Буддизм в Японии (Сенсом, 1999)

Тысяча Будд из храма Сандзюсангэндо. XIII век.

Наверное, наиболее впечатляющей чертой буддизма эпохи Камакура является то, что он становится народной религией. О причинах этого уже говорилось. Их следует искать в упадке аристократического общества, поощрявшего буддизм как эстетический культ, в гордыне и мздоимстве духовенства, в возвышении класса воинов и в общем беспорядке эпохи, когда страданий и нищеты было в достатке, а сознание людей приветствовало учения, несущие утешение. Несомненно, с течением времени какие-то сведения о вероучении просачивались из аристократических кругов к народу; очевидно, что постепенное усвоение простого японского письма способствовало распространению более легких для понимания течений, основанных Гэнсином и Рёнином. Большинство великих проповедников XII и XIII веков помимо ученых трудов на китайском языке писали и более доступные широкому читателю сочинения по-японски, используя графику «смешанная кана». Синран, например, оправдывая использование этого письма в одной из книг, писал: «Простой народ не знает значения иероглифов и очень тугодумен. Поэтому, чтобы они легче поняли, я писал одно и то же снова и снова. Утонченные персоны сочтут это странным и несомненно будут с презрением смеяться надо мной. Но я не обращаю внимания на их насмешки, потому что пишу с одной мыслью: прояснить смысл моих трудов бестолковым людям».

Павильон Саридэн (хранилище реликвий) в Камакура, единственная сохранившаяся часть храма Энгакудзи, построенного регентом Ходзё Токимунэ в 1282—1285 гг. в память двух китайских монахов, погибших во время монгольского нашествия. Здание построено в «индийском» стиле (тэндзикуё), заимствованном из Южного Китая.

По мере того как буддизм становился народной религией, он приобретал и национальные особенности, в том числе и японскую запутанность. Эта тенденция заметна при изучении биографий великих проповедников эпохи Камакура, каждый из которых по-своему выражал свое отношение к формальному буддизму Фудзивара. Реакция принимала три возможных формы: возрождение старых школ Нара, особенно Кэгон и Рицу; зарождение новых течений — Дзёдо, Син и Нитирэн, которые порвали с хэйакскими сектами, и возвышение секты Дзэн, связанное с развитием более тесных отношений с Китаем при династии Сун.

Возрождение сект Нара, хотя и весьма интересно, не связано с основными направлениями развития религии, и поэтому на них не стоит останавливать внимание, но заслуживает упоминания, что Тодайдзи, сожженный дотла в 1180 году, был в 1190 году восстановлен под покровительством Ёритомо на средства, собранные по всей Японии.

Первой из новых сект была школа Чистой Земли (Дзёдо). Ее основные постулаты проповедовались и раньше, но соединить их в единое целое выпало прославленному Хонэн Сёнину (1133—1212), вдохновленному главным образом «Сущностью спасения» Гэнсина. Суть учения выражена в словах, написанных им на смертном одре: «Способ окончательного спасения, которому я учил, это не вид медитации, которая применялась многими учеными прошлого в Китае и Японии, не повторение имени Будды теми, кто изучил и понял глубокое его значение. Это не что иное, как простое повторение имени Будды Амиды, без сомнения в его милосердии, посредством чего можно возродиться в Земле Совершенного Блаженства». Кроме того, он верил в абсолютную действенность нэмбуцу, в то время как другие школы настаивали на относительной. По его мнению, только вера давала простому человеку путь к спасению, а учение или упорная работа почти мешали, так как вели к гордыне и надежде на собственные силы, а не на милосердие Амиды. Хонэн полагал, что Амида выбрал нэмбуцу как путь спасения потому, что его можно выполнять когда угодно, где угодно и кому угодно. Такие положения были и неортодоксальны, и популярны, поэтому он решил основать новую секту, Дзедо, годом создания которой можно считать 1173 г. Влияние проповедника росло с каждым днем, число обращенных увеличивалось «подобно облакам в небе», ими становились мужчины и женщины всех сословий. Хонэн пользовался доверием нескольких императоров, а экс-император Го-Сиракава, говорят, повторил нэмбуцу несколько миллионов раз и умер с могущественной формулой на устах.

Среди светских последователей этой школы было множество знатных людей, включая регента Канэдзанэ, и на его сторону перешли многие из духовенства разного ранга, особенно из школ Тэндай и Сингон. В авторизованной биографии основателя есть несколько эпизодов, демонстрирующих распространение его влияния в отдаленных уголках Японии, сохранились сведения о его переписке по вопросам учения с представителями военного сословия в Камакура и других местах. Наиболее прославленным из этих воинов был Кумагай-но Дзиро Наодзанэ, согласно легенде, принявший монашество из раскаяния в убийстве в бою подростка. Увы романтика! Более достоверные источники утверждают, что истинным мотивом была досада из-за проигранной судебной тяжбы. Тем не менее влияние Хонэна было таково, что высокопоставленный самурай обратился в его веру. В целом военный класс был на волне успеха и не нуждался в религиозном утешении, но жизнь в ранней Камакура была уныла и строга, и не все самураи Ёритомо были той же стойкой породы, что и он сам. Некоторые уставшие от жизни самураи ускоряли свой приход в рай, кончая с собой со словами учения Хонэна, хотя в его догматах нет ничего оправдывающего такой шаг. Что же касается распространения его учения среди широких масс, то до нас дошли слова Хонэна, произнесенные на смертном одре: «Где бы ни выполнялось нэмбуцу, будь то среди высокородных или низкородных, даже в лачуге рыбака — это памятник мне».

Появление свободной религиозной общины, не зависящей ни от служителей, ни от церемоний и храмов, определенно вызывало враждебность у старейших сект, которые и так столь ревностно относились к своим привилегиям, что прибегали к силе, используя ее друг против друга или против двора по самым незначительным поводам. Они требовали запрещения нэмбуцу, и хотя Хонэн с помощью своих высокопоставленных друзей некоторое время сдерживал их нападки, в конце концов он не смог противостоять злословию врагов и казавшемуся почти опасным фанатизму последователей. Пожалуй, это первый пример острой религиозной вражды в Японии, и следует заметить, что ее инициаторами были не фанатичные догматики, а продажные и безнравственные монахи. Правда, среди оппонентов Хонэна были и ученые критики, полагавшие, что его учение гибельно для морали, но в целом, честно говоря, нападки на него были скорее битвой за привилегии, чем борьбой за истину. Против Хонэна был настроен и император, Тоба II. Нескольких наиболее горячих сторонников Хонэна обезглавили, некоторых изгнали, и он сам в начале 1207 г. отправился в ссылку. В конце года его простили, но все же не позволяли вернуться в столицу до 1211 года. Народ горячо его принял, но он был стар и болен и в первом месяце следующего года скончался. Когда он лежал на смертном одре, его ученики принесли изображения Амиды, по старинному обычаю привязали к его руке цветную веревку и предложили умирающему взяться за другой конец с тем, чтобы Будда смог привести его в рай. Однако Хонэн отказался, сказав, что не нуждается в подобной помощи, так как он уже видит сонм Будд, ждущих его среди великолепия Чистой Земли.

Смерть Хонэна лишь усилила народную веру в его учение и вызвала еще большее раздражение духовенства Нара и Киото. По их настоянию двор не раз запрещал нэмбуцу, предпринимались и другие гонения, а могила святого была десакрализована. Такая враждебность длилась на протяжении поколения, но жизненность учения Дзёдо оказалась слишком велика, чтобы с ним можно было справиться только силой, а за Хонэном последовали неистовые проповедники, главным из которых был Синран (1173—1262), еще при жизни основоположника проповедовавший нэмбуцу. Он был сослан в северную Японию; вернувшись, он проповедовал в восточных провинциях. В некотором смысле Дзёдо тогда еще не оформилась как обособленная секта, отчасти по причине гонений, отчасти из-за развития других религиозных течений и, наконец, потому что она была, можно сказать, паразитической и сосуществовала с другими учениями. Последняя черта была фактически источником силы, так как Дзёдо могла не отрывать своих приверженцев от других сект, пока в начале XVII века не оформилась в независимую организацию. Первоначально Дзёдо владела всего несколькими храмами; с точки зрения официальной религии эта секта была незначительной. Вероятно, своей живучестью она обязана вере, благодаря чему секта Дзедо влиятельна по сей день и, как говорят, насчитывает свыше 16 миллионов приверженцев. Два миллиона из них принадлежат собственно секте Дзёдо, а остальные являются приверженцами сект, отпочковавшихся от нее вскоре после смерти Хонэна.

Важнейшей из них была секта Дзёдо Синею, или «Истинная секта Дзёдо», основанная Синраном. Он видоизменил доктрины Хонэна чрезвычайно интересным и эффективным способом, заслуживающим упоминания, так как он характеризует отношение японцев к религиозным проблемам. Синран логически довел теорию нэмбуцу до крайней степени, заявив, что единственного искреннего призыва к Амиде достаточно для спасения, а все дальнейшие повторения формулы лишь хвала Будде, желательная, но необязательная. Раз место в раю обеспечено, то человеку незачем посвящать себя занятиям религией и забивать голову непонятными учениями. Он не обязан чтить других Будд, кроме Амиды. Пусть лучше живет обычной жизнью, выполняя свой долг родителя и члена общества, следуя обычным мирским правилам доброго поведения. Синран сам давал пример своим последователям, так как он не был ни монахом, ни мирянином, а был тем, кого уже в эпоху Хэйан называли сями (шраманера), то есть человеком, ведущим религиозную жизнь, но не всецело следующим монашескому уставу. У него было шестеро детей от дамы (как говорят, дочери регента Канэдэанэ), именуемой Монахиня Эсин, которая была его фактической женой. С тех пор адептам секты Син не только разрешается вступать в брак, но безбрачие вообще решительно не одобряется, а должности в храмах Син часто передаются по наследству. Синран утверждал, что служители культа — это не те люди, которые обязаны единственно стремиться к совершенству, но учителя, которым нет нужды отличаться от других платьем или образом жизни. Он не видел отличий между учителем и последователем и зашел в этом настолько далеко, что рассматривал всех верующих в нэмбуцу как равных членов братства. Слова, используемые для описания этих групп, показывают, что секты Дзёдо были сперва общинами типа ни , и очевидно, что одной из важнейших причин их популярности было то, что они приветствовали новообращенных из низших классов. Сам Синран в одном из своих трудов пишет о желании «быть таким же, как самый грубый крестьянин». Очевидно, что Синран упрощает религию до чрезвычайной степени во всем, что касается ее отправления, но не следует предполагать, что он, как и Хонэн, имел лишь элементарное представление о религиозной философии. Оба они были весьма учеными и тонкими теологами. Они могли изъясняться простым языком, доступным невеждам, но их более серьезные труды обширны и без основательных специальных знаний сложны для понимания.

Существовало несколько других ответвлений секты Дзедо, разной значимости, но их все можно описать как опирающиеся на обращение к Амиде, в отличие от другой великой народной секты того времени — Хоккэ, или «Секты Лотоса». Ее основателем был Нитирэн (1222—1282), одна из величайших фигур японской истории. Его жизнь и деятельность очень наглядно передают характерные черты буддизма эпохи Камакура, уже заметные в сектах, особо почитавших Будду Амиду, и так как его учение было протестом против существовавших форм религиозной жизни, оно стало народным по проявлениям и национальным по своим целям.

Нитирэн, можно сказать, завершил долгий процесс усвоения японцами буддизма в том виде, как они его теперь понимают. Подобно всем великим проповедникам эпохи, он сперва изучал доктрины секты Тэндай. Но вскоре разочаровался, так как они были слишком общими для его страстного и решительного нрава. В тридцатилетнем возрасте он начинает выступать против мистических практик Сингон, братств с горы Коя, против амидизма верующих в нэмбуцу, против монашеской дисциплины (рицу) сект Нара и против недавно возникшей секты Дзэн, или медитативного буддизма. Очевидна всеохватность его обличений, и важно отметить главную причину его нападок на эти различные формы культа — то, что они истощают жизненные силы народа и развращают государство.

Нитирэн был как религиозным, так и политическим реформатором, вдохновляемым сильным гражданским чувством, о чем можно судить по заглавию его великого труда «Риссё анкоку-рон», «Рассуждения об установлении мира и справедливости в стране». В своих работах он постоянно употребляет такие обороты, как «процветание нации», а в сочинении под названием «Открой глаза» он пишет: «Я буду столпом Японии. Я буду глазами Японии. Я буду великим сосудом Японии». Это было новым явлением, так как, хотя буддийское духовенство часто влияло на светскую власть, ни один предшествующий проповедник не связывал духовное богатство народа с преходящими судьбами государства. Но Нитирэн обладал амбициозной и неистовой натурой и, похоже, не боялся, а скорее наслаждался столкновением с властью. Его жизнь являла пример духа не кроткого святого, а воинственного реформатора. Нарушив традицию японской веротерпимости, — ведь до сих пор сектантские разногласия не вызывали или вызывали очень мало враждебности — Нитирэн рассматривал все другие доктрины как еретические и проклятые и яростно требовал их искоренения. В то же самое время он был созидательным проповедником и очень ученым человеком. После длительных поисков он решил, что «Сутра Лотоса» — единственное вместилище вечной истины и единственный путь к спасению. Следовательно, он проповедовал возврат к древней чистоте буддизма Тэндай, как он толковался патриархом Дэнге. Но, находясь под сильным влиянием распространенной идеи, что «последние дни упадка» пришли, Нитирэн настаивал, что человек нуждается в каком-то простом методе обретения истины. И хотя он приходит к такому заключению сложным философским путем, его учение сводит существо религии к простому повторению названия канона в благоговейном заклинании «наму мёхо рэнгэ кё!», «Слава Сутре Лотоса Благого Закона».

На практике, казалось бы, различия между последователями Хонэна, искавшими спасения в возглашении Амиды, и последователями Нитирэна, спасающимися возглашением «Сутры Лотоса», незначительны. Однако они вдохновлялись различным типом религиозности: одни — пассивные и пессимистичные, другие — энергичные и вызывающие. Секта Лотоса всегда соответствовала характеру своего основателя, и поэтому его жизнь вызывает не просто биографический интерес. Когда он постиг истину, он начал ее деятельно проповедовать. Изгнанный из родной деревни местным управляющим, разъяренным его неистовым языком, он осел в Камакура, где проповедовал толпам на улицах и площадях, смело нападая на амидистов и поучая правителей Японии. Это было в 1260 г., когда положение дел по всей стране оправдывало самый глубокий пессимизм. В 1257 г. случилось страшное землетрясение, за ним в течение года последовали бури, наводнения, голод и мор. Администрация Ходзе проявляла признаки упадка, военные самоуправствовали, жрецы оккультных сект извлекали выгоду из народной паники. Нитирэн приписывал все бедствия испорченности современной религии и предсказывал, что если нация не обратится к истине и ее правители не уничтожат ложные учения, то их постигнут дальнейшие потрясения, в особенности иноземные вторжения. Это замечательное утверждение, основанное, возможно, на пророческой интуиции, лишь разозлило баку фу, которому он направил короткую записку. Его изгнали, и он не возвращался в Камакура до 1263 г. Все это время Нитирэн снова проповедовал, еще яростнее, чем когда-либо, постоянно подвергаясь опасности, но всегда приобретая новообращенных. Сферой его деятельности была восточная Япония, оплот феодализма, и его воинственное учение приобрело много сторонников среди самураев и местных магнатов. Его обличительные речи беспощадны; испытываешь удовольствие, читая такую безудержную брань в сочинениях, написанных, как правило, языком изысканно почтительным. Он называет Кобо Дайси «величайшим лжецом в Японии», учителей секты Сингон — «предателями», Дзэн — «доктриной демонов и дьяволов», членов секты Рицу — «разбойниками», а нэмбуиу — «адским занятием». Услышав новость о том, что казнили монгольских послов, он писал другу: «Величайшая жалость, что им пришлось отрубить головы невинным монголам и оставить в живых адептов нэмбуцу, Сингон, Дзэн и Рицу — настоящих врагов Японии».

Из переписки Нитирэна, несмотря на заложенный в его природе вызов властям, видно, как он внимателен к слабым и бедным. Сохранились очаровательные, добрые письма, адресованные адептам его учения, мужчинам и женщинам, ибо, в отличие от старых сект, он, так же как Хонэн и Синран, считал, что женщины в конечном счете могут становиться Буддами, хотя и полагал несомненно, что сперва они возродятся в раю мужчинами. Но, по собственному признанию, он был «самым необъяснимым человеком в Японии» и потому был обречен на гонения.

Когда в 1268 г. миссия Хубилая прибыла в Японию, Нитирэн возобновил увещевания правительства и высшего духовенства, но редкому сановнику нравится критика, особенно если она хорошо обоснована, и вскоре его осудили за измену. Чудом избежав казни, он отправился в изгнание, но остался тверд в вере в свое предназначение. Он — олицетворенное пророчество Будды и посланец, чье призвание — открыть истину «последних дней Закона» и основать истинную религиозную традицию со священным центром в Японии.

Пока Нитирэн был в изгнании, его влиятельные друзья действовали в Кама-кура. Среди правителей были люди, восхищавшиеся им; некоторые боялись, что преследование такого святого человека может вызвать гнев Будды. Весной 1274 г. стало известно, что монголы готовят нападение на Японию, и подтверждение пророчества еще выше подняло Нитирэна в глазах этих людей. Его даже вызвали в Камакура попросить совета, и он ответил, что единственной гарантией от бедствия является принятие всей страной его веры, тогда как все другие учения следует запретить, а их глав покарать. Власти предложили половинчатое решение, но он не пошел на компромисс. Воины решили положиться на силу своего оружия и заклинания, а Нитирэн навсегда покинул Камакура, удалившись в свое горное уединение. Такое смирение выглядит удивительным для столь воинственной персоны, но им двигала истовая вера в свое предназначение. Он дожил до зимы 1282 г., и до его смерти монголы дважды пытались завоевать Японию. Они были отбиты, но это не вызвало у Нитирэна ни радости победы над врагом, ни разочарования от ошибочности своего предсказания. Несмотря на весь его мистицизм, он реально смотрел на вещи и понимал, что монголы разбиты благодаря случаю и что разгром вражеской армады лишь отсрочил, но не предотвратил распад общества. Военачальники приписывали победу своей доблести, служители секты Сингон — своим молитвам, но Нитирэн несколько месяцев спустя в письме своему другу, старому воину, писал: «Спроси их, принесли ли они голову монгольского царя?». События показали, что он поставил правильный диагноз болезни своего века, хотя, возможно, ошибался в методах лечения. Зло, о котором он предупреждал, росло и ширилось, правительство пало, и Япония на столетия забыла подлинный мир. Секта Нитирэна пережила множество гонений, оставаясь всегда настойчивой и полной миссионерского рвения *. Сегодня она насчитывает три миллиона приверженцев. Они увлекаются барабанным боем и песнопениями, как говорят, «вызывающими апокалиптический экстаз», чем несколько напоминают Армию Спасения в Европе. Вплоть до недавнего времени служители секты претендовали на обладание силой исцеления одержимых злыми духами, в чем заключается некоторая ирония, так как ее основатель ненавидел колдовство оккультных сект.

Сказанному выше о религиозном развитии и житиях подвижников могут найтись параллели в истории других стран. Читатель, возможно, с меланхолическим интересом вспомнит все те же красивые или позорные события страниц западных хроник — святых, мучеников, изуверов и фанатиков, величественные зрелища и искажение истины. Однако можно прийти к выводу, что японцы в целом проявляют в вопросах веры редкую для Европы терпимость, доходящую почти до равнодушия. А один из аспектов их религиозной истории, вероятно, уникален — развитие секты Дзэн. Влияние этого учения на Японию настолько утонченно и всеобъемлюще, что стало самой сутью их прекрасной культуры. Проследить все воздействие его мысли и чувства на искусство, литературу и поведение — означало бы написать в наиболее полном объеме самую трудную и самую пленительную главу духовной истории японцев, которую мы отваживаемся лишь набросать неверными контурами **.

Слово дзэн происходит, через китайский язык, от санскритского дхьяна, означающего созерцание, и школа Дзвн в отличие от других сект считает, что просветление приходит только через прямое бессознательное восприятие. Эта традиция полагается не на действенность магических заклинаний или власть милосердного спасителя, а на усилия личности осознать смысл вселенной. Дзэн-буддизм пришел на Дальний Восток из Индии, но историческая цепочка его передачи неясна. Вероятно, он в значительной степени обязан раннебуддийской мысли, центральной идеей которой был духовный опыт, известный как «просветление» (самадхи). Та часть его истории, которая считается достоверной, начинается с прибытия в Китай в 520 г. н.э. индийского монаха по имени Бодхидхарма, что свидетельствует о развитии индийского учения под воздействием китайской философии. Очевидное проявление китайского склада ума находит другое, не очень отличающееся от Дзэн, выражение в мистицизме Лао-цэы, и каковы бы ни были истоки дзэн-буддизма, его следует рассматривать как специфически дальневосточный продукт.

Доктрины Дзэн были известны в Японии в эпоху Нара, и та идея, что определенные религиозные истины нельзя объяснить словами, а следует осознавать только интуитивно, была присуща большинству сект, особенно мистического направления, таких, как Тэндай и Сингон. Но как самостоятельное учение Дзэн формируется в Японии в эпоху Камакура и приобретает особую популярность среди самураев. Можно сказать, что в Японии Дзэн начинается с основания монахом Эйсаем вскоре после 1200 г. секты Риндзай.

На первый взгляд удивительно внимание энергичного общества Камакура к секте, обычно описываемой как созерцательная. Но у Дзэн есть и иные качества. Его принципы в древнем Китае были резюмированы следующими строками.

Особая передача без священных книг.

Отказ от опоры на письменное слово.

Прямое обращение к душе человека.

Созерцание своей природы и достижение состояния Будды.

Очевидно, что даже простые практические основы Дзэн были во многом привлекательны для воина, тем более, для человека уверенного в своих силах. Дзэн не зависит от письменной традиции и не обладает сложной философией. Фактически это антифилософское учение, так как оно делает упор на важности осознания истины, приходящей благодаря взгляду внутрь себя, а не путем изучения слов других людей. Суровым воинам должна была быть неприятна эмоциональность сект Чистой Земли, и они несомненно не переносили метафизических тонкостей других школ. Большинство из них не были столь образованны, чтобы понять их сложную терминологию. Но внезапное просветление, сатори, являющееся целью исповедующих Дзэн, — это сокровенный личные опыт. Учитель Дзэн не читает сутр, не исполняет обрядов, не поклоняется изображениям, он наставляет учеников не длинными проповедями, но намеками и указаниями. Ученик должен сам себя проверять, руководствоваться собственными чувствами и найти свое место во вселенной духа собственными силами. Дзэн настолько непередаваем, что не имеет канона, и его ранняя литература, хотя и многочисленна, состоит главным образом из биографических анекдотов и психологических притч. Наставники обучали obscurum per obscurius (постижению загадочного через еще более загадочное), используя парадоксальные изречения, удары и пинки или оглушительные крики, целью которых было довести ученика до внезапного просветления.

Естественно, система, настолько лишенная догм и теории, могла удовлетворять самых различных приверженцев. Противники Дзэн иногда небезосновательно утверждают, что это бутафорский и претенциозный мистицизм. Так как он в целом противопоставляется ритуалу и условностям, у его адептов есть склонность к эксцентричности, а в крайних случаях и к определенному шарлатанству. Не будет чрезмерным скептицизмом полагать, что некоторые знаменитости дзэн-буддизма, дергая за нос искателей истины или дерзя монарху, «играли на публику», и кое-что говорит в пользу аргумента: чего нельзя ясно выразить, возможно, и совсем не стоит выражать. Дзэн с самого начала вызвал резкое сопротивление Тэндай, Сингон и сект Нара, послужившее главной причиной переезда Эйсая в Камакура, где позиции узаконенных направлений были не так сильны. По меньшей мере один или два раза враждебные партии нападали и сжигали монастыри Дзэн. Особенно раздражала старые секты претензия на «особую передачу без писания». Существует острая критическая запись, сделанная в 1295 г. придворным сановником, где он пишет, что адепты Дзэн полагаются на высказывания своих учителей, однако пусть у них даже «замечательные учителя, но как они смеют улучшать слова Сяка?» Что касается их так называемого созерцания, продолжает он, они просто «дремлют на своих скамьях и думают о развратном и бессмысленном». С тех пор часто утверждают, что проповедники Дзэн просто фокусничают, и, несомненно, их спокойное чувство превосходства у многих могло вызывать только раздражение. Но глупо предполагать, что культ, столь усердно практикуемый и столь сильно воздействующий на интеллектуальную жизнь двух великих народов, — просто жульнический фарс. Легче и разумнее заключить, что своей искренностью он демонстрирует характерную реакцию прозаических умов японцев и китайцев на запредельные взлеты индийской философии. Именно посредством Дзэн был найден компромисс между буддизмом и чисто китайской философией, выражавшейся в конфуцианстве и даосизме, и это произошло главным образом потому, что Дзэн оставлял место для простого практического кодекса социальной этики, в то время как идеи повседневной морали индийского буддизма скрывались за сияющими облаками метафизики. Несомненно, именно этические элементы Дзэн помогли ему завоевать расположение самураев. Интересно отметить, что из различных китайских школ наибольшим успехом в провинциальной Японии пользовались южные секты, особенно Сото. Эта школа учит, что просветление приходит внезапно, не постепенно, настаивает на самодисциплине и самонаблюдении. Такое учение вполне соответствовало характеру и идеалам феодального воина. Оно, в конце концов, практично и непосредственно. Оно не рекомендует абстракций, а советует человеку разобраться в себе, «заглянуть в свою суть». Оно прививает спокойствие и уверенность в себе, а бедные монастыри Дзэн, где монахи убирают и стряпают, незатейливые сады, в которых они работают, гармонировали с умеренными стандартами ранней Кама кура.

Так как просветление — мистический личный опыт, пытаться проникнуть в его природу — праздное занятие. Но можно допустить, что оно приводит к убеждению, что вселенная пронизана единым духом. Это чувство неотъемлемости, единства индивидуума со всей природой пропитывает национальное мышление и находит выражение в искусстве. Всегда чуткие к красоте природы, японцы нашли в Дзэн взгляд на жизнь, который не только оправдывает, но и придает чистоту и силу их взглядам. Дзэн, можно сказать, принес им как духовное, так и эстетическое вдохновение.

Примечания

* Большинство последователей Нитирана обладало таким же духом. Об одном из них (Нитидзи) сообщается, что в 1295 г. он отправился миссионером в Сибирь.

** Дзэн-буддизм. Заявление, что Дзэн невозможно объяснить словами, а можно осознать лишь интуитивно, — опрометчивый шаг для любого автора, пишущего о философии японцев, исключающий для него подробное изложение этого предмета. Тем не менее большинство ученых-историков ничего не могут поделать со стремлением сформулировать не поддающееся определению. Боюсь, что здесь и далее (в главе XVIII) я виновен в этой неосмотрительности. Профессор Судзуки говорит, что описанное мною как Дзэн — «не весь Дзэн» и что западный образ мышления «никогда не сможет разделаться с вечной дилеммой — вера или разум, человек или Бог», и т.д. Он пишет, что Дзэн отметает все это как затуманивающее нам внутренний взгляд в суть жизни и реальности. На эти утверждения такого авторитетного ученого мне нечего возразить, кроме того, что японский подход к философским проблемам, очевидно, в какой-то мере сочетает реальность с мистикой и отвергает то, что для нас выглядит рациональным подходом к аналитическим методам.

Намеревающихся изучать Дзэн, вероятно, следует предостеречь словами Уильяма Джеймса: «Основная мысль всего мистицизма — непередаваемый восторг».

Сенсом Дж. Б. Япония. Краткая история культуры. СПб, 1999, с. 335-349.