Демонизм как тема творчества

ДЕМОНИЗМ, восходящее к библейской мифологии обозначение отношения к миру, предельная цель которого — разрушение существующих духовных и материальных ценностей, вплоть до обращения мира в ничто. Демонизм основывается на абсолютной свободе воли его носителя, который воспринимает эту свободу прежде всего как свободу от моральных обязательств перед людьми, утверждает её как свободу проявления его собственных волеизъявлений и в противовес идеям добра и любви выдвигает идеи тотального скептицизма. Мысль о необходимости разрушить и пересоздать мир на основании свободы воли, обусловленная личной обидой носителя демонизма на мироустройство, обосновывается им путем доказательств того, что мир «не состоялся» и что бессмыслица переполняет мир.

К проблеме демонизма Лермонтов обратился с первых самостоятельных шагов. Внимание к ней обусловлено общественной ситуацией 30-х годов 19 века, а также развитием романтических традиций с присущим им влечением к обостренной парадоксальной постановке кардинальных вопросов нравственности, морали и миропорядка в целом. Лермонтовский демонизм проявляется многообразно, хотя явственно прослеживаются два типа его интерпретации. Во-первых, демонизм изображается как явление общечеловеческое, облеченное в тона высокой философской рефлексии (образ Демона в разных редакциях одноименной поэмы, стихотворения «Мой демон», «1831-го июня 11 дня», в значительной степени роман «Вадим» — видимо, об этом романе Лермонтов писал как о «произведении, полном отчаяния...»,— и далее, вплоть до баллады «Тамара»). Во-вторых, демонизм представляется в сниженном, подчеркнуто конкретном виде, в условиях современной поэту России (юношеская драма «Два брата», «Маскарад», «Герой нашего времени»). Но в обоих случаях все действия демонического героя Лермонтова являются результатом его единоличного суда над миром; зло, несомое в мир, выступает как ответ на людскую несправедливость, а в пределе — на несправедливость бога (…). Изначальная движущая сила поступков демонического героя, повод для их совершения — личная месть, которая имеет в виду и более дальнюю цель, выступая как месть судьбе, творцу. Демонизм поэтому всегда стремится принять философскую окраску. Однако в основе вселенского демонического философствования — апелляция к эмпирическим доказательствам несостоятельности мира. Отсюда — эксперимент как форма интеллектуального самоутверждения; и жизнь Демона в одноименной поэме, и жизнь Печорина в романе «Герой...» становятся цепью последовательно проводимых экспериментов. Эксперимент требует смелости, риска, отваги, на них-то и держится обаяние демонизма. Зиждется оно и на принципиальном бескорыстии эксперимента, ибо экспериментирующий демонический герой не требует от жизни ничего, кроме искомой им эмпирически доказуемой истины.

Начиная с драмы «Маскарад», в центре которой стоит ярко выраженный демонический герой Арбенин, в творчестве Лермонтова преобладает изображение демонизма, нашедшего себе место в реальном быту, в повседневности. Драма построена как ряд картин быта и нравов высшего петербургского света, однако изображенная в ней реальность имеет и своеобразный второй план: убийство Арбениным Нины — следствие его общего, мировоззренческого заблуждения, неверия в душевную чистоту его жертвы, вина которой почти бесспорно доказана фактами, уликами. Здесь вырисовывается основное противоречие демонизма и его носителя: будучи импозантен и обаятелен в своем скептическом отношении к миру, в ореоле принятого на себя страдания, демонизм принципиально неконструктивен, безынициативен (при всей активности исповедующего демонизм героя). Он всегда лишь ответ на нечто, созданное не им, но им судимое произвольно, вслепую. И с «Маскарада» начинается преодоление Лермонтовым этого нигилистического явления. В «Сказке для детей», воздав должное красоте и искушающему обаянию собирательного демонического героя, Лермонтов говорит: «...И этот дикий бред / Преследовал мой разум много лет. /Но я, расставшись с прочими мечтами, / И от него отделался — стихами!».

Впрочем, борьба Лермонтова с демонизмом имеет свои подъемы и спады. «Демонический характер в изображении Лермонтова всегда имеет одну и ту же предысторию: он начинает либо верой в добро и высокие идеалы, либо необузданной жаждой жизни и кончает холодным ожесточением» [Гинзбур г (1), с. 37]. Но ожесточение приносит страдания не только другим людям, но и самому демоническому герою, ибо совершая зло, он хочет при этом, чтобы его любили, и нелюбовь воспринимает как тяжелую обиду («За что они все меня ненавидят?»— спрашивает Печорин). Поэтому демонический герой постоянно обращается к своим «лучшим годам». «Погибшее прошлое» для него — время полноты бытия и веры в возможность познания мира, не отравленной сомнением. Восстановление первоначальной идиллии — острое желание героя, причем речь, разумеется, идет о высокой философской идиллии: «Хочу я с небом примириться, / Хочу любить, хочу молиться, / Хочу я веровать добру» («Демон»).

Однако подобное желание неосуществимо: идиллия есть конечный результат созидания, гармонического единения людей друг с другом, с природой, а демонический герой устранился от какого бы то ни было сотворчества, отрезал себе пути к нему. Отсюда — его попытки возвратиться в мир, от которого он отрекся, тщетность этих попыток и еще большее озлобление против мира.

Демонический герой — постоянное действующее лицо поэм, драм и романов Лермонтова: Демон и Измаил-бей, Ангел смерти и Азраил (герои юношеских одноименных поэм), Кирибеевич в «Песне про ...купца Калашникова» и Вадим, Боярин Орша и Печорин в «Герое...»— все они в той или иной степени носители демонизма. Демонические мотивы постоянно возникают и в лирике Лермонтова. Слишком ранняя искушенность в мире, познание жизни и людей «до срока», отъединенность от людей и одновременно тоска по живому человеческому контакту («И скучно и грустно»), невозможность осуществить этот контакт, противоречие между жаждой действия, которое могло бы оставить память о человеке, и сознанием бесплодности и бессмысленности действия, ощущение неполноты своего бытия и невозможность наполнить его вызывают у демонического героя скуку («Я все это уж знаю наизусть — вот что скучно!»—«Герой...»).

Пути выхода из демонизма различны: это и изображение цельных народных героев в «Бородине» и «Песне про ...купца Калашникова», и введение в позднюю лирику «простого сознания» (Д. Максимов), воспроизведение другого «голоса» [«Завещание» («Наедине с тобою, брат»)] или ориентация на него («Сон», «Спор», «Три пальмы»), и возможность пристального «всматривания», созерцания того, что не мог охватить разум; стих. «Родина» полнится именно таким «всматриванием»: «Взором медленным пронзая ночи тень...», «Я вижу...», «Смотреть до полночи готов,..».

Родина воспринимается как мир утраченной идиллии, а «странная любовь» к ней, как вероятный путь выхода из ожесточенного индивидуализма.

А. М. Песков, В. Н. Турбин

Цитируется по изд.: Лермонтовская энциклопедия М., 1981, с. 137-138.

Литература:

Турбин В.Н. Пушкин. Гоголь. Лермонтов. Об изучении литературных жанров, М., 1978, с. 207—16, 230.