Свободная Франция (де Голль)
«Свободная Франция»
Продолжать войну? Да, конечно, продолжать! Но с какой целью и в каком масштабе? Многие, даже когда они и одобряли такое решение, хотели, чтобы это ограничивалось лишь поддержкой, которую горстка французов оказывает Британской империи, несломленной и сражающейся. Я никогда не рассматривал в этом плане наше стремление продолжать борьбу. Для меня речь шла прежде всего о спасении нации и государства.
Я считал, что навеки будут потеряны честь, единство и независимость Франции, если в этой мировой воине она одна капитулирует и примирится с таким исходом. Ибо в этом случае чем бы ни кончилась война, независимо от того, будет ли побежденная нация освобождена от захватчика иностранными армиями или останется порабощенной, презрение, которое она испытала бы к самой себе, и отвращение, которое она внушила бы другим нациям, надолго отравят ее душу и жизнь многих поколении французов. Что касается настоящего момента, то во имя чего же повести некоторых ее сынов в бой, который не будет битвой за Францию? Зачем предоставлять дополнительно части для вооруженных сил иностранной державы? Нет! Для того чтобы усилия не пропали даром, нужно было добиться, чтобы в войне приняли участие не только отдельные французы, но и вся Франция.
Это предполагало: возвращение наших армий на поля битв, возобновление военных действий на наших территориях и участие Франции в этой борьбе, признание иностранными державами того, что Франция не прекратила борьбы. Иными словами, надо было передать суверенитет, отобрав его у виновников катастрофы и сторонников пораженчества, тем, кто выступает за продолжение войны и в будущем одержит победу. Мое знание людей и обстановки не оставляло мне иллюзий относительно препятствий, которые предстояло преодолеть. Придется столкнуться с мощным врагом, которого можно сломить лишь длительной войной на истощение и который в своем стремлении подавить волю французов
[102]
к борьбе получит поддержку нового французского правительства. Предстоят трудности морального и материального характера. С ними неизбежно столкнутся в длительной и ожесточенной борьбе те, кто будет вести ее на положении отверженных, не располагая никакими средствами. Придется натолкнуться на уйму возражений, обвинений, клеветнических утверждений, выдвинутых скептиками и малодушными дабы оправдать свою пассивность. Будут иметь место так сказать «параллельные» выступления, но на деле враждебные друг другу и преследующие противоположные цели; эти выступления неизбежно пробудят у французов страсть к спорам и будут использованы политическими кругами и разведывательными органами союзников в своих интересах. Те, кто стремился к ниспровержению существующего строя, будут пытаться направить движение национального сопротивления в сторону революционного хаоса, который может породить их диктатуру. Наконец, великие державы могут попытаться воспользоваться нашей слабостью в своих интересах, в ущерб интересам Франции.
Что касается меня лично, то я, намеревавшийся преодолеть все эти препятствия, вначале ничего собою не представлял. Я не располагал никакой, даже самой минимальной силой, и меня не поддерживала ни одна организация. Во Франции — никого, кто бы мог за меня поручиться, и я не пользовался никакой известностью в стране. За границей — никакого доверия и оправдания моей деятельности. Но тот факт, что у меня ничего этого не было, указывал мне линию поведения. Лишь отдав все свои силы делу спасения отечества, я смог бы создать себе авторитет. Лишь выступая в роли непоколебимого защитника нации и государства, мне удалось бы привлечь французов к ведению борьбы, вызвать у них энтузиазм и добиться признания и уважения иностранных держав. Люди, которых на всем протяжении трагических событий смущала моя непримиримость, не хотели понять, что для меня, стремившегося преодолеть бесчисленные противоречивые влияния, малейшая уступка привела бы к крушению моих планов. Иными словами, каким бы ограниченным в своих средствах и одиноким я ни был, и, пожалуй, именно вследствие этого мне нужно было возглавить движение и уже не выпускать власть из своих рук.
Первое, что необходимо было сделать, — это вновь поднять боевое знамя Франции. Мне представилась возможность сделать это с помощью радио. Днем 17 июня я сообщил о своих намерениях Уинстону Черчиллю. Очутившись после кораблекрушения
[103]
на английском берегу, могли я что-либо предпринять без его поддержки? Черчилль оказал мне поддержку без промедления и для начала предоставил в мое распоряжение Би-Би-Си. Мы условились, что я использую Би-Би-Си, как только правительство Петена запросит перемирия. А в тот же вечер стало известно, что оно это сделало. На следующий день, в 18 часов, я прочитал перед микрофоном всем известное теперь воззвание. По мере того как в микрофон летели слова, от которых уже нельзя было отречься, я чувствовал, что я заканчиваю одну жизнь — ту, которую я вел в условиях твердо стоящей на ногах французской армии. В сорок девять лет я вступил в неизвестность как человек, которому судьба указывала необычный путь.
Однако, предпринимая первые шаги на этом необычном поприще, я должен был выяснить, не собирается ли кто-нибудь другой, пользующийся большим авторитетом, увлечь за собой в борьбу континентальную Францию и империю. Поскольку перемирие еще не вступило в силу, можно было предположить, что правительство Бордо в конечном счете все-таки пойдет на продолжение войны. Какой бы малой ни была надежда, ее нельзя было терять. Именно поэтому, когда я прибыл в Лондон днем 17 июня, я сразу же телеграфировал в Бордо, предложив свои услуги для продолжения в английской столице переговоров, которые были начаты мной накануне, о закупках в Соединенных Штатах, о немецких военнопленных и о переброске в Африку.
В ответ пришла телеграмма, требующая моего немедленного возвращения. 20 июня я написал Вейгану, который при капитуляции вдруг неожиданно стал «министром национальной обороны», что звучало насмешкой, умоляя его возглавить движение Сопротивления и заверяя его, в случае если он так поступит, в своем полном повиновении. Но это письмо было возвращено мне адресатом несколько недель спустя с припиской, составленной по меньшей мере в недоброжелательном тоне. 30 июня «французское посольство» известило меня о приказе явиться в тюрьму Сен-Мишель в Тулузе, с тем чтобы предстать перед военным судом. Сначала военный суд приговорил меня к одному месяцу тюремного заключения. Затем по апелляции, поданной «министром» Вейганом, который был недоволен решением, я был приговорен к смертной казни.
Учитывая — впрочем, не без основания! — эту позицию правительства Бордо, я решил установить контакт с властями французских колоний. Еще 19 июня я направил телеграмму главнокомандующему
[104]
войсками в Северной Африке и генеральному резиденту в Марокко генералу Ногесу с предложением поступить в его распоряжение, если он отвергнет перемирие. В тот же вечер, выступая по радио, я призывал «Африку Клозеля {103}, Бюжо{104}, Лиоте{105}, Ногеса{106} отклонить условия противника». 24 июня я вторично телеграфировал Ногесу и обратился к главнокомандующему войсками в Леванте генералу Миттельхаузеру{107} и Верховному комиссару в Леванте Пюо, а также к генерал-губернатору Французского Индокитая генералу Катру{108}. Я предлагал этим высоким должностным лицам создать орган обороны Французской империи и сообщил им, что я мог бы немедленно обеспечить установление связи этого органа с Лондоном. 27 июня, узнав о довольно воинственном выступлении Пенрутона, генерального резидента в Тунисе, я стал призывать его также войти в «Комитет обороны» и возобновил свои предложения генералу Миттельхаузеру и Пюо. В тот же день я попросил на всякий случай оставить за мной и моими офицерами места на французском грузовом судне, которое должно было идти в Марокко.
В ответ я получил лишь телеграмму от командующего военно-морским флотом в Леванте адмирала де Карпантье. Он сообщал мне, что Пюо и генерал Миттельхаузер отправили генералу Ногесу телеграмму, аналогичную моей. Кроме того, один из сыновей
[105]
генерала Катру, находившийся в то время в Лондоне, принес мне телеграмму от своего отца, который приветствовал его решение сражаться и просил выразить мне свое сочувствие и одобрение. Но в то же время Дафф Купер{109}, член кабинета, и генерал Горт, направленные английским правительством в Северную Африку, для того, чтобы предложить Ногесу поддержку вооруженных сил Англии, даже не были им приняты и возвратились в Лондон ни с чем. Наконец, генерал Диллон, глава британской группы связи в Северной Африке, был выслан из Алжира.
Первой реакцией Ногеса, по-видимому, было решение снова поднять знамя Франции. Известно, что в связи с условиями перемирия, выдвинутыми немцами, он 25 июня телеграфировал в Бордо, заявляя о своей готовности продолжать войну. Употребляя выражение, которое я сам использовал в своем выступлении по радио за шесть дней до этого, он говорил о «панике в Бордо», не позволявшей правительству «объективно оценить возможности сопротивления Северной Африки». Он призывал Вейгана «пересмотреть свои распоряжения о выполнении условий перемирия» и заявлял, что если эти распоряжения не будут отменены, то «он сможет их выполнить, лишь испытывая невыносимое чувство стыда». Ясно, что, если бы Ногес избрал путь сопротивления, вся Франция последовала бы за ним. Но вскоре стало известно, что он сам, так же как и другие резиденты, губернаторы и главнокомандующие в колониях, подчинился требованиям Петена и Вейгана и перестал возражать против перемирия. Лишь генерал-губернатор Французского Индокитая генерал Катру и командующий войсками в Сомали генерал Лежантийом{110} не изменили своего отрицательного отношения к перемирию. Оба они были заменены, а их подчиненные почти ничего не сделали для их поддержки.
Впрочем, эта мягкотелость большинства «проконсулов» совпадала с общим политическим крахом в метрополии. Газеты, приходившие к нам из Бордо и затем из Виши, выражали свое согласие
[106]
с перемирием и сообщали о том, что перемирие принято всеми партиями, группировками, видными общественными деятелями и различными организациями. Национальное собрание, заседавшее 9 и 10 июля, передало почти без дебатов всю власть Петену. Правда, 80 из присутствовавших на заседании депутатов смело голосовали против такого самоотречения. С другой стороны, те парламентарии, которые отправились на корабле «Массилия» в Северную Африку, продемонстрировали, что Французская империя не должна прекращать борьбу. Тем не менее ни один общественный деятель не поднял своего голоса в осуждение перемирия.
К тому же если крушение Франции, словно удар грома, поразило мир, если народы на всей земле увидели с тоской, как угасает этот великий светоч, если поэма Шарля Моргана и статья Франсуа Мориака вызывали у многих слезы на глазах, то многие державы не замедлили примириться со свершившимся фактом. Конечно, правительства стран, находившихся в состоянии воины со странами оси, отозвали из Франции своих представителей. Это произошло либо по инициативе самих правительств, как это было с сэром Рональдом Кэмпбелом или с генералом Ванье, либо по требованию немцев. Но в Лондоне в помещении французского посольства консул поддерживал связь с метрополией, в то время как Дюпюи, генеральный консул Канады, находился при маршале Петене. Южно-Африканский Союз также не отзывал своего представителя при правительстве Виши. В Виши вокруг панского нунция Валерио Валери, посла СССР Богомолова и вскоре присоединившегося к ним посла США адмирала Леги образовался внушительный дипломатический корпус. Все это могло весьма охладить энтузиазм французов, первые помыслы которых были обращены к Лотарингскому кресту{111}.
Страх, отчаяние и личные интересы как французов, так и представителей других народов обрекли Францию на полное одиночество. Чувства многих были верны ее прошлому, другие стремились извлечь выгоду из того, что осталось от Франции, но во всем мире не было ни одного человека с именем, который действовал бы, не утратив веры в независимость, гордость и величие Франции. Такой она должна была казаться отныне порабощенной, обесчещенной, попранной, раз все, кто имел вес на земле,
[107]
примирились со свершившимся фактом. В обстановке этого всеобщего отступничества моя миссия представлялась мне ясной и в то же время тяжкой. В этот самый трагический период истории Франции я брал на себя ответственность за ее судьбу.
Но Франция немыслима без меча. Прежде всего необходимо было создать армию. Я приступил к этому без промедления. В Англии находились некоторые французские военные части. В первую очередь речь идет о частях легкой горной дивизии, которые после блестящей кампании, проведенной в Норвегии под командованием генерала Бетуара, были в середине июня переброшены в Бретань и затем переправлены в Англию вместе с последними английскими частями. Затем корабли военно-морского флота общим водоизмещением около 100 тысяч тонн, которые ушли из Шербура, Бреста, Лорнана. На их борту, кроме команды, находилось немало матросов с других кораблей и моряков вспомогательного флота, всего около 10 тысяч человек. Кроме этого, в госпиталях Англии находились на излечении несколько тысяч солдат, раненных недавно в Бельгии. Французские военные миссии взяли на себя командно-административные функции, с тем чтобы держать все эти силы в подчинении Виши и подготовить их общую репатриацию.
Даже установление одного лишь контакта с этими многочисленными и находившимися в разных местах группами представляло для меня немалые трудности. Вначале я имел в своем распоряжении лишь незначительное количество офицеров, почти исключительно младших, которые были исполнены самыми добрыми намерениями, но бессильны бороться со своим начальством. Пропаганда среди унтер-офицеров и солдат, с которыми им удавалось встречаться, — вот и все, что они могли сделать. Результаты были не блестящими. Восемь дней спустя после моего воззвания 18 июня число добровольцев, размещенных в зале Олимпия, предоставленном нам англичанами, равнялось нескольким сотням.
Следует сказать, что английские власти совсем не оказывали содействия нашим усилиям. Правда, ими были распространены листовки, извещавшие французских военнослужащих, что они могут выбирать между репатриацией, присоединением к генералу де Голлю и службой в войсках его величества. Правда, инструкции, данные Черчиллем генералу Спирсу, которому он поручил быть посредником между «Свободной Францией» и английскими учреждениями, в ряде случаев побеждали недоверие и инертность. Правда, пресса, радио, многие организации и многочисленные частные лица широко рекламировали наше дело. Но английское
[108]
командование, ожидавшее со дня на день немецкого наступления и, возможно, вторжения, было слишком поглощено своими собственными приготовлениями, чтобы заниматься делом, по его мнению, весьма второстепенным. К тому же, следуя своего рода привычке, оно было более склонно признавать законную власть, то есть правительство Виши и его миссии. Наконец, оно относилось не без недоверия к своим вчерашним союзникам, униженным в своем несчастье, недовольным самими собой и другими и подвергавшимся со всех сторон нападкам. Как поступят они, если нагрянет враг? Не было ли самым разумным как можно скорее выпроводить их из Англии? И что могли сделать в конечном счете несколько батальонов и экипажей без командного состава, которые пытался привлечь к делу союзников генерал де Голль?
29 июня я отправился в Трентем-парк, где разместилась наша легкая горная дивизия. Командир дивизии хотел возвратиться во Францию с твердым намерением включиться со временем в борьбу, что он, впрочем, впоследствии и сделал, проявив мужество и доблесть. Он позаботился о том, чтобы я смог познакомиться с каждым подразделением. Мне удалось привлечь на свою сторону основную часть обоих батальонов 13-й полубригады Иностранного легиона с их командиром подполковником Магреном-Вернерэ (Монклар){112} и его помощником капитаном Кенигом{113}, две сотни горных стрелков, две трети танковой роты, несколько подразделений артиллерии, инженерных войск и войск связи, несколько офицеров штаба и различных служб, среди которых находились майор Коншар, капитаны Деваврен{114} и Тиссье{115}. Таковы
[109]
были мои успехи, хотя после моего отъезда из лагеря английские полковники Чейр и Вильяме, посланные военным министерством, в свою очередь собрали подразделения, чтобы заявить им буквально следующее: «Вы совершенно свободны в своем выборе, если пожелаете служить под командованием генерала де Голля. Но мы должны вас предупредить, говоря с вами откровенно, что если вы решитесь на это, то станете бунтовщиками по отношению к своему правительству».
На следующий день я решил посетить лагеря в Эйнтри и Хейдоке, где находилось несколько тысяч французских матросов. Как только я прибыл, английский адмирал, командующий военно-морской базой Ливерпуля, заявил мне, что он против моей встречи с матросами, так как это может нарушить порядок. Я был вынужден уехать ни с чем. Несколько дней спустя мне повезло в Харроу-парке. Несмотря ни на что среди французских матросов возникло движение добровольцев. Несколько решительных офицеров, сразу примкнувших ко мне, например капитаны 3 ранга д'Аржанлье {116}, Витзель, Мулек, Журдан, приняли самое активное участие в этом движении. Офицеры и матросы трех небольших военных кораблей сразу же перешли на мою сторону. В их число входили подводная лодка «Рюби» (командир Кабанье), курсировавшая вдоль берегов Норвегии; подводная лодка «Нарваль» (командир Дрогу), которая немедленно после моего воззвания покинула Сфакс и возвратилась на Мальту (позже она была потоплена во время боевой операции в Средиземном море); траулер, переоборудованный в сторожевой корабль «Президан Ондюс» (командир Дешатр). Прибытие вице-адмирала Мюзелье {117}, которого во флоте многие недолюбливали за его характер и отдельные факты его служебной карьеры, но знания и опытность которого представляли ценность в этот бурный период, позволило мне поставить во главе наших зарождавшихся военно-морских сил хорошо
[110]
знавшего свое дело и ответственного командира. В это же время несколько десятков летчиков, которых я посетил в лагере в Сент-Атем, объединились вокруг капитанов де Ранкур, Астье де Вийат, Бекур-Фош и ожидали, когда майор Пижо примет командование.
Тем временем в Англию ежедневно прибывали отдельные добровольцы. Как правило они приезжали из Франции на судах, регулярно уходивших в Англию, или бежали на лодках, которые им удавалось раздобыть, или же пробирались с большими трудностями через Испанию, ускользая от испанской полиции, отправлявшей задержанных ею лиц в лагерь Миранда. Летчикам, завладевшим самолетами, вопреки усилиям правительства Виши удалось бежать из Северной Африки и приземлиться в Гибралтаре. Моряки торгового флота, случайно оказавшиеся вдали от французских портов, а также корабли, не подчинившиеся режиму Виши, как, например, судно «Капо Ольмо» (командир Вюйлемен), выражали желание участвовать в боевых действиях. Французы, проживавшие за границей, также предлагали свои услуги. Я собрал в Уайт-Сити две тысячи французов, раненных под Дюнкерком и находившихся на излечении в английских госпиталях, и из этого числа ко мне примкнуло 200 добровольцев. Также на мою сторону вместе со своим командиром майором Лороттом перешел колониальный батальон, находившийся на Кипре, куда он был переведен из армии Леванта. В последних числах июня к Корнуэллу причалила целая флотилия рыболовных судов, доставив мне всех годных к военной службе мужчин с острова Сен. Наша решимость возрастала по мере того, как к нам день за днем присоединялись исполненные энтузиазма молодые люди. Многие из них, для того чтобы пробраться к нам, совершали подвиги. На моем столе грудой лежали прибывшие со всех концов земного шара телеграммы: отдельные лица и небольшие группы людей направляли мне волнующие просьбы принять их в качестве добровольцев. Мои офицеры и офицеры группы Спирса проявляли чудеса упорства и изобретательности, чтобы устроить их приезд.
И вдруг горестное событие приостановило поток добровольцев. 4 июля радио и газеты сообщили, что накануне английский средиземноморский флот совершил нападение на французскую эскадру, стоявшую на якоре в Мерс-эль-Кебире. Одновременно нам стало известно, что англичане внезапно захватили французские военные корабли, укрывшиеся в английских портах, и насильно высадили на берег и интернировали — не без кровавых инцидентов — офицеров и матросов. Наконец 10 июля было
[111]
опубликовано сообщение о торпедировании английскими самолетами линкора «Ришелье», стоявшего на рейде Дакара. Лондонские газеты и официальные коммюнике стремились изобразить эти агрессивные действия как победу, одержанную на море. Было ясно, что у английского правительства и морского министерства страх за будущее, отзвуки старинного соперничества на море, обиды, накопившиеся с начала битвы за Францию и особенно обострившиеся в связи с перемирием, заключенным правительством Виши, вылились в один из тех диких порывов, когда долго сдерживаемый инстинкт этого народа ломает все на своем пути.
Между тем было совершенно ясно, что французский военно-морской флот никогда не замышлял враждебных действий против англичан. С момента моего прибытия в Лондон я постоянно доказывал это английскому правительству, а также морскому министерству. Впрочем, было очевидно, что Дарлан, считающий флот своей собственностью независимо ни от каких соображений национальных интересов страны, не уступит его немцам до тех пор, пока он им командует. Если Дарлан и его помощники не захотели играть ту замечательную роль, которую им предоставляли события, и стать спасителями Франции, так как в отличие от армии флот был сравнительно нетронутым, то это объясняется тем, что они считали, что он в безопасности. Лорд Ллойд, английский министр по делам колоний, и адмирал сэр Дадли Паунд, прибывшие в Бордо 18 июня, получили от Дарлана заверение, что наши корабли не будут переданы немцам. Петен и Бодуэн со своей стороны решительно подтвердили это. Наконец, вопреки той версии, которую распространили вначале английские и американские агентства, в условиях перемирия не содержалось никаких прямых посягательств немцев на французский военно-морской флот.
Но все-таки следует признать, что в связи с капитуляцией правительства Бордо и возможной уступчивостью с их стороны в будущем Англия могла опасаться, что врагу удастся впоследствии захватить наш флот. В этом случае над Англией нависла бы смертельная опасность. Несмотря на чувство боли и негодования, которое я и мои товарищи испытывали в связи с драмой в Мерс-эль-Кебире, я считал, что спасение Франции превыше всего, превыше даже судьбы ее военно-морского флота, и что наш долг заключается в том, чтобы ни на минуту не прекращать борьбы.
8 июня я высказал это открыто по радио. Английское правительство, заслушав доклад министра информации Даффа Купера, сделало красивый жест, предоставив в мое распоряжение Би-Би-Си, несмотря
[112]
на то что отдельные места моего заявления были весьма неприятны для англичан.
Но нашим надеждам был нанесен страшный удар. Последствия его сразу же сказались на вербовке добровольцев. Многие военные и гражданские лица, собиравшиеся к нам присоединиться, отказались от этого намерения. Кроме того, отношение к нам властей во Французской империи, а также отношение сухопутных и морских сил в большинстве случаев изменилось: от колебаний они постепенно перешли к осуждению. Конечно, правительство Виши не упустило случая максимально использовать этот инцидент в своих интересах. Возникали серьезные трудности в вопросе о присоединении к нам территорий Африки.
Тем не менее мы продолжали наше дело. 13 июля я рискнул объявить: «Французы! Знайте, что у вас еще есть армия». 14 июля в Уайтхолле в присутствии взволнованной толпы я принимал парад наших первых отрядов, а затем повел их возложить венок, перевитый трехцветной лентой, к подножью статуи маршала Фоша. 21 июля мне удалось добиться того, что многие наши летчики приняли участие в бомбардировке Рура, и я поручил опубликовать сообщение, что свободные французы вновь принимают участие в военных действиях. В этот же период все наши силы по предложению д'Аржанлье приняли в качестве своей эмблемы Лотарингский крест. 24 августа в нашу маленькую армию прибыл с визитом король Георг VI. При виде этой армии можно было сказать, что «обломок меча» получит сильную закалку. Но боже мой, каким коротким был этот меч!
В конце июля общая численность наших сил не достигала и 7 тысяч человек. Это было все, что мы могли собрать в самой Англии; те французские подразделения, которые не присоединились к нам, были репатриированы. С большим трудом мы получили оружие и снаряжение, оставленное ими в Англии, поскольку оно зачастую переходило в руки англичан или других союзников. Что касается военно-морских сил, то мы были в состоянии оснастить лишь несколько кораблей, и с болью в сердце мы видели, что другие наши корабли ходят под иностранным флагом. Однако несмотря на все препятствия, постепенно формировались наши первые части. Они были плохо вооружены, но состояли из решительных людей.
Эти люди были из той крепкой породы, к которой принадлежали борцы французского Сопротивления повсюду, где бы
[113]
они ни находились. Жажда риска и приключении, презрение к малодушным и равнодушным, склонность к меланхолии и ссорам в периоды затишья, крепкая товарищеская спайка в бою, чувство национальной гордости, которое болезненно обострялось в связи с несчастьем их родины и при контакте с хорошо обеспеченными союзниками, а главное твердая вера в успех их собственного дела — таковы были психологические черты характера этой горстки лучших сынов Франции. Постепенно их становилось все больше, и они увлекли за собой всю нацию и всю империю.
По мере того как мы пытались создать небольшую армию, возникла необходимость урегулировать наши отношения с английским правительством. Последнее, впрочем, стремилось к этому не столько из любви к юридической пунктуальности, сколько из желания, чтобы на территории его величества права и обязанности сражающихся французов, этих симпатичных, но причинявших немало неприятностей людей, были точно определены.
С самого начала я поставил в известность Черчилля о своем намерении создать, если это окажется возможным, «Национальный комитет» для руководства нашими военными усилиями. С целью оказать нам поддержку в этом вопросе английское правительство опубликовало 23 июня два заявления. В первом заявлении говорилось об отказе признать независимый характер правительства Бордо. Во втором — сообщалось о проекте создания Французского Национального комитета и заранее говорилось о намерении признать его и сотрудничать с ним по всем вопросам, касающимся ведения войны. 25 июня английское правительство опубликовало коммюнике, в котором оно сообщало, что целый ряд высоких должностных лиц Французской империи выразил свое желание примкнуть к движению Сопротивления, и предлагало им свою поддержку. Но затем, поскольку никто не откликнулся на это обращение, лондонский кабинет, имея перед собой одного лишь генерала де Голля, 28 июня решил официально признать его «главой свободных французов».
В этом качестве я и начал необходимые переговоры с британским премьер-министром и с министерством иностранных дел. Переговоры начались с меморандума, который был направлен мною 26 июня Черчиллю и лорду Галифаксу. Переговоры завершились 7 августа 1940 подписанием соглашения. Некоторые статьи соглашения, на которых я настаивал, вызвали довольно щекотливую
[114]
дискуссию между представителем союзников Стрэнгом и нашим представителем, профессором Рене Кассеном {118}.
Считая, что не исключена возможность, что превратности войны заставят Англию заключить компромиссный мир, а также учитывая, что англичане могут, чего доброго, польститься на то или иное из наших заморских владений, я настаивал на том, чтобы Великобритания гарантировала восстановление границ метрополии и Французской колониальной империи. Англичане согласились в конечном счете обещать «полное восстановление независимости и величия Франции», но не взяли на себя никаких обязательств относительно нашей территориальной неприкосновенности. Хотя я и был убежден, что руководство общими военными операциями на суше, на море и в воздухе, естественно, должно осуществляться английскими военачальниками, принимая во внимание соотношение сил, я оставил за собой при всех обстоятельствах «верховное командование» французскими силами, признавая лишь «общие директивы английского командования». Так был установлен чисто национальный характер этих сил. Кроме того, я настоял на оговорке — не без возражений со стороны англичан, — что ни в коем случае добровольцы «не обратят своего оружия против Франции». Это не означало, что они не должны были никогда сражаться с французами. Увы! Нужно было предвидеть как раз обратное, поскольку Виши было только Виши, а отнюдь не Франция. Но эта оговорка должна была гарантировать, что наша армия, ведя военные действия совместно с союзниками, не нанесет ущерба национальному достоянию Франции, а также ее интересам.
Хотя расходы по вооружению сил «Свободной Франции» временно брало на себя английское правительство, ибо вначале мы не располагали никакими средствами, я настоял на том, чтобы было оговорено, что речь идет лишь об авансе, который будет возмещен впоследствии, учитывая поставки с нашей стороны. И действительно, этот долг был полностью возвращен еще в ходе войны, так что в конечном счете вооруженные силы «Свободной Франции» ни в коей мере не находились на иждивении у Англии.
[115]
Наконец, несмотря на страстное стремление к увеличению тоннажа торгового флота, страсть, которой — вполне законно! — были охвачены англичане, мы не без труда добились их согласия на то, чтобы между английскими и французскими силами была установлена «постоянная связь» для урегулирования вопросов об «использовании французских торговых судов и их команд».
Этот документ был подписан мной и Черчиллем в Чекерсе. Соглашение от 7 августа имело для «Свободной Франции» немаловажное значение не только потому, что избавляло нас в ближайшем будущем от материальных затруднений, но также и потому, что британские власти, имевшие отныне официальную базу для взаимоотношений с нами, теперь без колебания оказывали нам помощь. Но главное, весь мир узнал, что, несмотря на все препятствия, заложены основы франко-британского сотрудничества. Это не замедлило сказаться на отношении к нам некоторых территорий Французской империи и французов, проживавших за границей. Кроме того, другие государства, видя, что Великобритания признала «Свободную Францию», сделали некоторые шаги нам навстречу. Это относилось в первую очередь к правительствам, нашедшим свое убежище в Англии. Конечно, их возможности были чрезвычайно ограниченны, но зато они сохранили свое международное представительство и международное влияние.
Ибо каждая европейская страна, подвергшаяся вторжению гитлеровских армий, спасла на свободной земле свою независимость и суверенитет. Также поступили и те страны, территории которых были впоследствии оккупированы Германией и Италией. Ни одно правительство не согласилось надеть ярмо захватчика, ни одно, за исключением лишь правительства, объявившего себя правительством Франции и имевшего в своем распоряжении обширную империю, охраняемую крупными вооруженными силами, и один из сильнейших флотов мира!
В июне, когда одна катастрофа следовала за другой, на землю Великобритании ступили монархи и министры Норвегии, Голландии, Люксембурга, затем президент Польской республики и польские министры и некоторое время спустя — бельгийский кабинет. Англия гостеприимно принимала у себя представителей этих правительств в изгнании, руководствуясь чувством великодушия, смешанного с расчетом. Как бы ни были они теперь бедны, многие из них привезли золото и валюту своих банков. У голландцев была Индонезия и значительный флот, у бельгийцев -Конго, у поляков — небольшая армия, у норвежцев — многочисленные
[116]
торговые суда, у чехов, или, вернее, у Бенеша{119}, — информационная сеть в Центральной и Восточной Европе и активные связи в США. Помимо всего прочего, Англии, заботившейся о своем престиже, было лестно выступить в роли последнего оплота рушившегося старого мира.
Для этих изгнанников «Свободная Франция» {120}, не имевшая ничего, была особенной. Более всего она привлекала к себе внимание несчастных поляков и чехов, имевших наибольшие основания для беспокойства. Мы, сохранившие верность традициям Франции, олицетворяли для них надежду, и их симпатии были всецело на нашей стороне. В частности, Сикорский {121} и Бенеш, несмотря на всю их подозрительность, возникшую вследствие интриг и обид, которые усугубляли их несчастье, установили со мной прочную и постоянную связь. Может быть, лишь в этот страшный период я понял по-настоящему, чем является Франция для всего мира.
В то время как мы стремились вывести «Свободную Францию» на международную арену, я пытался создать зачатки власти и администрации. Было бы смешно, если бы я, почти никому не известный и полностью лишенный средств, провозгласил в качестве «правительства» тот элементарный аппарат, который я создавал. К тому же, несмотря на то, что я был убежден, что правительство Виши будет катиться по наклонной плоскости вплоть до своего окончательного падения, несмотря на то, что я заявил о незаконности правительства, находящегося в зависимости от врага, я хотел сохранить возможность для смены власти во время войны, если когда-нибудь представится для этого случай. Поэтому я весьма остерегался что-либо создавать даже на словах, так как это могло помешать возрождению государства. Я лишь призывал представителей властей Французской империи объединиться для ее защиты. Затем, когда стало известно об их отказе, я решил при первой же возможности создать всего-навсего «Национальный комитет».
[117]
Теперь было необходимо, чтобы достаточно влиятельные лица оказали мне поддержку. В первые дни некоторые оптимисты считали, что таких окажется немало. Ежечасно сообщалось о проезде через Лиссабон или о высадке в Ливерпуле такого-то выдающегося политического деятеля, известного генерала, академика. Но вскоре поступало опровержение. В самом Лондоне влиятельные французы, находившиеся здесь на службе или случайно, за редким исключением, не примкнули к «Свободной Франции». Многие выехали во Францию, другие остались в Англии, заявив о своей верности правительству Виши. Что касается тех, кто выступил против капитуляции, то одни отправились в Англию или США, другие поступили на службу английского или американского правительства. Очень мало выдающихся людей становилось под мое знамя.
«Вы правы! — говорил мне, например, Корбэн, французский посол. — Я, посвятивший лучшие годы своей служебной карьеры делу франко-британского союза, открыто заявил о своем решении, подав в отставку на следующий день после вашего воззвания. Но я старый чиновник. В течение сорока лет я живу и действую по заведенному образцу. Быть в оппозиции — свыше моих сил!»
«Вы неправы, — писал мне Жан Монне, — создавая организацию, о которой во Франции могут подумать, что она родилась под покровительством Англии... Я полностью разделяю вашу решимость помешать Франции выйти из борьбы... Но не из Лондона должны осуществляться усилия к возрождению...»
«Я должен возвратиться во Францию, — говорил Рене Мейер {122}, — для того чтобы связать свою судьбу с судьбой моих единоверцев, которых ожидают преследования».
«Я одобряю ваши действия, — заявил мне Бре. — Что касается меня, то, где бы я ни был — в метрополии или империи, — я всеми силами буду помогать возрождению Франции».
«Мы уезжаем в Америку, — заявили мне Андре Моруа, Анри Бонне и де Кериллис. — Именно там мы сможем быть вам более всего полезны».
«Я назначен генеральным консулом в Шанхай, — сообщил мне Ролан де Маржери, — и нахожусь в Лондоне не для того, чтобы присоединиться к вам, а с тем, чтобы отправиться отсюда в Китай.
[118]
Там я буду служить интересам Франции, как вы это делаете здесь».
Наоборот, Пьер Кот {123}, потрясенный событиями, умолял меня использовать его на какой угодно работе, «хоть подметать лестницу». Но его взгляды были достаточно известны, чтобы его было возможно использовать.
Вполне естественно, что этот почти всеобщий отказ крупных французских деятелей присоединиться ко мне, независимо от причин, не повышал престиж моего дела. И я вынужден был отложить на более позднее время создание комитета. Чем меньше выдающихся людей присоединялось ко мне вначале, тем труднее было привлечь их в дальнейшем.
Однако некоторые французы сразу же перешли на мою сторону и стали выполнять внезапно свалившиеся на них обязанности с таким рвением и с такой энергией, что, несмотря на многочисленные препятствия, наш корабль вышел в море и поплыл. Профессор Кассен был моим неоценимым сотрудником в области подготовки всевозможных актов и документов, которые положили начало внутренней и внешней структуре нашей организации. Антуан руководил нашими первыми гражданскими органами, что являлось исключительно неблагодарной задачей в этот период, когда приходилось заниматься всем без достаточного опыта и знаний. Лапи {124}, Эскарра, затем Аккен {125} (последний вместе со своей женой вскоре погиб в море во время одного задания) поддерживали связь с Министерством иностранных дел Англии и с европейскими правительствами, находившимися в изгнании. Кроме того, они устанавливали контакт с французами,
[119]
проживавшими за границей, к которым я обратился с призывом. Плевен {126} и Дени заведовали нашими мизерными финансами и подготавливали условия, в которых смогли бы существовать колонии в случае их присоединения к нам. Шуман{127} выступал по радио от имени «Свободной Франции», Массип следил за прессой и снабжал ее касающейся нас информацией. Бенжан {128} согласовывал с нашими союзниками вопрос об использовании французских судов и моряков торгового флота.
В военной области Мюзелье, с помощью д'Аржанлье, Магрен-Вернерэ, Кенига, Пижо и Ранкура, формировали соответственно наши первые морские, сухопутные и авиационные части. Морен ведал вопросами вооружения. Тиссье, Деваврен, Эттье де Буаламбер {129} составляли мой штаб. Жоффруа де Курсель выполнял функции начальника канцелярии, адъютанта, переводчика и нередко доброго советчика. Таковы были люди моего «окружения», которых враждебная пропаганда изображала как сборище изменников, наемников и авантюристов. Но они, воодушевленные величием стоявшей перед нами задачи, тесно сплотились вокруг меня, готовые на все.
[120]
Генерал Спирс защищал наши интересы перед английскими учреждениями, помощь которых нам была тогда необходима. Он это делал энергично и умело, и я должен сказать, что эти его качества представляли для нас большую ценность в этот тяжелый период. Однако со стороны англичан он не получал большого содействия. Этот человек, являясь членом парламента, офицером, дельцом, дипломатом, писателем, принадлежал одновременно к различным категориям людей, не причисляя себя ни к одной из них и внушал недоверие начальству. Но в борьбе с рутиной он умело использовал свой ум, свое язвительное остроумие, которого опасались, и, наконец, свое обаяние, которое он умел при случае проявлять. При всем этом он испытывал к Франции, которую знал настолько, насколько может ее знать иностранец, чувство взволнованной и требовательной любви.
В то время, когда столько людей считало мое дело авантюрой, причинявшей много хлопот, Спирс сразу же понял его характер и значение. С большим энтузиазмом он стал выполнять свою миссию при «Свободной Франции» и ее главе. Но желание служить им лишь сделало его еще более ревнивым. Признавая независимость движения по отношению к другим, он с трудом мог примириться с ней, когда она проявлялась но отношению к нему самому. Вот почему, несмотря на все то, что сделал для нас генерал Спирс вначале, он впоследствии отвернулся от нашего дела и начал с ним бороться. И не было ли в ожесточении, с которым он на нас обрушился, отчасти сожаления о том, что он не мог участвовать в нашем деле, и сожаления, что он нас покинул?
Но «Свободная Франция» не встречала еще в период своего возникновения таких противников, которых порождает успех. Она боролась лишь с невзгодами, являющимися уделом слабых. Я работал вместе со своими сотрудниками в Сент-Стефенс хауз, на набережной Темзы, в помещении, где имелось лишь несколько столов и стульев. Впоследствии английская администрация предоставила в наше распоряжение в Карлтон-гарденс более удобное помещение, где мы устроили нашу штаб-квартиру. Именно там на нас ежедневно обрушивалось немало разочарований. Но там же многочисленные ободряющие заверения вселяли в нас бодрость. Ибо мы получали выражения симпатии из Франции. Проявляя большую находчивость, нередко с согласия цензуры, простые люди присылали нам письма и телеграммы. Примером может служить фотография, сделанная 14 июня на
[121]
площади Этуаль во время вступления в город немцев. На этой фотографии, отправленной 19 июня с надписью «Де Голль! Мы вас услышали. Теперь мы вас будем ждать!», была снята группа сраженных горем мужчин и женщин, стоящих возле могилы Неизвестного солдата. Среди фотографии был снимок могилы, которую незнакомые люди украсили множеством цветов; это была могила моей матери, скончавшейся 16 июля в Пемпоне, посвящая свои страдания Богу во имя спасения родины и успеха миссии ее сына.
Таким образом, мы могли представить себе, какой отклик находил в самой гуще народа наш отказ примириться с поражением. В то же время мы знали, что по всей Франции люди слушают лондонское радио, и это неизмеримо повышало нашу боеспособность. Впрочем, французы, проживавшие за границей, также выражали нам свои патриотические чувства. Многие из них по моему призыву устанавливали со мной связь и объединились, чтобы помочь «Свободной Франции». Мальглэв и Герит в Лондоне, Удри и Жак де Сейес в Соединенных Штатах, Сустель {130} в Мексике, барон до Бенуа в Каире, Годар в Тегеране, Герен в Аргентине, Рандю в Бразилии, Пиро в Чили, Жеро Жув в Константинополе, Виктор в Дели, Левэ в Калькутте, Барбе в Токио и другие первыми проявили инициативу в этом отношении. Вскоре я убедился, что, несмотря на давление, оказываемое властями Виши, несмотря на клевету, распространяемую их пропагандой, и инертность значительных слоев населения, чувства народа — все то, что осталось у него от гордости и надежды, были обращены к «Свободной Франции». Ни на одно мгновение в тех испытаниях, через которые мне пришлось пройти, не покидала меня мысль о том, к чему меня обязывал этот величественный призыв народа.
В самой Англии свободные французы пользовались симпатией и уважением. Сначала эти чувства пожелал им выразить король. Так же поступили все члены королевской семьи. Министры и представители власти также никогда не упускали
[122]
случая проявить свои добрые чувства. Но трудно даже себе представить, с каким великодушным вниманием относился повсюду к нам английский народ. Создавались различные общества для оказания помощи нашим добровольцам. К ним являлось множество людей с предложенном помочь нам своим трудом, своим временем, своими деньгами. Когда я появлялся в публичных местах, я неизменно сталкивался с самыми ободряющими выражениями симпатии. Когда лондонские газеты сообщили, что правительство Виши вынесло мне смертный приговор и конфисковало мое имущество, в Карлтон-гарденс поступило множество драгоценностей от неизвестных лиц; десятки вдов прислали свои обручальные кольца, с тем чтобы это золото было использовано для дела генерала де Голля.
Нужно сказать, что Англия переживала тогда тревожное время. С часу на час ожидалось наступление немцев, и англичане в такой обстановке проявляли изумительную стойкость. Поистине замечательное зрелище являл собою каждый англичанин, который вел себя так, как будто был убежден, что спасение родины зависело от его личного поведения. Это чувство всеобщей ответственности было особенно волнующим потому, что в действительности все зависело только от авиации.
В самом деле, если бы врагу удалось завоевать господство в воздухе, с Англией было бы покончено! Военно-морской флот, подвергнутый бомбардировке с воздуха, не сумел бы помешать немецким военным транспортам переплыть Северное море. Армия численностью около десяти дивизий, понесших значительные потери в битве за Францию и лишенных вооружения, не была бы в состоянии помешать высадке вражеского десанта. А затем соединения германской армии без труда оккупировали бы всю территорию Британии, несмотря на очаги местного сопротивления, организованные войсками внутренней обороны. Разумеется, король и правительство заблаговременно выехали бы в Канаду. Осведомленные люди шепотом называли имена политических деятелей, епископов, писателей, дельцов, которые в случае вторжения постарались бы договориться с немцами, чтобы осуществить под их эгидой управление страной.
Но это были замыслы лишь ограниченного круга людей. Англичане в своей массе готовились к борьбе не на жизнь, а насмерть. Каждый мужчина и каждая женщина участвовали в оборонительных
[123]
мероприятиях. С большой самоотверженностью и дисциплинированностью переносили англичане все тяготы военного времени: сооружение убежищ, распределение оружия, инструментов и материалов, работу на заводах и на полях, трудовую повинность, обязанности военного времени, карточную систему. В этой стране не хватало лишь средств для ведения войны, ибо она также долгое время пренебрегала вопросами своей обороны. Но создавалось впечатление, что англичане намереваются восполнить все недостающее ценой собственной самоотверженности. Впрочем, в чувстве юмора недостатка не было. Так, например, одна карикатура в газете изображала грозную германскую армию, достигшую берегов Великобритании, но остановившуюся на дороге со своими танками, пушками, полками, генералами перед деревянным шлагбаумом. Надпись указывала, что для того, чтобы проникнуть за шлагбаум, нужно было уплатить один пенни. Не получив от немцев всех полагающихся пенни, английский сторож, собирающий пошлину, учтивый, но непреклонный старичок, отказывался поднять шлагбаум, несмотря на возмущение, охватившее чудовищную колонну завоевателей.
Между тем находившиеся в боевой готовности на аэродромах английские военно-воздушные силы были готовы к действиям.
Народ находился в состоянии почти невыносимого напряжения, и поэтому многие, стремясь избавиться от этого, открыто желали, чтобы враг предпринял нападение. Первым выражал свое нетерпение Черчилль. Я и теперь вижу, как в один из августовских дней в Чекерсе он кричит, потрясая в воздухе поднятыми кулаками: «Неужели они не придут?» — «Вам так не терпится, — возразил я ему, — чтобы немцы разрушили ваши города?» — «Поймите, — ответил он мне, — что бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут в США такую волну возмущения, что Америка вступит в войну!»
Я выразил на этот счет некоторые сомнения, напомнив, что два месяца тому назад крушение Франции не заставило Америку отказаться от своего нейтралитета. «Это потому, что Франция потерпела крах! — воскликнул премьер-министр. — Рано или поздно американцы вступят в войну, но лишь при условии, если мы здесь будем держаться. Вот почему истребительная авиация занимает все мои мысли». Затем он добавил: «Вы видите, что я был прав, не дав вам авиации в конце битвы за
[124]
Францию. Если бы она была теперь уничтожена, все было бы для вас потеряно, так же как и для нас». — «Но, — заметил я в спою очередь, — если бы ваши истребители были введены в действие, это, возможно, вдохнуло бы жизнь в наш союз и позволило бы французам продолжать войну в Средиземном море. Англичане в этом случае подверглись бы меньшей угрозе, а американцы были бы более настроены вступить в войну в Европе и в Африке».
Мы с Черчиллем пришли в конце концов к банальному, но окончательному выводу из событий, которые потрясли Запад, что в конечном счете Англия — это остров, Франция — мыс континента, а Америка — другая часть света.
[125]
Цитируется по изд.: Голль, Ш. де. Военные мемуары. [Том 1]. Призыв 1940-1942. — М.: АСТ; Астрель, 2003, с. 102-125.
Примечания
{103} Клозель Бертран (1772-1842), маршал Франции 1808-1812 сражался в Испании, в 1830-1831 и 1835-1836 губернатор Алжира. — Прим. ред.
{104} Бюжо дела Пикорни Робер Тома (1784-1849), маршал Франции, с 1841 генерал-губернатор Алжира. — Прим. ред.
{105} Лиоте Луи Юбер (1854-1934), маршал Франции, военный министр Франции (1916-1917), губернатор Марокко (1912-1916, 1917-1921). — Прим. ред.
{106} Ногес Шарль Август Поль (1876-1971), французский генерал, участник Первой мировой войны, в 1936 генеральный инспектор французских войск в Северной Африке, в 1939 главнокомандующий в Северной Африке, в 1941 верховный комиссар маршала Петена в Марокко, после вторжения войск «Свободной Франции» бежал в Португалию, в 1947 приговорен к 20 годам каторжных работ за измену Родине, вернулся во Францию в 1954, но не был арестован. — Прим. ред.
{107} Миттельхаузер Эжен-Антуан (1873-1949), французский генерал-лейтенант, в 1919-1921 глава французской военной миссии в Чехословакии, в 1939 глава Французской военной миссии в Польше, в 1940 глава Французской военной миссии в Нидерландах, главнокомандующий в Леванте. — Прим. ред.
{108} Катру Жорж (1877-1969), французский генерал, в 1939-1940 генерал-губернатор Французского Индокитая в 1941-1942 главнокомандующий вооруженными силами «Свободной Франции» на Ближнем Востоке, в 1941-1942 верховный комиссар в Ливане и Сирии, в 1942-1944 генерал-губернатор Алжира, в 1944-1948 французский посол в СССР. — Прим. ред.
{109} Купер Дафф (1890-1900), британский государственный деятель, участник Первой мировой войны, в 1931 секретарь финансов в военном министерстве, в 1935-1937 военный министр и первый лорд Адмиралтейства, в 1938 подал в отставку, в 1940 в кабинете министров Черчилля министр информации, в 1945 посол во Франции. — Прим. ред.
{110} Лежантийом Поль Луи Виктор Мари (1884-1975), французский генерал, в 1939-1940 главнокомандующий объединенными силами в Сомали, 1941 командующий подразделением «Свободной Франции» в Сирии, в 1942-1943 главнокомандующий на Мадагаскаре, в 1945-1947 военный губернатор Парижа. — Прим. ред.
{111} Лотарингский крест, средневековый геральдический знак и одновременно символ христианской веры — крест особой формы с двумя горизонтальными перекладинами, расположенными под прямым углом по отношению к вертикальной, из которых верхняя короче нижней. Этот знак де Голль избрал эмблемой своего движения. — Прим. ред
{112} Магреном-Вернерэ (Монклар) Шарль Рауль (1892 — ?), французский генерал-лейтенант, в 1941 главнокомандующий французскими войсками в Леванте, в 1946 помощник главнокомандующего войсками в Алжире, в 1948-1950 генерал-инспектор Иностранного Легиона. — Прим. ред.
{113} Кениг Мари Жозеф Пьерр Франсуа (1898-1970), маршал Франции, в 1940 военный комендант Камеруна, главнокомандующий объединенными силами «Свободной Франции» в Леванте, в 1941 командующий подразделением «Свободной Франции» в Северной Африке, в 1944-1945 военный губернатор Парижа, в 1945-1948 главнокомандующий французскими оккупационными силами в Германии, в 1954-1955 министр обороны. — Прим. ред.
{114} Деваврен Андре (1911-1998), военный инженер, во Второй мировой войне сражался в Норвегии, в 1940 присоединился к «Свободной Франции», под псевдонимом «Пасси» организовал Сопротивление во Франции, участвовал в создании Национального Совета Сопротивления, с 1944 глава DGSS («Главного директората спецсил»), организации, действующей с территории Алжира. — Прим. ред.
{115} Тиссье Гастон (1887-1960), французский политический деятель, секретарь христианских профсоюзов, деятель движения Сопротивления, член Национального совета Сопротивления, в 1947 президент международной Конфедерации христианских профсоюзов. — Прим. ред.
{116} Д'Аржанлье Тьери (1889-1964), французский военный, участник Второй мировой войны, в 1940 бежал из-под ареста и присоединился к де Голлю, ранен в бою за Дакар, командующий флотом «Свободной Франции» в Экваториальной Африке, в 1941-1943 Верховный главнокомандующий всех военно-морских сил «Свободной Франции», в 1945-1947 военный посол в Индокитае. — Прим. ред.
{117} Мюзелье Эмиль (1882-1965), французский военно-морской деятель, с 1912 капитан-лейтенант, участник международной миссии на побережье Адриатики и военной миссии в Албании, участник Первой мировой войны и военной интервенции в Советскую Россию, в 1938-1939 участвовал в обороне Марселя, в 1940 присоединяется к де Голлю, в 1943 работает в Алжире, а 1944 глава морской делегации по германским делам. — Прим. ред.
{118} Кассен Рене Самюэль (1887-1976), французский юрист, дипломат и общественный деятель, участник Первой мировой войны, примкнул к правительству «Свободной Франции», в 1944 член Конституционного совета Франции, с 1947 вице-председатель Комиссии прав человека, один из инициаторов образования ЮНЕСКО, в 1950-1960 член Международного суда в Гааге, в 1965-1968 — председатель Европейского суда по правам человека. — Прим. ред.
{119} Бенеш Эдвард (1884-1948), в 1918-1921 министр иностранных дел, в 1921-1922 премьер-министр, в 1935-1938 и 1946-1948 президент Чехословакии, с 1940 и эмиграции. — Прим. ред.
{120} «Свободная Франция» в июне 1942 была переименована в Сражающуюся Францию, во главе которой стоял Французский Национальный комитет. Сражающаяся Франция была признана СССР, США и Великобританией. -Прим. ред.
{121} Сикорский Владислав (1881-1943), крупный польский государственный и военный деятель, многолетний соперник Юзефа Пилсудского, премьер-министр эмигрантского правительства Польши. — Прим. ред.
{122} Мейер Рене (1895-1972), французский политический деятель, в 1949-1953 премьер-министр Франции. — Прим. ред.
{123} Кот Пьер (1895-1977), французский политический деятель, антифашист. — Прим. ред.
{124} Лапи Пьер-Оливер (1901-1994), доктор права, в 1925-1967 член Парижской коллегии адвокатов, в 1939 принимал участие в военной кампании в Норвегии, в 1940 присоединился к «Свободной Франции», в 1940-1942 губернатор территории Чад, в 1943 член совещательной Ассамблеи в Алжире, в 1944 в Париже, в 1946-1947 в правительстве помощник государственного секретаря, в 1950-1951 министр Народного образования, в 1947-1954 в ООН, в 1949-1956 в Совете Европы, в 1956-1958 в Ассамблее ЕОУС (Европейское сообщество по углю и стали), в 1951 и 1956 президент французской делегации в ЮНЕСКО, в 1968-1978 президент межведомственной Комиссии по вопросам сотрудничества между Францией и ФРГ. — Прим. ред.
{125} Аккен Жозеф (1886-1941), французский археолог, с 1929 член Французской научной миссии в Афганистане, участвовал в раскопках в Пергаме и Хакине, во время Второй мировой войны вместе с женой присоединился к «Свободной Франции», погиб в море. — Прим. ред.
{126} Плевен Рене (1901-1993), доктор юридических наук, бизнесмен, в 1940 деятель «Свободной Франции», сыграл видную роль в освобождении Экваториальной Африки, в 1941 от Национального комитета Франции комиссар финансов, комиссар по делам колоний и Министерства иностранных дел, в 1944 возглавлял конференцию в Браззавиле, в 1950-1952 глава Совета министров, в 1969-1972 министр юстиции. — Прим. ред.
{127} Шуман Морис (1911-J998), французский политический и государственный деятель, участник Второй мировой войны, деятель «Свободной Франции», сенатор, в 1957-1967 председатель Комиссии по внешнеполитической деятельности Национального собрания, секретарь Министерства иностранных дел, член Французской академии с 1974. — Прим. ред.
{128} Бенжан Жак (1908-1944), инженер, диплом Школы политических наук, в 1935 директор акционерного общества управления и вооружения, секретарь Центрального комитета судовладельцев, участник Второй мировой войны, с 1940 глава торгового флота «Свободной Франции», с 1942 работник BCRA, сподвижник Жана Муллена, инициатор образования Национального Совета Сопротивления, был арестован, покончил с собой. — Прим. ред.
{129} Буаламбер Клод Эттье де (1906-1986), в 1926-1939 проводил этнографические исследования и исследования фауны в Центральной Африке, Скандинавии, Центральной Европе и Ближнем Востоке, участник Второй мировой войны, с 1940 деятель «Свободной Франции», участвовал в операциях по освобождению Ближнего Востока и Экваториальной Африки, в 1943 принимал участие в конференции на Касабланке, налаживал коммуникации на освобожденных территориях и был главой военной миссии связи, после 1944 работал в министерстве колоний, министерстве финансов, в 1951-1956 участвует в Комиссии по внешнеполитической деятельности Франции и в комиссии по заморским территориям, после войны служил в колониях. — Прим. ред.