Образы Орфея и Нарцисса (Маркузе, 2003)

Попытка наметить теоретический конструкт культуры трансцендентной принципу производительности, строго говоря, «неразумна». Разум - основа рациональности принципа производительности. Уже на заре западной цивилизации еще до институционализации этого принципа разум превратился в инструмент ограничения и подавления инстинктов; область инстинктов рассматривалась как противная и пагубная для разума *.

Категории, которыми философия пыталась охватить человеческое существование, сохраняли печать репрессии: все при[1]надлежащее к сфере чувственности, удовольствия, порывов ощущается как антагонистичное разуму и должно пресекаться, сдерживаться. Эта оценка сохраняется в повседневном языке: слова, относящиеся к этой сфере, имеют призвук либо проповеди, либо непристойности. От Платона до современных «Schund und Schmutz» ** законов***, поношение принципа удовольствия утвердило свою непререкаемую власть, а осмелившийся подать протест против нее немедленно будет осмеян.

Но все же власть репрессивного разума (теоретического и практического) никогда не была полной, а его монополия на

_____

* См. гл. 5. - Примеч. авт.

** Грязь и гадость (нем.). В переносном смысле - бульварщина. - Примеч. пер.

*** Законопроект, предложенный Нью-йоркской объединенной законодательной комиссией, предлагал запретить продажу и распространение книг, представляющих «обнаженное тело, секс или вожделение в манере, направленной на возбуждение похотливых и распутных желаний . . . » (New York Тimes, February 1 7, 1 954). - Примеч. авт.

[139]

познание - бесспорной. Утверждая истину фантазии (воображения) как несовместимую с разумом, Фрейд включился тем самым в давнюю историческую традицию. Когнитивное значение фантазии состоит в том, что оно хранит истину Великого Отказа или, в положительном смысле, в том, что оно оберегает от разума стремление к целостному самоосуществлению человека и природы, подавленных разумом. В царстве фантазии противоречащие разуму образы свободы становятся рациональными, а «нижние уровни» инстинктивного удовлетворения облекаются новым достоинством. Культура принципа производительности склоняется перед чудными истинами, которые воображение хранит в фольклоре и сказке, литературе и искусстве; они подверглись необходимой интерпретации и заняли свое место в бытовой и академической сферах. Однако попытки извлечь из этих истин содержание осуществимого принципа реальности, прорывающего рамки господствующего, были крайне непоследовательны. Высказывание Новалиса о том, что «все внутренние способности и силы, а также все внешние способности и силы должны быть дедуцированы из продуктивного воображения»*, осталось курьезом, как и сюрреалистская программа de pratiquer lа poesie**. Настойчивое утверждение за воображением способности создавать практические, экзистенциальные и исторические нормы выглядит детской фантазией.

Принимаются только архетипы, только символы, а их значение обычно интерпретируется скорее в терминах давно пройденных филогенетических или онтогенетических ступеней, чем в терминах индивидуальной и культурной зрелости. Теперь мы попытаемся распознать некоторые из этих символов и рассмотреть их историческую истинность.

Конкретнее, нас интересуют «культурные герои», живущие в воображении как символы той установки и тех деяний, ко-

_____

* Schriften, ed. J. Monor. Jena: Eugen Diederichs, 1 923, lll, 375. См.: Bachelard,Gaston. La Terre et les Reveries de la Volonte. Paris: Jose Corti, 1948, рр. 4-5. - Примеч. авт.

** воплощение поэзии в жизнь (фр.). - Примеч. пер.

[140]

торые определили судьбу человечества. И уже в самом начале мы сталкиваемся с тем, что преобладающим культурным героем является плут и (страдающий) богоборец, который создает культуру ценой вечной муки. Он символизирует производительность и неутолимую жажду к овладению жизнью, и здесь неразличимо переплетаются благословение и проклятие, прогресс и мучительный труд. Прометей - герой-архетип принципа производительности. Но в мире Прометея Пандора - женский принцип, сексуальность и наслаждение - предстает как несущая разрушение и проклятие. «Почему в женщинах видят проклятие? Обличение сексуальности, завершающее раз[1]дел [о Прометее у Гесиода], подчеркивает прежде всего их экономическую непроизводительность; они - бесполезные трутни, статья роскоши в бюджете бедного человека».

Красота женщины и обещаемое ею счастье обладают роковым свойством в цивилизованном мире труда.

Если в Прометее мы находим культурного героя тяжелого труда, производительности и прогресса посредством репрессии, то символы иного принципа реальности следует искать на противоположном полюсе. Такие фигуры, представляющие совершенно иную действительность, мы видим в Орфее и Нарциссе (которые родственны Дионису: антагонисту бога, санкционирующего логику господства и царство разума)··. Они не стали культурными героями западного мира, а превратились в образы радости и удовлетворения: голос, который не произносит команды, а поет; жест, который предлагает и принимает; деяние, которое ведет к покою и останавливает труд покорения; освобождение от времени, которое соединяет человека с богом и с природой. Их образы сохранились в литературе. В «Сонетах К Орфею»:

_____

* См.: Brown, Norman о. Hesiod's Theogony. New York: Liberal Arts Press, 1 953, рр. 1 8-19, 33; Hermes the Thief. University of Wisconsin Press, 1947, рр. 23ff. - Примеч. авт.

** Символ Нарцисса и термин «нарциссический» используются здесь не в том значении, которое они получили в теории Фрейда. См. ниже. - Примеч. авт.

[141]

Как девочка почти... Ее принес

союз счастливый лиры и напева.

Она пришла, веснянка, королева,

и полонила слух мой, и из роз

постель постлала в нем. И сном ее

стал весь наш мир, и я, плененный, слушав

и леса шум, и луга забытье,

и собственную замершую душу.

О звонкий бог, как ты сумел найти

таких гармоний звуки, что проснуться

она не жаждет?

Встала, чтоб почить. А смерть ее?

Дано ль нам уловить

мотив последний этот? - Струны рвутся.

Она уходит ... Девочка почти ... *

Или Нарцисс, пытающийся в отражении в воде поймать собственную красоту. Склонившись над рекой времени, в которой все формы проносятся и ускользают, он мечтает: Когда же время, смирив свой бег, остановит и движение воды? О формы, божественные, вечные формы!

Когда же наступит долгожданный покой, и вы явитесь на свет? Когда, в какой ночи, в какой тиши вы - прозрачны[1]ми кристаллами - вызреете вновь?

Рай надобно возрождать ежечасно и повсеместно, он ведь лежит не за тридевять земель, он не в далекой Thule. Он - под покровом видимостей. Подобно тому, как крупинка соли - прообраз кристалла, любая форма несет в себе потаенную гармонию - скрытую возможность собственного - совершенного - бытия, и вот наступает ночное безмолвие - время, когда уходят самые высокие воды и в укромных расселинах, скрытые от взоров, расцветают друзы.

Всякая вещь стремится к утраченной форме ... **

Надежду слышу там, где слышит речь мою

Покой, склонившийся к вечернему ручью,

Я чую буйный рост серебряной осоки,

И дерзко обнажив померкшую струю,

Восходит диск луны предательски-высокий. ***

_____

* Рильке Р.М. Сонеты к Орфею (пер. А. Карельского). - Примеч. авт.

** Жид А. Трактат о Нарциссе // Новый круг, N2 1, 1 993. С. 220. - Примеч. авт.

*** Валери, Поль. Нарцисс говорит (пер. Р. Дубровкина). - Примеч. авт.

[142]

Admire dans Narcisse un eternel retour

Vers l 'onde ou son image offerte а son amour

Propose а sa beaute toute sa connaissance.

Tout mon sort n'est qu'obeissance

А lа fоrсе de mon amour.

Cher corps, je m'abandonne а ta seule puissance;

L'eau tranquille m'attire ou je те tends mes bras

А се vert ige pur je пе resiste pas.

Que puis-je, о та Beaute, faire que tu ne veuilIes?*

Язык этого про изведения выдержан в тональности «diminution des traces du peche originel»** - восстания против культуры, которая держится тяжелым трудом, господством и отречением. В об[1]разах Орфея и Нарцисса примиряются Эрос и Танатос. Они воз[1]вращают опыт мира, который не завоевывается, а освобождается, опыт свободы, которая должна пробудить силу Эроса, связанного репрессивными и окаменевшими формами отношений между человеком и природой. Эта сила несет не разрушение, а мир, не страх, а красоту. Достаточно перечислить черты этих образов, чтобы описать намеченное ими измерение: оправдание удовольствия, уход от времени, забвение смерти, тишина, сон, ночь, рай - принцип нирваны как жизнь, а не смерть. Бодлер создает образ такого мира в двух строках:

La, tout n'est qu'ordre et beaute ,

Luxe, calme, et volupte. ***

Вероятно, это единственный контекст, в котором слово порядок теряет свой репрессивный оттенок: это порядок, рождаемый удовлетворением и Эросом. Статика торжествует над динамикой, но этой статике в полной мере свойственны энер-

_____

* «Восхищайтесь в Нарциссе вечным возвращением к зеркалу воды, которая предлагает, что образ - его любви, а его красоте - все его знание. Вся моя судьба - это покорность силе моей любви. Тело, я бессилен перед твоей властью; безмятежная вода ожидает меня там, где я протягиваю свои руки: я не сопротивляюсь этому совершенному безумию. Разве я могу сделать что-то, о моя Красота, против твоего желания?» Valery, Paul. (Cantate du Narcisse, Scene 11.) - Примеч. авт.

** избавление от печати первородного греха (фр.). - Примеч. пер.

*** « Во всем порядок и красота, покой и чувственность». - Примеч. авт.

[143]

гичность и продуктивность В форме чувственности, игры и песни. Всякая попытка конкретизировать эти однажды запечатленные образы другим языком обречена на провал, ибо за пределами языка искусства они изменяют свое значение и сливаются с репрессивными коннотациями, навязываемыми им репрессивным принципом реальности. Но остается задача добраться до их источника, до реальности, которая в них выражена.

В отличие от культурных героев прометеевскогo ряда в саму сущность героев мира Орфея и Нарцисса входит недействительность, нереалистичность. Они обозначают «не возможную» установку и способ существования. «Невозможны» и деяния культурных героев, относящиеся к области невероятных, сверхчеловеческих чудес. Однако цель и «значение» их деяний не чужды действительности. Они не взрывают последнюю, а, напротив, укрепляют и двигают вперед; в этом их ценность. Однако орфико-нарциссические образы именно взрывоопасны, они не утверждают «образ жизни», а указывают на мир глубин и смерти. В лучшем случае они поэтическое « нечто для души и сердца». Однако они не несут никакого «сообщения», кроме отрицательного: о непобежденности смерти и о том, что нельзя отвергать зов жизни, наслаждаясь красотой.

Такие моральные сообщения накладываются на самое раз[1]личное содержание. Орфей и Нарцисс такие же символы действительности, как Прометей и Гермес. Деревья и животные отвечают пению Орфея, весна и лес отвечают желанию Нарцисса. Эрос Орфея и Нарцисса пробуждает и освобождает потенции, живущие в вещах одушевленных и неодушевленных, относящиеся к органической и неорганической природе - но подавленные неэротической действительностью. Эти возможности указывают на присущий им telos, как, например: «толь[1]ко быть самими собой», «здесь-бытие», существование.

Орфический и нарциссический опыт мира отрицает опыт, на котором зиждется мир принципа производительности. В нем преодолевается противоположность между человеком и природой, субъектом и объектом. Бытие переживается как удовлетворение, объединяющее человека и природу так, что в осуществлении человека ненасильственно осуществляет себя

[144]

и природа. Одаренные речью, любовью и лаской, цветы, родники, животные становятся самими собой - рождают красоту, и не только для тех, кто к ним обращается, но и для самих себя, «объективно». «Le mond tend a la beaute».* Орфический и нарциссический Эрос дарует природным вещам свободу для того, чтобы они могли быть самими собой. Но в этом они зависимы от Эроса: только в нем они получают свой telos. Песня Орфея умиротворяет мир животных, примиряет льва с ягненком и льва с Человеком**. Природный мир, как и человеческий, - мир угнетения, жестокости и страданий; и, как и последний, он ждет своего освобождения. В этом заключается работа Эроса. Песня Орфея оживляет камни, заставляет двигаться леса и скалы - но двигаться для радости.

Любви Нарцисса отвечает эхо природы. Разумеется, Нарцисс представляется антагонистом Эроса: он отвергает любовь, соединяющую с другими человеческими существами, и за это наказан Эросом***. Как антагонист Эроса Нарцисс символизирует сон и смерть, тишину и покой****. Во Фракии его тесно связывали с Дионисом*****. Но не холодность, аскетизм и себялюбие окрашивают образы Нарцисса; не эти жесты Нарцисса сохранены искусством и литературой. Его молчание рождено не бесчувственной суровостью; презирая любовь

_____

* Мир тянется к красоте (фр.). - Примеч. пер.

** Bachelard, Gaston. L'Eau et les Reves. Paris: Jose Corti, 1 942, р. 38. См. также (р. 36) формулировку Иоахима Гаскета: «Мир - это огромный Нарцисс, который замят мыслью о себе». - Примеч. авт.

*** Wieseler, Friedrich. Narkissos: Eine kunstmetologische Abhandlung. Gottingen, 1 856, рр. 90, 94. - Примеч. авт.

**** Ibid. , рр. 76, 80-83, 93-94. - Примеч. авт.

***** Ibid. , р. 89. Нарцисс и Дионис очень близки (если не тождественны) в орфической мифологии. Титаны хватают Загрея - Диониса в момент, когда он созерцает свое отражение в зеркале, данном ему ими. В древней традиции (Плотин, Прокл) зеркальное удвоение истолковывается как начало самопроявления бога во множестве явлений мира - процесс, завершающим символом которого служит разрывание бога на куски титанами и его повторное рождение Зевсом. И, следовательно, миф выражает воссоединение того, что было разделено, Бога и мира, человека и природы - тождества единого и многого. См.: Rhode, Erwin. Psyche. Freiburg, 1 898, 11, 1 1 7; Кеrn, Otto. Orpheus. Berlin, 1 920, рр. 22-23; Linforth, lvan М. The Arts of Orpheus. University of California Press, 1 941, рр. 307ff. - Примеч. авт.

[145]

охотников и нимф, он отвергает один Эрос ради другого. Его жизнь наполнена собственным Эросом *, и любит он не только самого себя. (Он не знает, что восхищающий его образ принадлежит ему.) И если его эротическая установка сродни смерти и ведет к смерти, то между покоем, сном и смертью нет болезненного водораздела и различия: на всех этих ступенях царит принцип нирваны. И после своей смерти он продолжает жить как цветок, носящий его имя.

Связывая Нарцисса с Орфеем и истолковывая их как символы нерепрессивного эротического отношения к действительности, мы заимствуем образ Нарцисса скорее из традиции мифологии и искусства, чем из теории либидо Фрейда. Но, возможно, фрейдовская концепция первичного нарциссизма теперь окажет нам некоторую поддержку. Примечательно, что введение нарциссизма в психоанализ обозначило поворотный пункт в развитии теории инстинктов: поколебленному положению о независимых «Я»­влечениях (инстинкты самосохранения) пришло на смену понятие недифференцированного, единого либидо, предшествующего раз[1]делению на «Я» и внешние объекты **. Безусловно, открытие первичного нарциссизма означало не просто прибавление к развитию либидо еще одного этапа - появился прообраз нового экзистенциального отношения к действительности. Первичный нарциссизм не сводится к аутоэротизму, он вбирает «окружение», соединяя в единое целое нарциссическое «Я» и объективный мир. Привычное антагонистическое отношение между «Я»

И внешней реальностью возникает только на поздней ступени их взаимодействия:

... первоначально « Я » включает в себя все, а затем из него выделяется внешний мир. Наше нынешнее чувство «Я» - лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое способствовало неотделимости «Я» от внешнего мира.... ***

_____

* В наиболее ярких изложениях Нарцисс находится в обществе Амура, который печален, но отнюдь не враждебен. СМ.: Wieseler. Narkissos, рр. 1 6-17. - Примеч. авт.

** См. гл. 2. - Примеч. авт.

*** Недовольство культурой, с. 69. Курсив мой. - Примеч. авт.

[146]

Концепция первичного нарциссизма предполагает - как это раскрыто во вступительной главе «Недовольства культурой», - что нарциссизм сохраняется не только как невротический симптом, но также как составной элемент действительности, сосуществующей со зрелой реальностью «Я». Фрейд описывает (идеациональное содержание» сохраняющегося первичного чувства «Я» как (безграничность и единство со Вселенной» (океаническое чувство)*. Позднее в той же главе он высказывает Предположение, что океаническое стремится восстановить (,безграничный нарциссизм» **. Парадокс в том, что нарциссизм, обычно понимаемый как эгоистический уход от реальности, здесь связывается с единством Вселенной и придает концепции новую глубину: помимо всех форм незрелого аутоэротизма нарциссизм обозначает фундаментальную сопри[1]частность действительности, которая указывает возможность всеобъемлющего экзистенциального порядка***. Другими словами, нарциссизм, возможно, содержит зародыш иного принципа реальности: либидозное сдерживание «Я» (собственного тела) может стать источником нового либидонозного сдерживания объективного мира, превращения его в новый способ бытия. Эту интерпретацию подтверждает то, что нарциссическое либидо играет, согласно Фрейду, решающую роль в сублимации. В «"Я" И "Оно"» он спрашивает, «не происходит ли всякая сублимация при посредстве «Я», которое сначала пре[1]вращает сексуальное либидо объекта в нарциссическое, чтобы затем, может быть, поставить ему другую цель»****. Если дело в этом, то всякая сублимация начинается с оживления нар-

_____

* Там же, с. 69. - Примеч. авт.

** Там же, с. 73. - Примеч. авт.

*** В своей работе «The Dеlау of the Machine Agе» (Psychoanalytic Quarterly, 11, 1933, 420ff.) Ганс Сакс сделал интересную попытку показать нарциссизм как составной элемент принципа реальности в греческой цивилизации. Не удовлетворившись ссылками на экономические и социальные обстоятельства, он рассматривает проблему, почему греки не создали машинную технологию, хотя обладали достаточными для этого умениями и знаниями. Его идея состоит в том, что преобладающий нарциссический элемент в греческой культуре препятствовал техническому прогрессу: либидонозное сдерживание тела было настолько сильным, что стало на пути механизации и автоматизации. - Примеч. авт.

**** «Я» и «Оно», с. 366. - Примеч. авт.

[147]

циссического либидо, которое в своем преизбытке тянется к объектам. Эта гипотеза революционизирует идею сублимации: она указывает нерепрессивный способ сублимации, который проистекает скорее от избытка, чем от вынужденного отклонения либидо. Впоследствии мы подведем итог обсуждению этой идеи *.

Орфико-нарциссические образы связаны с Великим Отказом: отказом примириться с утратой либидозного объекта (или субъекта). Отказ выражает потребность освобождения, воссоединения с утраченным. Орфей является прообразом поэта как освободителя и создателя**: он устанавливает в мире более высокий порядок - порядок без подавления. Искусство, свобода и культура навечно слились в его личности. Он - поэт избавления, бог, который приносит мир и спасение, ибо он умиротворяет и человека, и природу, но не силой, а с по[1]мощью песни:

Первым диких людей от грызни и пищи кровавой

Стал отвращать Орфей, святой богов толкователь;

Вот почему говорят, что львов укрощал он и тигров.

< ... > Такова была древняя мудрость;

Общее с частным добро разделять со священным мирское,

Брак узаконить, конец положив своевольному блуду,

И укреплять города, и законы писать на скрижалях. ***

Но «культурный герой» Орфей также связан с установлением порядка совершенно иного рода, за что он платит своей жизнью:

< . . . > а Орфей избегал неуклонно

Женской любви. Оттого ль, что к ней он желанье утратил

Или же верность хранил - но во многих пылала охота

Соединиться с певцом, и отвергнутых много страдало.

Стал он виной, что за ним и народы фракийские тоже,

____

* См. гл. 1 0. - Примеч. авт .

** См.: Rehm, Walther. Orpheus. Duesseldorf: L. Schwann, 1 950, рр. 63ff. Об Орфее как культурном герое см.: Linfoгth, The Arts of Orpheus, р. 69. - Примеч. авт.

*** Гораций. Наука поэзии (пер. М. Гаспарова). - Примеч. авт.

[148]

Перенеся на юнцов недозрелых любовное чувство, Краткую жизни весну, первины цветов обрывают.*

Он был разорван на части обезумевшими фракийскими женщинами**.

Классическая традиция связывает Орфея с возникновением гомосексуальности. Как и Нарцисс, он отвергает нормальный Эрос, но не ради аскетического идеала, а ради более совершенного Эроса. Как и Нарцисс, он выражает протест против репрессивного порядка сексуальности, ограниченной деторождением. Эрос Орфея и Нарцисса - это в конечном итоге отрицание этого порядка, Великий Отказ. В мире, символом которого является культурный герой Прометей, это означает отрицание всякого порядка. Но, отрицая, Орфей и Нарцисс открывают новую реальность со свойственным ей строем, определяемым иными принципами. Орфический Эрос преобразует бытие: он укрощает жестокость и смерть освобождением. Его язык - песня, его труд - игра. Жизнь Нарцисса - это красота и созерцание. Эти образы указывают на эстетическое измерение как источник и основу их принципа реальности.

___

* Овидий. Метаморфозы, Х, 79-85 (пер. с. Шервинского). См: Linforth, The Arts of Orpheus, р. 57. - Примеч. авт.

** Там же, XL. - Примеч. авт.

[149]

Цитируется по изд.: Маркузе Г. Эрос и цивилизация. М., 2003, с. 139-149.