовали старые методы эксплуатации, сохранившиеся еще от предыдущих периодов истории Рима; 2) развитие рабства в земледелии было связано с распространением не латифундий и плантаций, а мелких и средних вилл, где труд рабов вытеснял труд свободных наемных работников, продолжавший тем не менее играть немаловажную роль; 3) число рабов в хозяйствах разного типа возрастало на основе организации подсобных предприятий и специализированных отраслей производства, работавших на городской рынок; 4) непосредственно с концентрацией земли были связаны развитие крупного скотодческого хозяйства и быстрый рост числа рабов-пастухов. Их организация, однако, ничего общего не имела с плантационным рабством, и закономерности, действовавшие в рабовладельческих хозяйствах эпохи капитализма, к римскому пастбищному хозяйству неприменимы; 5) развитие рабства было связано с внедрением и расширением новых отраслей производства и более прогрессивного для того времени типа хозяйства — вилл с 5—20 рабами. Осуществлявшиеся на таких виллах простая кооперация и более дробное разделение труда способствовали повышению производственных навыков работников и делали рабовладельческую виллу более жизнеспособной и соответствующей уровню развития производительных сил, чем хозяйства, построенные на индивидуальном труде земледельцев, будь то крестьянские наделы или крупные земельные комплексы, раздробленные между мелкими держателями разных категорий.

Как отразилось внедрение рабского труда в сельскохозяйственное производство на положении занятых в нем рабов? Существует мление, что оно становилось тем хуже, чем более возрастало число рабов 8. Вряд ли с этим можно всецело согласиться. Дело здесь не в количестве рабов, а в самой организации производства. Когда уровень производства еще столь низок,

_______-

8.  G. Lefranc. Histoire du travail et des travailleurs. Paris, 1957, p. 77.

[88]

что оно еще неспособно поглотить всю массу наличных рабов, их не берегут. На таких ранних этапах возможны всякие эксцессы со стороны господ, неразумно использующих рабов, не щадящих «их трудоспособности и жизни, не заботящихся о достаточном их содержании. Но по мере развития рабовладельческого способа производства, по мере того как раб все больше становится его основным, решающим фактором, положение меняется. Уже у Катона мы не найдем бессмысленного расточения физических сил раба. Предлагаемый им рацион в общем достаточен для восстановления их трудоспособности. Главной обязанностью вилика, по словам Катана, было заботиться о благополучии рабов (Cato, De agric., 5). Варрон еще больше подчеркивает необходимость заботиться о рабах. Он рекомендует устроить для них просторную, удобную кухню, где они могли бы проводить досуг и столоваться. Он иронизирует над Гортенэием, не менее заботившемся о больных рыбах, чем о больных рабах. Гортензия, восклицает Варрон, более беспокоит нарушение режима предписанного рыбам, чем если его не совсем здоровый раб выпьет холодной воды (De г. г., I, 13; III, 17). Как мы видели, он считал нужным заботиться не только о физическом, но в известной мере и о моральном состоянии рабов: смягчать наказания милостью, выделять старательных и т. п. Однако в первую очередь владельцы пытались обеспечить себе преданность администрации виллы, члены которой могли рассчитывать достичь известного благосостояния, стать арендаторами и владельцами средств производства, выделившись из числа рядовых рабов. Последние перспективы улучшить свое положение еще не имели. Во времена республики их не переводили на положение колонов. Невелик был и предоставлявшийся им пекулий, более обычный у пастухов и лишь за особые заслуги выделявшийся земледельцам, занятым на вилле. Такой пекулий состоял исключительно из нескольких голов скота. Учитывая конкуренцию владельцев стад в тысячи голов, можно с уверенностью сказать, что раб не мог рассчитывать на доход от продажи молока, мяса н шерсти своих овец и коз. Его пекулий мог улучшить пищевой рацион его и его семьи, но не давал рабу никаких шансов скопить достаточно денег, чтобы выкупиться.

Фактор принуждения по отношению к рядовым рабам оставлял далеко позади слабые попытки их заинтересовать, появляющиеся у Варрона. Плети, колодки, оковы, эргастулы были обычной принадлежностью имения. Сельских рабов держали в строгой изоляции. И Катон, и Сазерна, и Варрон запрещали рабам выходить за пределы имения без дозволения вилика. Когда Ливий замечает, что господа запрещают своим рабам по каким бы то ни было поводам общаться с посторонними людьми (V, 3, 8), он, несомненно, имеет в виду сельских рабов. В надписях республиканского времени, сделанных магистрами пагов, обслужи-

[89]

вавших сельские культы, рабы в такой должности никогда не выступают, хотя в городах, как мы увидим далее, они были нередко магистрами и министрами культовых коллегий. Возможно, что в последний век республики рабы были отстранены даже от участия в празднике Компиталий, учрежденном, по преданию Сервием Туллием в честь Ларов перекрестков для всех соседей-земледельцев пага. свободных и рабов. Катон, запрещавший вилику и вилике отправлять какие-либо священнодействия, так как за всю фамилию религиозные церемонии исполняет сам господин, делал исключение лишь для Компиталий, во время которых вилик мог принести жертву на перекрестке. Цицерон же писал, что культ Ларов, завещанный предками как господам, так и рабам, отправляется в имении в виду виллы (Cicer., De leg., II, И). В письме Аттику (VII, 7) он пишет, что не поедет на виллу в день Компиталий, чтобы не обременять фамилию, видимо, справлявшую праздник в своем кругу. Гораций, упоминая сельские праздники в честь Ларов с участием рабов, описывает их скорее как домашние, чем как общественные празднества (Carm., Ill, 17; Epod., 2; Sat., II, 6). Так, даже в религиозной сфере самостоятельность сельского раба сводилась на нет. Недаром для городского раба ссылка не только на мельницу, где работа была очень тяжелой, но и просто на виллу была одним из самых устрашающих наказаний. О ссылке в деревню часто с ужасом говорят рабы Плавта. Муций Сцевола упоминает сосланного в имение раба, оскорбившего господина (Dig, XXVIII, 5, 35, 3).

Сельские рабы занимали самое низшее место среди рабского населения. Уже у Плавта обычно противопоставление грубоватого работяги — сельского раба ловкому, лукавому, нахватавшемуся всяких сведений и некоторого лоска городскому рабу — бездельнику (особенно ярко: Mostell., 39—47). Цицерон, неоднократно упоминавший лиц, присваивавших чужих рабов (ремесленников, актеров, музыкантов, хорошо обученных слуг), ни разу не называет кого-либо, захватившего чужих сельских рабов. Напротив, в речи за С. Росция он доказывает, что покровительствовавший противникам Секста Хризогон забрал к себе рабов последнего только с целью помешать подвергнуть их пытке и тем доказать правоту их господина. Ведь нельзя же думать, восклицает Цицерон, что Хризогон просто польстился на грубых сельских рабов, воспитанных простым хозяином америйского имения (Cicer., Pro S. Roscio, 41). Как мы помним, в письме к Аттику он с презрением отзывался о необученных рабах, которых Цезарь мог бы захватить в Британии.

Видимо, в имениях работали в основном рабы, и по своей национальности казавшиеся рабовладельцам мало ценными. Варрон, говоря о галлах, иллирийцах, испанцах, эпиротах, вовсе не упоминает рабов из эллинистических стран. Возможно, ко-

[90]

нечно, что это случайность, но, возможно, также, что они как люди более образованные и культурные с одной стороны, и как, согласно общему мнению, физически менее выносливые, с другой, в сельском хозяйстве использовались в основном как ремесленники или как административный персонал — мы знаем носивших греческие имена вилика брата Цицерона Некефора и вилика Луцилия Аристократа (Lucil., XV, fr. 516—517). Думается, хотя никаких прямых указаний на это нет, что многие сельские рабы были италики. Как известно, во время Союзнической войны 20 тыс. рабов вошли в войско антиримской коалиции (Diodor., XXXVII, 2, 10). Скорее «всего, они и сами были италики, работавшие на полях римских колонистов, что и побуждало союзников охотно включать их <в свою армию. По словам Плиния Старшего, Италия по всему занимает первое место, между прочим, и по своим рабам (Plin., NH, XXXVII, 57, 1), хотя далее он признает, что Италию кое в чем превосходит Испания, в частности по выучке ее рабов — exertitio servorum (ibid., 2). Следовательно, рабы-италики хороши, но менее обучены, чем рабы испанцы. Это те неученые и простодушные дети местных пастухов и погонщиков быков, которые, по словам Ювенала, были рабами в его маленьком тибуртинском имении (Juven., Sat., XI, 145—161). Свидетельства Плиния и Ювенала относятся, правда, к более позднему времени, но вряд ли можно думать, что в I в. н. э. число рабов-италиков вдруг резко возросло по сравнению с предыдущими столетиями. Напротив, до Союзнической войны их должно было быть больше. Как люди, с детства привыкшие к местным условиям, они естественно употреблялись для работы в имениях, но в глазах своих владельцев стояли ниже выходцев из эллинистических стран.

Каковы были шансы сельских рабов на освобождение? Чтобы .попытаться ответить на этот вопрос, надо рассмотреть данные, имеющиеся о сельских отпущенниках. Судя по Титу Ливию, в 220 г. до н. э. впервые либертины, «ранее рассеянные по всем трибам», были переведены в четыре городские трибы (Liv., Perioch., lib. XX). Затем они, видимо, снова стали включаться во все трибы, так как в 167 г. до н. э. последовала новая реформа. Отпущенники были записаны в городские трибы, кроме тех, у кого был сын старше пяти лет и кто имел сельских владений более чем на 30 тыс. сестерциев, т. е. более 30 югеров. Мероприятие это вызвало резкое возражение народа, но его инициатор— отец Гракхов Семпроний настоял на своем, заслужив тем благодарность сената (Liv., XLIV, 15). Цицерон называл Гракха за проявленную им в этом деле настойчивость спасителем республики (De orat., I, 9). Положение это было подтверждено в 115 г. законом Эмилия. Сульлиций Руф в своем законе о распределении по всем трибам получивших гражданство италиков

[91]

предусматривал то же и для либертинов, но законы его были отменены Суллой. Вожди популяров еще несколько раз (Г. Манил ий в 67 г., Манлий в 58 г., Клодий) пытались добиться включения отпущенников во все трибы, причем дело иногда доходило до кровавых столкновений сенатской партии с плебсом, отпущенниками и рабами, но знать срывала эти законопроекты (Ascon. Pedian., In Milonian., 22; 87; Dio Cass., 36, 42, 1—4).

Отпущенники вообще приписывались к трибе господина, так что и городской раб, отпущенный господином, принадлежавшим к сельской трибе, мог бы быть к ней приписан. Поэтому борьба за порядок голосования отпущенников не свидетельствует о том» что сельских отпущенников, не желавших переходить в городские трибы, было очень много. Дело здесь было в нежелании сената пополнять сельские трибы неимущими, которые стали бы голосовать вместе с сельской беднотой за опасные для нобилитета аграрные законы и тому подобные меры. Однако яростное сопротивление сената включению бедных отпущенников в сельские трибы косвенно показывает, что рабовладельцы вообще не желали увеличивать число бедных сельчан, следовательно, они вряд ли часто отпускали на волю тех сельских рабов, которые не скопили себе тем или иным путем средств, нужных для того, чтобы стать землевладельцами, достаточно зажиточными, а следовательно, и достаточно лояльными. У рядового сельского раба соответствующих возможностей не было. Развившаяся же впоследствии практика перевода отпущенников индивидуально или коллективно на положение колонов для республиканского времени не засвидетельствована и стимулом к освобождению сельских рабов служить не могла.

Следовательно, в сельских местностях проживали те отпущенники, которые сами стали земле- и рабовладельцами или, по крайней мере, зажиточными крестьянами. И о тех, и о других мы имеем некоторые сведения. Небольшое имение принадлежало отцу Горация (Horat., Satur., I, 16). Отпущенник Фурий Кресцин сумел в своем маленьком владении с немногими рабами добиться таких урожаев, что его даже обвинили в колдовстве (Plin., NH, XVIII, 7, 3). Отпущенник Апилий Стенелл прославился как искусный виноградарь: свой виноградник в 60 югеров на номентинской земле он довел до такой степени плодородия, что продал его за 400 тыс. сестерциев (ibid., XIV, 5, 3—5). Отпущенник Сцентиан вывел в своем имении особый сорт яблок, названный его именем (ibid., XV, 15, 1), а Этерий особыми прививками улучшил плоды каштана (ibid., XVII, 26, 5). Неизвестно, были ли эти и им подобные отпущенники сельскими рабами — на эго, возможно, указывает опытность некоторых из них в сельском хозяйстве — или они приобрели свои земли по завещанию, или купили их на деньги, вырученные на каком-нибудь ином деле — так отец Горация служил при аукционах.

[92]

Имевшие сравнительно небольшие участки либертины вместе с другими жителями пагов отправляли должность магистров патов. В республиканскую эпоху, несмотря на урбанизацию Италии, паги еще проявляли известную жизнедеятельность. Они имели свои уставы, собрания, святилища, культы, празднества, казну и выборных должностных лиц. Верховным их органом было собрание всех сочленов, выносившее разные решения по делам пага. Кандидаты в консулы старались обеспечить себе через влиятельных лиц симпатии шагов, так же как коллегий и соседских товариществ (Cicer., De petit, consulat., 8). Значит, паги имели значение и в «политической жизни, па их сходках обсуждались кандидатуры претендентов на высшие в республике должности, выступали ораторы, проводилась агитация. Матистры, конечно, пользовались особым влиянием и авторитетом. Они же были и наиболее состоятельными из pagani, так как должны были тратить свои средства на устройство праздников, игр, постройку общественных зданий для пага.

В некоторых надписях магистры пагов только свободнорожденные, но иногда среди них названы и отпущенники, вероятно, те самые, которые, имея более 30 югеров, числились в сельских трибах. Так, в надписи от 55 г. до н. э. из района Адрии соорудить и разрисовать святилище Геракла по постановлению пага было предметом заботы трех магистров, из которых два были свободнорожденные, а один — отпущенник Тит Темоний Флакк (C1L, IX, 5052). В районе Аквина пять магистров пага — двое отпущенников и трое свободнорожденных — принесли в дар часовенку (C1L, X, 5388). В 94 г. до н. э. Геркуланский паг близ Капуи за десять дней до праздника Терминалий постановил, чтобы магистры местного Юпитера — Iovi Compagei — в соответствии с уставом пага употребили деньги пага на перестройку портика и чтобы в театре они занимали то же место, какое полагалось бы им, если бы они устроили игры; далее перечислено 12 магистров-отпущенников с греческими именами (C1L, X, 3772). В другой надписи из Капуи от 71 года до н. э. перечислены девять свободнорожденных и три отпущенника, также носившие греческие имена,— по постановлению пага они внесли деньги за покупку раба, видимо, для храма Юноны Гауры, почитавшейся на одноименной горе (CIL, X, 3783). В Риме поставил алтарь некто Калтил — отпущенник Л. Туллия Калтила, магистр двух пагов (CIL, I, 804), правда, возможно, не сельских, а римских.

Каким образом приобретали свои участки эти отпущенники, становившиеся магистрами лагов, оказать трудно за отсутствием данных. Можно, однако, предположить, что они выходили из числа видиков и других представителей поместной администрации, сумевших собрать за счет выделенного импекулия достаточно денег. Выкупившись на свободу или будучи отпущены «за

[93]

заслуги» господами, они как люди, хорошо знакомые с сельским; хозяйством и местными условиями, здесь же приобретали участок и возделывали его с семьей «ли двумя-тремя рабами. При всей шаткости выводов, допустимых на основании имен рабов и отпущенников, все же заслуживает внимания то обстоятельство, что почти все либертины — магистры пагов — носят греческие имена. Возможно, то были рабы из эллинистических стран, назначенные виликами и надсмотрщиками.

Если наше предположение в какой-то мере соответствует действительности, то оно подтверждает, что подавляющее большинство сельских рабов на свободу не отпускалось и не имело сколько-нибудь значительных шансов улучшить свою участь.

Бесперспективность положения рядового сельского раба н соответственно его незаинтересованность в результатах своего труда обусловливали грубую и неприкрытую систему принуждения его к труду, а также стремление господ полностью подавить такого раба как личность, лишить его возможности и способности думать о чем-либо, кроме еды и сна (Plut., Cato maior, 21). Однако, как об этом уже подробно говорилось во «Введении», нельзя считать, как это делают многие исследователи, что римские рабовладельцы сознательно старались в погоне за максимальной прибылью в кратчайший срок растратить трудоспособность и жизнь сельских рабов, чтобы заменить их новыми дешевыми пленными. Такое механическое перенесение положения, сложившегося в рабовладельческих хозяйствах Нового света, на римское рабовладельческое хозяйство ничем не оправдано. Как мы пытались показать, в республиканской Италии не было крупных плантаций, работавших на мировой рынок, и тем более не было никаких аналогий с сельскохозяйственными предприятиями эпохи мирового капиталистического рынка. Во «Введении» уже «приводились факты, свидетельствующие, что, как ни старались хозяева поставить свои имения наиболее рациональным образом, почта 30% времени тратилось впустую и что сельское хозяйство могло обеспечить землевладельцам лишь сравнительно умеренный доход, а не баснословные сверхприбыли, извлекавшиеся вест-индскими плантаторами ценой истребления миллионов негров. Большой доход давало скотоводство, а также подсобные отрасли сельского хозяйства — птичники, рыбные садки, пасеки, доход от которых значительно превышал прибыль, доставляемую всем остальным имением (Plut., Cato maior, 21; Varro, De г. г., Ill, 3). Но в этих отраслях методы эксплуатации, характерные для плантационного рабства, вообще неприменимы.

Как мы пытались показать в предыдущей главе, нельзя преувеличивать и значение масс пленных, поступавших на рабские рынки, для развития италийского сельского хозяйства. Нельзя считать, что рабы были в те времена исключительно дешевы и

[94]

что это обстоятельство обусловливало рентабельность рабовладельческих имений или исключительно плохое обращение с рабами. Тяжелое положение сельских рабов обусловливалось не внешними «причинами, не числом рабов и ценами на них, а самой сущностью рабовладельческого способа производства, которое даже независимо от личной воли господ предполагает непосредственное принуждение к труду со всеми вытекающими отсюда методами подавления и устрашения. Методы эти могли изменяться, с одной стороны, в зависимости от силы сопротивления рабов и осознания господами степени грозящей им опасности, а с другой стороны, в связи с диктуемыми экономическими соображениями изменениями форм эксплуатации. Для сельских рабов время серьезных сдвигов тогда еще не наступило. Несколько в ином положении оказались рабы, занятые в. городском ремесле.

[95]

Цитируется по изд.: Штаерман Е.М. Расцвет рабовладельческих отношений в Римской республике. М., 1964, с. 67-95.