Спиритизм (Кузнецов)

СПИРИТИЗМ (от лат. spiritus - душа, дух) — оккультистское течение, основанное на вере в загробное существование душ и характеризующееся особой практикой «общения» с ними посредством физического медиумизма (столоверчение и т.п.). Возник в США в середине XIX в. Истоки реального конфликта науки и разного рода оккультных занятий, прикинувшихся наукой, восходят к концу XVI — началу XVII в., когда только- только конституируется новый научный метод. Идейным антиподом формирующейся новой науки предстает натурфилософия XVI в., выдвинувшая магию натуральную взамен магии божественной с ее стремлением к субстанциализации духовного. Чудо как богооткровенный акт развенчано, зато перенесено в сферу эмпирико-рациональных постижений. Оно монополизировано натурфилософской наукой, безграничной, по мнению ее представителей, в своих эмпирических возможностях. На фоне повседневных «научно объясненных чудес» опыты формирующейся научной классики выглядят в глазах публики куда бедней эмпирико-натурфилософских — вселенского свойства — откровений. Всесильный эмпиризм опытного индуктивизма в духе Ф. Бэкона явился фундаментом нового научного мышления. Но именно в силу своего кажущегося всесилия этому эмпиризму приходится искать обоснования в принципиальном гипостазировании иррационального познания. Эта уже лишенная средневековой незамутненности мистика рационализируется, выступая изнанкой плоского эмпиризма, самого живучего натурфилософского наследства XVI в.

Таким образом, из одного и того же источника — натурфилософии Ренессанса, трансформированной в дальнейшем опытно-индуктивным эмпиризмом Ф. Бэкона, возникли классическая наука Галилея и Декарта, с одной стороны, и наукообразный оккультизм — с другой. Именно здесь следует искать гносеологические корни разного рода оккультных поветрий, в том числе и С., сопровождавших науку Нового времени.

«Существует старое положение диалектики, перешедшей в народное сознание: крайности сходятся, — пишет Энгельс. — Мы поэтому вряд ли ошибемся, если станем искать самые крайние степени фантазерства, легковерия и суеверия... у того... направления, которое, чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 373). Но, как отмечает Маркс, если Декарт, например, «совершенно отделил свою физику от своей метафизики», то во всех отраслях оккультных знаний (в том числе в С. особенно) физика как раз не отделяется от метафизики. Именно в этом смысле С. равно около-наука (якобы-наука) и около-религия (якобы-религия). Не потому ли в роли критика оккультизма (и С. в частности) часто выступает именно эмпирический фронт науки — от имени всей науки в целом? Энгельс писал, что «голая эмпирия не способна покончить со спиритами... Пока путем разоблачения не покончили с каждым отдельны мнимым чудом, у спиритов еще достаточно почвы под ногами».

Но, как известно, область чудесного практически безгранична. С. — лишь одно из звеньев в длинной цепи квазинаучных посягательств голого эмпиризма на живую науку: от розенкрейцеровских мистико-театральных фантасмагорий до летающих тарелок.

Явление С. в России в 70-х гт. XIX в. вызвало столкновение Достоевского и Менделеева. Конечно, этот эпизод — лишь отголосок того идейного конфликта, который возник у истоков классической науки. Но рассматриваемый спор интересен прежде всего в своем конкретно-историческом преломлении. И разумеется, потому, что его участниками оказались такие исполинские фигуры. Этот спор обнажил не только общезначимую «теоретическую» суть С., но и выявил экспансивную жизнь этого паранаучного феномена в конкретных социальных условиях российского интеллектуального безвременья. Представим этот спор, а с ним вместе и С., в его русской версии.

Рассматриваемая полемика, как это за-фиксировано в исторических источниках, предстает в виде двух «монодиалогов» (по выражению B.C. Библера): у Достоевского — в январском, мартовском и апрельском выпусках «Дневника писателя» за 1876 г.; у Менделеева — 15 декабря 1875 г. и 24 — 25 апреля 1876 г. К этим чтениям примыкают иные материалы, в том числе протоколы Комиссии для рассмотрения медиумических явлений, учрежденной 6 мая 1875 г. и возглавленной Д. И. Менделеевым, а также свидетельства русской периодической печати 70-х гг. Первоначальный состав комиссии обеспечивал представительство в ней как противников С., так и его сторонников. Впоследствии спиритствующие члены комиссии вышли из ее состава, отрицая справедливость ее антимедиумических заключений.

Едва ли стоит описывать предметную фактуру медиумических действ, разыгрываемых зимой 1875/76 г. на квартире А.Н. Аксакова, самого, пожалуй, последовательного и стойкого адепта русского столовращательного оккультизма. Сошлемся здесь на «Плоды просвещения» Л.H. Толстого с его Толстой барыней и профессором Кругосветловым, обойдя при этом опыты с пирамидальным и манометрическими столами, узелками на веревочках, фотографированием духов и т.д. и т.п. Заметим лишь, что зимой 1876 г. С. вышел из ограниченного круга петербургских гостиных, неожиданно став «притчей на устах у всех».

Материализация нематериального с оглядкой и с опорой на законное желание матери-алистического естествознания объяснить психическую деятельность человека реальными свойствами материи, наведение желанного моста между телом и духом — вот гносеологическое самооправдание адептов С. Медиум — мост между материальным и нематериальным. Он — посредующее звено между извечными, трансцендентно разведенными полюсами. «Материализация тьмы» обретает как бы научный статус. Дух приобретает «свойства плоти», но становится сам, сразу же, рабом медиума: тело — медиум—дух.

Второе обоснование С. — эмпирическое. «Пусть на стороне отрицателей находится ученость и знание, — говорит А.Н. Аксаков, — но зато на противной стороне стоит убеждение в реальности фактов, приобретенное собственными чувствами и рассудком» (цит. по: Материалы для суждения о спиритизме. СПб.: Изд-во Д. Менделеева, 1876. С. 312). Ему вторят Бутлеров и Вагнер.

Намечается определенный тип спиритической аргументации: чистейшая эмпирия, прямой чувственный опыт, принципиальное отсутствие гипотетической теоретической модели (или, во всяком случае, настаивание на таком отсутствии), апелляция к большинству, к здравому смыслу этого большинства, в чувственной, ощущенческой, практике которого — залог истинности; одним словом, все внешние аксессуары эмпирической, ин- дукгивно-опытной «научной» обыденщины.

Таким образом, две позиции, два типа обоснования: с одной стороны, попытка теоретической идеализации, с другой — чистая индуктивно-опытная эмпирия. Позиции, эклектически совмещенные в С., полярны. Но вычлененные таким образом полярности способны привлечь к нему как принципиально разномыслящих сторонников, так и не менее принципиально разномыслящих оппонентов.

Чем же закончилась полемика Достоевского и Менделеева? Для Достоевского С. как материализованный спиритуализм отвратителен. С., рядящийся в профессорскую мантию, — плоский опыт, эмпирия, статистически вероятностный факт — статистическое резюме, иллюзия объективности, объектности, экспериментальной проверки и т.д. — все это лишь «похоже» на науку. Высшие силы онаучиваются, сам бог подлежит «научному» обоснованию. С. же предстает эмпирической фактурой спиритуализма как типа мышления. Исчезает духовность. Во всем этом — первоначальный мотав вхождения Достоевского в полемику.

Для Менделеева первопричина включения в спор иная. С. для него — чересчур «потусторонний» в своих исходных основаниях, но притворился «посюсторонним» — наукой.

Для обоих: спиритическая проблема эклектична, поставлена некорректно со всех точек зрения; дух оматериализован, материя якобы одухотворена, полюса совмещены, сферы влияния не разведены, а характер (или принцип) сведения сумбурен.

70-е г. XX в. — время резкого размежевания сфер интеллектуальной деятельности: веры (духа) и науки, но с мощнейшими экспансиями со стороны науки. Однако разделение это востребовало и своего коррелята — сведения. С. и был одной из попыток такого сведения. В идее синтеза отразилась реальная потребность русского общественного сознания. И Достоевский, и Менделеев не могли не включиться в принципиальное разоблачение русского столовращательного оккультизма, хотя и по разным гносеологическим соображениям.

В ходе полемики Достоевский пытается дезавуировать научность антиспиритской позиции Менделеева, защищая свободу научного поиска. На этом пути он приближается к пониманию науки как гипотетикотеоретического метода. Достоевского скорее устроило бы саморазоблачение С. Действительно, если бы Менделееву удалось доказать лженаучность С., тогда за последним осталась бы его «потусторонность». Это Достоевского никак не устраивает.

Миросозерцание Достоевского, покоящееся на религиозной основе, совсем не определялось собственно мистическими элементами. Религиозный идеал ставился Достоевским столь высоко, что попытки подтверждения этого идеала через какие бы то ни было эмпирические звенья должны были выглядеть в его глазах жалкой профанацией. Целостное бытие личности сопрягалось Достоевским с высшим духовным началом помимо и без унизительного подтверждения этой связи при помощи каких-то посредующих инстанций. Дух, выходящий кланяться на вызовы публики, - уже не Дух. Достоевский (хотя и по иным мотивам) мог бы подписаться под словами Т. Гексли, которые сочувственно цитирует Энгельс: «Единственная хорошая вещь, которая, по моему мнению, могла бы получиться из доказательства истинности спиритизма, это — новый аргумент против самоубийства. Лучше жить в качестве подметальщика улиц, чем в качестве покойника болтать чепуху устами какого-нибудь медиума, получающего гинею за сеанс» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 383).

Менделеев разоблачает некорректность методик, фальсификацию спиритических приемов, не покушаясь на большее (на главное!). Он изымает путем критики лишь внешние «научные» атрибуты, видя в них единственные основания сциентистски понятой научности, и тем самым перенимает эмпирическую методологию С. Говоря фигурально, Достоевский и Менделеев на излете спора вроде бы меняются местами.

Затем происходит «отступление» обеих сторон. Менделеев «льстит» спиритам, но Достоевского эти реверансы не устраивают. Менделеев «льстит» литераторам, под влиянием отчета Комиссии будто бы отвернувшимся от С., но и здесь Достоевский возражает. Сам же он, отступая, «льстит» науке, понимаемой, однако, широко: наука — не только плоский, позитивистского толка, рационализм.

В ходе спора идейное противоборство Достоевского и Менделеева стушевывается, конфликт загоняется вглубь, но не преодолевается. Это было обусловлено известной аморфностью русского общественного сознания 70-х гг. XIX в. Позиции же Достоевского и Менделеева лишь поляризуют скрытые контроверзы этого сознания, выступающего, однако, в реальной исторической действительности как некая целостность.

 Диалог «Достоевский — Менделеев» обнаружит противоречия в сциентизиру- ющемся мышлении XIX в. Между тем и Достоевский и Менделеев - каждый по-своему - свидетельствовали о все более усиливающемся стремлении к целостному познанию мира. Но именно — «каждый по-своему». В ведении Менделеева — лишь часть действительности, правда, принимаемая им за всю действительность целиком. Эта действительность, по Менделееву, может быть познана индуктивно-опытной наукой — и познана до конца. В ведении же Достоевского — вся действительность в целом, средоточием которой является человек. Даже такое частное явление, как С., соотносится писателем с этой глобальностью. Между тем без опоры на естественнонаучный метод человек до конца познан быть не может. Но такой задачи и не ставит перед собой Достоевский-художник. Он ограничивает свои полномочия областью «сотворенной» действительности. Тогда трансцендентная сущность человека (равно и мироздания) остается принципиально непостижимой.

Итак, каждый из спорящих и прав и неправ в одно и то же время. И все же позиция Достоевского представляется более эвристичной. Но отнюдь не потому, что он и в самом деле ученый-теоретик. В центре универсума Достоевского — человек, но человек конкретный, неповторимый, по сути — эмпири-ческий (как и должно для художника). Но именно человек, а не «самодвижущаяся» мебель. Вот почему позиция Достоевского скрывает в себе интенцию позитивного теоретического конструирования. Но и Достоевский и Менделеев демонстрировали назревающую потребность целостного постижения мира. Преподан урок, поучительный и ныне.

Литература:

Рабинович В.Л.Достоевский и Менделеев: антиспиритический диалог (В соавторстве с И.Л. Волгиным) // Вопросы философии. 1971. № 11.

Словарь философских терминов. Научная редакция профессора В.Г. Кузнецова. М., ИНФРА-М, 2007, с. 541-544.