Автономия (БСЭ, 1926)

АВТОНОМИЯ (от греч. autos — сам, nomos — закон), самозаконность, право политического самоуправления. Термин этот означает в политике и нраве ту степень децентрализации, которая занимает середину между одним лишь административным самоуправлением и федерализмом. Автономная единица (область, город, община) не довольствуется нравом избирать людей и учреждения для управления собственным имуществом этой единицы, ее хозяйственными и иными, местного значения, делами. Она заинтересована более всего в сохранении и развитии своей самобытности, своей исторической, политической, национальной индивидуальности. Подобной цели, в условиях классового общества, нельзя достигнуть, не располагая собственными законодательными учреждениями. Самое признание государством права той или иной его части самоуправляться на основе законов, изданных местным законодательным органом, есть не что иное, как официальное свидетельство культурной самоценности этой части. Но это признание государство не простирает настолько далеко, чтобы освободить автономную область от своего контроля, предоставить ей возможность свободного законодательного самоопределения в определенной, хотя бы очень узкой, сфере, — чем автономная часть и отличается, по общему правилу, от федеративной. Отрезок власти, отмежеванный государством автономной провинции, может быть очень значителен и вширь и вглубь, тем не менее, все законы ее нуждаются в утверждении высшей государственной власти. Та же автономная область, возвысившись на степень федеративной части, может лишиться большой доли своих прерогатив, но в оставшейся сфере она приобретает свободу от общегосударственного контроля.

По единодушному мнению исследователей, понятие автономия лишено твердо установленного содержания. Наука затрудняется определить такие черты автономии, которые позволяли бы легко и бесспорно разграничивать административное самоуправление от политического, автономиям от федерализма. Образцы, примеры и виды А., представляемые политической жизнью, отличаются таким разнообразием, таким богатством оттенков и переходов, что создание из этих образцов какого-либо единого типа автономного управления совершенно невозможно. И схема, вроде приведенной выше, может быть применяема лишь о существенной оговоркой: не рассчитывая втиснуть в нее все многообразие и неожиданные особенности политических форм, наблюдатель получает лишь возможность предварительной ориентировки в основных понятиях самоуправления и децентрализации. И действительно, не может быть сомнения, что в составе прежней Венгрии автономная Хорватия, имевшая не только сейм, но и собственное правительство, ответственное перед сеймом, существенно отличалась по своему положению от автономных земель, входивших в состав Австрии. В свою очередь, характер государственных связей, соединявших ту же Хорватию с Венгрией, лишь отдаленно повторялся во взаимоотношениях автономной Исландии с Данией, Финляндии с Россией — автономия Эльзас-Лотарингии в составе бывшей Германской империи была, конечно, иного типа, чем каждая из только что упомянутых, и, наконец, автономические формы, встречавшиеся в континентальной Европе, имели очень мало общего с тем порядком, который характеризовал и характеризует взаимоотношения Англии и ее автономных владений. В пределах самой Британской империи пестрота автономических форм достигает крайних степеней. Так, первые признаки еще недоразвитой автономии наблюдаются в управлении тех частей Британской империи, где, подобно Антильским островам, совет при генерал-губернаторе целиком избирается населением; еще более заслуживает названия автономной колония Ньюфаундлэнд с его собственным парламентом и министерством. Но колонии того и другого типа, отличаясь друг от друга, несомненно, отличаются и от той группы «самоуправляющихся доминионов», которую составляют Австралия, Канада» Нов. Зеландия, Ирландия и Южная Африка, и внутри которой, в свою очередь, существуют переходы, вряд ли позволяющие говорить даже и здесь о каком-нибудь бесспорном автономическом типе. Правда, все эти доминионы строятся, в общем, по образцу парламентской монархии: их генерал-губернаторы, в качестве представителей короны, наделены правом вето по отношению к парламентским законопроектам, и министерства, избираемые из среды парламентского большинства, политически ответственны перед парламентом. Тем не менее, в отношениях метрополии и колоний, в позициях, которые доминионы занимают по отношению к Великобритании, нетрудно установить известную скалу, отчасти отразившуюся даже на названиях этих «колоний с представительным правлением». Не даром за австралийской федерацией (где, м. пр., верхняя палата не назначается губернатором, как в Канаде и в Новой Зеландии, а избирается народом) утвердилось название Commonwealth— республика. Канада, при всей своей самостоятельности, особенно возросшей после империалистской войны, довольствуется титулом доминиона, а новым членам Британской империи, как Ирландия и Южно-Африканская уния, завоевавшим свое автономное существование в эпоху очевидного ослабления внутренних имперских связей и усиления "центробежных тенденций, присвоено наименование Freestate — свободное государство. Индия, получившая в послевоенное время двухпалатный парламент, увеличивает собой число своеобразных автономий в составе Британской империи; что не мешает, конечно, метрополии продолжать свою прежнюю политику экономической эксплуатации по отношению к Индии, Такой своеобразной автономией является и Шотландия, с ее особенной судебной организацией, ее самостоятельным департаментом народного просвещения, бюро местного управления и секретариатом по шотландским делам в Лондоне.

Таким образом, картина автономических форм являет, действительно, такую пестроту и многообразие, при которой вывести для понятия автономии сколько-нибудь удовлетворительное единое определение весьма затруднительно. Да и вряд ли задача эта имеет какое-нибудь теоретическое или практическое значение. Гораздо важнее научно осмыслить и уразуметь источники этого поражающего разнообразия. Но к такому пониманию буржуазная наука могла бы подняться лишь ценою отказа от своего классового назначения. Мы знаем, что во все времена своего существования государство ни на одну минуту не переставало быть организацией классового господства. Превыше всех своих целей оно утверждало (под теми или иными благовидными покровами) одну верховную цель, которой все прочие были подчинены: эксплуатацию трудящихся масс. Интересы господствующего класса собственников всегда диктовали ему стремление сосредоточить в своих руках все экономические ресурсы страны. Со времени же подъема буржуазии, как класса, рост национального богатства неуклонно совершается именно в форме все растущего обогащения одних и все усиливающегося разорения других. Политическим отражением этого процесса явился догмат государственного единства, который буржуазия склонна была утверждать в виде непреложного правила не терпящего исключений. Эта идея государственного единства и инструмент ее — правительственная централизация— уже в 17 и 18 века оказались прекрасным оружием, с помощью которого абсолютистские короли победили феодальную раздробленность и разрозненность и подготовили почву для буржуазного хозяйствования, В это время исчезли или потеряли свое значение различные сословные, общинные и городские автономии, а буржуазные революции конца 18 и первой половины 19 века довершили разгром феодального партикуляризма. Она уничтожили хозяйственную самостоятельность территориальных подразделений, из которых состояло государство старого режима, и заменили ее тесной экономической взаимозависимостью отдельных частей. Буржуазия убила сословно-соседскую общину, погнала деревню в город, перемешала членов сословий, корпораций, цехов и районов, упразднив неподвижность и стойкость наследственных и приобретенных уз, прав и привилегий, и подчинила единой власти капитала как отдельных индивидов, так и целые районы и народы.

Но не существует и не может существовать шаблона, по которому практикуется это единство. Государство, Как известно, есть нечто очень материальное, вещественное. Его власть осуществляется на территории, части которой обычно различны по географическим, климатическим, почвенным и всяким иным условиям, над населением, различные группы которого почти всегда имеют различное историческое прошлое, своеобразные бытовые навыки, пестрые хозяйственные интересы. Неудивительно, если перед правящими классами всегда стояла задача наивыгоднейшим образом приспособить единую власть государства к многообразным объектам государственного властвования. Единая цель государства — удержание в повиновении подвластных масс — должна достигаться в различных местах хотя и по-разному, но одинаково успешно, а главное, согласно единому верховному интересу господствующего класса: сохранению его форм частной собственности. Различные виды местного самоуправления и автономии в буржуазных государствах и представляют собою не что иное, как различные, более или менее прикрытые, способы эксплуатации и угнетения.

Центральная власть вынуждена, конечно, считаться с реальными условиями своей силы и силы эксплуатируемых. Но если вопрос о том или ином виде автономии, для той или иной области, не есть вопрос справедливости, равенства, вопрос удовлетворения нужд этой области, а только ее силы и настойчивости и относительной слабости центра, то очевидно, что в каждом данном случае вопрос решается различно, и пестрота автономических форм находится в непосредственной зависимости от беспрерывно меняющегося соотношения сил. Пример Англии здесь наиболее поучителен. Наблюдая в 60-х годах прошлого века положение Ирландии, Энгельс замечает, что «Ирландия — цитадель английской земельной аристократии», и «все английские свинства имеют свое начало в порабощенной Ирландии». Пока Ирландия питает могущество английской земельной знати, позиция этой знати в самой Англии оказывается несокрушимой,— поэтому «внутреннее социальное развитие Англии парализовано теперешними отношениями к Ирландии» (Энгельс) поэтому, вообще «горе народу, если оп поработил другой народ» (Энгельс, Ленин). Форма, в которой господствующие классы Англии эксплуатировали в то время Ирландию, Обусловливалась могуществом Англии, еще не знавшей чьего-либо соперничества на мировых рынках, и беззащитностью Ирландии, совершенно разоренной к середине 19 века. Это делало легким и возможным эксплуатацию Ирландии в самом грубом и неприкрытом виде: «ни в какой другой европейской стране чужеземное владычество не приняло такой прямой формы ограбления туземцев» (Энгельс). Сообразно с этим и политические формы эксплуатации отличались грубой простотой и несложностью: безусловно отвергались и те скромные автономические претензии Ирландии, которые сводились к программе home rule. В ином, однако, положении находилась Великобритания по отношению к своим заморским колониям с белым населением. Уже в конце 18 века горький опыт с североамериканскими владениями показал, что господствующие классы метрополии должны изобрести некий компромисс с господствующими классами колоний, дабы в рамках и под покровом его продолжать сообща более или менее успешное ограбление подчиненных классов колоний. Об этом же в 30-х годах прошлого столетия пришло грозное напоминание со стороны восставшей Канады, где несколько лет спустя англичане и положили начало той системе автономического устройства, которая, благодаря своей гибкости, богатству и разнообразию оттенков, позволяет эксплуатировать каждую j колонию с наибольшей выгодой и наименьшей затратой сил. Вслед за Канадой ряд других колоний, среди них Австралия и Южная Африка, получили в разное время различные автономии, более или менее соответствовавшие их удельному весу, облегчавшие и упрощавшие до возможных пределов их ограбление. Именно с 70-х годов прошлого столетия Англия, в связи с нараставшей угрозой ее промышленной монополии, стала искать поддержки и спасения в империалистической политике и вновь, после некоторого перерыва, обращает усиленное внимание на свои колониальные владения. Теперь центр тяжести перемещается: финансовый капитал не склонен, подобно лэндлордам, питаться одной Ирландией; весь круг британских владений, «Великую Британию» (Greater Britain), on стремится превратить и «цитадель» своего владычества, все цветные и белые колонии—в обеспечение своих «свинств». Известно, что это удалось ему. И не последним орудием в его руках оказались разнообразные автономии, пестрой политической тканью которых он повсюду прикрыл факт экономического рабства автономных колоний.

В свете такого понимания политического смысла автономии, становится очевидным, что Советское государство, не отказываясь от этого термина, вносит в него, однако, совершенно иное содержание. Здесь нет, прежде всего, речи об экономическом и политическом подавлении большинства меньшинством. Сообразно с этим, существенно меняется смысл и назначение государственного единства и централизма. Государство, в котором власть осуществляется пролетариатом в союзе с широкими крестьянскими массами, тем самым утверждает высшее и наиболее ценное единство: единство классовых интересов трудящихся. Экономические и политические противоречия капиталистического общества здесь не могут иметь места; из символа экономической кабалы и насилия автономия превращается здесь в форму дружного сотрудничества наций. Рука-об-руку с таким, и только таким единством может выступить и в действительности выступает централизм советского государства, суть которого решительно противоположна и в идее, и на практике - централизму буржуазии: мы имеет здесь, во- первых, полное отсутствие того противоположения правительства и «народа», которое неизменно сопутствует всем начинаниям капиталистического государства; во-вторых, добровольный характер централизма: это — централизм снизу, и уже по тому одному— централизм добровольный.

Как еще до Октябрьского переворота предвидел Ленин, три момента имеют определяющее значение для советского государства: 1) свободное самоопределение и самоорганизация народных низов — «пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки государственную власть, организуясь вполне свободно по коммунам»; 2) создание единого фронта трудящихся масс против капитала и буржуазии — они «объединят действия всех коммун в ударах капиталу, в разрушения сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики, землю и прочее всей нации, всему обществу»,— что дает в результате 3) «добровольный централизм, добровольное объединение коммун в нацию». Таким образом, уничтожается та противоположность «центра» и «мест», которая в собственническом государстве именно и вдохновляет непрекращающуюся борьбу за местное самоуправление, за автономию, за децентрализацию. Пользуясь суждением Маркса о парижской Коммуне, мы вправе сказать, что и в нашей системе местное самоуправление естественно вытекает из самого факта существования Советов, но это местное самоуправление не должно больше играть роль противовеса государственной власти. Самый термин «местное самоуправление» становится здесь, в сущности, ненужным, нелогичным, ибо само центральное управление есть не что иное, как самоуправление пролетариата. На такой почве необходимое размежевание власти между центром советского государства и его многообразными частями должно было совершиться сравнительно безболезненно. Автономное устройство наций, объединенных в Советский Союз, Имело задачей не разрушать и не подтачивать, а как раз укреплять и подчеркивать общегосударственное единство.

В свое время Энгельс охарактеризовал Россию, как «владельца громадной суммы украденной собственности», где под украденною собственностью подразумевались малые нации, ограбленные и порабощенные помещичье-буржуазным государством.

Но ту же картину национального угнетения представлял весь капиталистический мир. Великобритания на пестром поле своих колоний, Германия в Познани и Эльзас-Лотарингии, Австро-Венгрия па любом клочке своей лоскутной территории — каждая по-своему демонстрировала автономическое устройство в качестве неплохого средства эксплуатации экономически слабых и политически беззащитных наций. Не вопреки, а с помощью «видимых» автономий буржуазное много-национальное государство превратилось в чудовищную разноязычную тюрьму, где буржуазия господствующей нации, действуя на правах главного тюремщика, то подкупала призрачными автономическими вольностями буржуазию подвластной нации, то запугивала ее угрозой удушающего централизма и в обоих случаях создавала себе деятельного помощника по эксплуатации народных масс. То прикручивая провинцию мертвым узлом к ненавистному центру, то ослаблял скрепы «дарованием» льгот в законодательстве и управлении, господствующая нация всегда обеспечивала себе наилучшие возможности обогащения за счет «самоуправляющейся» нации.

Вместе с исчезновением в пролетарском государстве всех этих предпосылок экономического рабства, падают, очевидно, и все формы национального угнетения. Применение автономного устройства в Советском Союзе явилось лишь распространением советской системы, зародившейся в великорусском центре, на национальные окраины. Лозунг «свободной организации по коммунам» ость в то же время и лозунг свободной организации по народам и народностям; «объединение коммун в ударах капиталу» является одновременно объединением наций в усилиях социалистического строительства. В обстановке советской общественности явилась возможность наполнить понятие автономии таким содержанием и сообщить ему такие политико-юридические контуры, которые позволяют, не становясь в противоречие с фактами, говорить о национальном мире в многонациональном Союзе Советских Республик.

Здесь прежде всего встает перед наблюдателем факт такой экономической политики центра по отношению к инонациональным автономным республикам и областям, которая, с точки зрения капиталистического государства, должна показаться более чем своеобразной. Англия, например, в течение целого века употребляла громадные усилия, чтобы не дать развиться в Ирландии текстильной промышленности и сохранить за ней значение поставщицы сырья. Та же убийственная система, только в более широком масштабе, практикуется метрополией по отношению к Индии. Подобных примеров можно привести сколько угодно. Советский Союз, напротив, ставит одной из своих насущных задач всестороннее экономическое развитие национальных окраин, их индустриализацию, их промышленное оживление, создание для них, одним словом, тех хозяйственных предпосылок, которые поставят на широкую и прочную базу их культурно-политическое процветание. Советский Союз имеет уже плодотворный опыт пересадки фабрик и заводов из промышленного центра, ничего от этого не теряющего, к сырьепроизводящим окраинам, выигрывающим от этого прилива могучих жизненных сил. Но обездоленным областям и нациям передаются не только орудия производства: центр идет им навстречу во всех видах экономического содействия, выражается ля оно в отказе в их пользу от тех или иных статей доходов, в поощрения ли теми или иными мерами различных отраслей их народного хозяйства, или в предоставлении им непосредственной бюджетной помощи, в сложении финансовых и иных государственных тягот и т. п. Цель такой политики заключается, очевидно, в создании фактического равенства населяющих Советский Союз наций, в их хозяйственном и культурном выравнивании, при котором нет обычного в буржуазном строе деления на нации исторические и неисторические, избранные и неизбранные. Только при такой системе и возможно упразднение всяких междунациональных трений и освобождение всех народных сил на дело социалистического строительства.

При наличии таких экономических отношений, понятие автономии приобретает новый политический смысл и новые правовые формы. Предоставляя местам, вообще, широчайшую свободу самоуправления, с последовательным проведением принципа выборности местных должностных лиц, с передачей в распоряжение местных органов ряда источников дохода, с привлечением пролетариата и крестьянства к непосредственному участию в государственном строительстве Советская власть стремится к тому, чтобы творческая и полная политическая жизнь была в одинаковой мере уделом всех советских наций. Но это возможно только в том случае, если все то, что в каждой нации объемлется понятием национальных особенностей, получит право свободного развития. Провозгласив уже давно «равенство и суверенность народов России» (декларация прав народов 1917), пролетариат подтвердил потом, что «советы областей», отличающихся особым бытом и национальным составом, могут объединяться в автономные «областные союзы» (Конституция 1918), и что признается «право за отдельными национальностями на выделение, по решению их съездов советов, с утверждения" верховного органа РСФСР, в автономные советские социалистические республики и области» (Конституция 1924), Цель этого выделения—дать нациям действительную возможность свое экономическое возрождение сопроводить политической эмансипацией: а) развить и укрепить у себя советскую государственную власть в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства. органы власти, составленные из людей местного населения» (Резолюция X Съезда РКП (б.) по национальному вопросу). Перевести Советскую систему, обеспечивающую демократию для масс, на национальные языки, пересадить ее на национальную почву—в этом сущность советскою автономизма. И действительно, приходя на окраины к обездоленным «инородцам», «Советская власть всюду несла с собой организацию местной школы, местного суда, местной администрации, местных органов власти, местных общественных, политических и просветительных учреждений с гарантией полноты прав местного, родного для трудовых масс края, языка во всех сферах общественно-политической работы» (И. Сталин).

Очевидно, что такое политическое содержание автономизма мыслимо лишь на почве хозяйственного поднятия автономной области. И то, и другое не осуществимо в капиталистическом государстве, для которого хозяйственная эмансипация окраин означает начало распада государственной мощи, но вполне осуществимо в государстве советском, проводящем обобществление орудий производства и плановое хозяйство: здесь автономизм—залог и средство внутренней спайки. Описанным экономическим и политическим особенностям соответствует своеобразная юридическая форма, в которую облекается у нас самоуправление автономных областей (см.) и автономных республик (см.).

Теоретическое обоснование автономии в программах социалистических партий, см. Национальный вопрос.

Г. Гурвич.

Большая советская энциклопедия. Гл. ред. О.Ю. Шмидт. Том первый. А – Аколла. – М., АО Советская энциклопедия. – 1926. Колонка. 371-379.