Сеттльмент (на примере Шанхая)

В Шанхае на пристани мы не сразу смогли договориться с возницей, сидевшим на козлах,— пекинский диалект оказался тут непригоден. Наше затруднение заметил прохожий англичанин и тут же подошел, предложив свою помощь. Когда мы, вежливо поблагодарив, отказались, он вдруг сказал, что белые люди в этом проклятущем Китае должны помогать друг другу, а все кэбмены здесь жулики и им не нужно давать много денег. Самое большее можно ему дать... и он назвал очень низкую сумму.

Когда мы уезжали из Пекина, нам кто-то в шутку сказал, что в Шанхае мы не заблудимся, русский язык там пользуется всеми правами гражданства, только с ятем, фитой и твердым знаком.

Действительно, международный квартал Шанхая изобиловал белоэмигрантами. По официальным сведениям, из тридцати тысяч населявших его иностранцев больше половины составляли русские, не имевшие никакого подданства. Белогвардейцы щеголяли в царской форме. Многие лавки имели вывески на русском языке и действительно с ятем и твердым знаком.

Читатель легко себе представит наше изумление, когда на одной из главных улиц международного сеттльмента мы лицом к лицу столкнулись с огромным рыжебородым казаком с лампасами, погонами н царскими медалями во всю грудь, должно быть за какое-нибудь «усмирение». В дальнейшем мы уже не изумлялись и, встретив как-то царского генерала во всей форме, даже не оглянулись.

По неопытности мы остановились в «Палас отел» на Нанкинской улице, который считался аристократом среди своих собратьев ввиду почтенного возраста. Он был очень дорог, несмотря на неприглядный вид, старомодное оборудование, темные, неуютные комнаты.

Те из нас, кто жил в «Сентрал отел», были уже знакомы с особенностями местной английской кухни. Утром нас ожидал грандиозный завтрак: обязательно жидкая овсяная каша, бифштекс, яичница из двух яиц, кофе или чай с бутербродами, фрукты. Обед и ужин были бы обыкновенными, с нашей точки зрения, если бы не состояли из десятка блюд, но всего по глоточку.

Мы провели в Шанхае около недели в ожидании русского парохода. Английские суда ввиду антианглийского бойкота в Кантон не ходили, а плыть в Гонконг не имело смысла, да нам бы туда и билетов не продали. Пароходы других наций ходили в Кантон редко и нерегулярно.

В первый же день мы зашли в наше консульство, к знакомым студентам-переводчикам.

Большинство иностранных консульств размещалось на улице Хуанпу, по берегу реки того же названия. Рядом с японским консульством, напротив отеля «Асторхауз», стояло четырехэтажное здание внушительной архитектуры, отстроенное царским консулом к концу первой мировой войны и совсем новеньким доставшееся нам. Окна первого этажа были забраны массивными железными решетками. Эта мера предосторожности пошла нам на пользу. Шанхайская белогвардейщина неоднократно совершала нападение на здание, пользуясь невмешательством английской полиции. Сотрудникам консульства и членам их семей приходилось самим отбиваться.

Товарищи китаисты обещали познакомить нас с шанхайской молодежью из белоэмигрантов, которые получили советские паспорта и даже стали членами комсомола. Мы действительно встретились с ними. Одну из этих девушек я потом видела в большом шанхайском универмаге, где она работала продавщицей.

Много смеху вызвал рассказ о злоключениях одного из наших студентов, которому никак не давался английский язык. Однажды он был очень счастлив, увидев в кино чрезвычайно демократическую, с его точки зрения, надпись: «Но смокинг». Он понял ее как запрет появляться там в смокингах, тогда как это было всего лишь запрещение курить. В другой раз ему пришлось давать объяснения полисмену, так как он потребовал в кафе свое любимое мороженое «американская девушка», но забыл при этом употребить слово «мороженое», и его поняли в буквальном смысле.

В консульстве нам посоветовали переехать в меблированные комнаты русского эмигранта Тарасова на Беблингвелл род. Кроме наших товарищей, там никто не останавливался. Этот факт был хорошо известен сыщикам, и на противоположной стороне улицы постоянно дежурил кто-нибудь из белоэмигрантов.

Шанхай выглядел совсем не так, как теперь, он насчитывал всего полтора миллиона жителей. Китайская часть города была неблагоустроенна, утопала в грязи и вообще поражала своим контрастом по сравнению с иностранным сеттльментом. Но и тогда шанхайский порт считался одним из самых больших в мире. Его огромный рейд принимал ежедневно до ста океанских судов. Он был разбит на нумерованные квадраты, без чего разыскать нужный вам пароход оказалось бы делом неимоверной трудности. На километры тянулись пристани и пакгаузы.

Выйдя из консульства, мы пошли по набережной, перешли железный мост через речку Сучжоу и вышли к скверику. Немудрящий был этот скверик и по размеру и по жалкому своему виду, но и он, оказывается, был слишком хорош для китайцев. На ограде мы прочли надпись: «Только для иностранцев», а рядом другую: «Собак не вводить». Хорошенькое сопоставление!

В этом районе были сосредоточены самые монументальные здания города, здания банков и предприятий, названия которых неотделимы от истории закабаления Китая иностранным капиталом. Это было что-то вроде шанхайского Сити.

Многоэтажные громады, облицованные мрамором различных цветов, сверкающие стеклом и до блеска начищенной медью, кичливо соперничали в роскоши и с угрюмой надменностью демонстрировали силу и власть заокеанских метрополий на китайской земле. Узкие улицы между ними были глубоки и темны, как колодцы.

Отсюда начиналась главная улица международного сеттльмента — Нанкинская, где чаще всего происходили массовые демонстрации и где 30 мая 1925 г. английский империализм совершил преступление, вызвавшее столько важных политических событий в Китае.

Мы долго бродили по городу, попали на Фуцзяньскую улицу с ее увеселительными заведениями. На панели двумя рядами стояли девушки в непомерно широких штанах и коротких куртках из дорогой, очень плотной узорчатой парчи светлых тонов. Головы не покрыты, прически девичьи — челка и коса, плотно замотанная цветной шелковой ниткой у затылка и на конце. Все они молоды, но сильно накрашены, позади каждой пожилая дама. Это были певички низшего разряда. Те, что рангом повыше, сидели дома и являлись только по вызову (имелись специальные газеты с их адресами). Они тоже никуда не выходили без пожилой компаньонки. Обычно это была не женщина для услуг, а хозяйка, которая жестоко эксплуатировала девушку. Из любопытства мы зашли в китайский ресторанчик и, выбрав в газете одно из вычурных имен, что-то вроде Лунной орхидеи, сказали официанту, что хотим послушать пение этой девушки. Она скоро приехала, маленькая и застенчивая, со своей неразлучной старухой. Нарумянена она была, как оперная героиня: широкая розовая полоса лежала на скулах и веках, подбородок и лоб набелены. В руках у нее был струнный инструмент, и она очень мило спела тоненьким слабым голоском несколько народных песен и популярных оперных арий. Мы разговорились. Увы, хрупкая певичка занималась не только музыкой, ей приходилось принимать гостей.

Несколько дней спустя мы открыли целый русский город в Шанхае — улицу Авеню Жоффр на французской концессии. Отовсюду там неслись звуки русской речи: из магазинов, из окон домов. Прохожие громко говорили по-русски, а на панели, непечатно ругаясь, лежали пьяные, как в былое время в России. Здесь обосновались белоэмигранты.

В этой части города часто шли фильмы на «русскую» тематику. Мы захотели посмотреть картину «От белого орла к красному знамени», инсценировку популярного среди эмигрантов романа генерала Краснова того же названия. Однако нас постигла неудача. Перед фильмом администрация решила показать киножурнал. Когда на дрянном экране среди черных полос «дождя» старой кинопленки появился Николай II, в зале началось что-то неописуемое. Зрители вопили, стучали ногами, аплодировали. Кто-то потребовал, чтобы оркестр играл царский гимн. Дирижер колебался. Тогда из общего шума послышался молодой, срывающийся голос: «Почему не играете? Что вам, жалко?» Публика уже начинала подниматься, и если бы мы не встали при звуках гимна, нас наверняка избили бы. Мы поспешили оставить зал.

Этому мальчишке, который просил сыграть царский гимн, было, судя по голосу, лет шестнадцать-семнадцать, не больше. В его жадном стремлении услышать родной гимн — другого он не знал, его ребенком вывезли заграницу,— звучала страстная тоска по родине, трагедия молодой души, задыхающейся на чужбине. И все же он был самый ожесточенный враг своей родины. Молодой, обманутый, воодушевленный ложно понятым чувством патриотизма, он бы с восторгом завербовался, чтобы убивать русских людей, жечь наши города и деревни. Такие шли на любую антисоветскую работу: шпионаж, диверсию, провокацию.

Вот еще картинка на ту же тему. Однажды на Нанкинской улице мы вдруг услышали русскую народную песню. Хор крепких мужских голосов ладно и весело выводил: «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать». Это шла навербованная из русских белоэмигрантов рота английской полиции международного сеттльмента. Рослые, стройные ребята, с типично русскими лицами в чужой, непривычной форме цвета хаки. Как обидно было замечать в них черты нашего русского характера, что-то удалое, размашистое. Как оскорбительно было знать, что их завербовали империалисты для самой грязной и подлой работы: арестовывать и избивать китайских революционеров, разгонять рабочие собрания, расстреливать демонстрации, заниматься политическим сыском.

Цитируется по изд.: Винякова-Акимова В.В. Два года в восставшем Китае. 1925-1927. Воспоминания. М., 1980, с. 119-122.