Изгои (Греков, 1939)
Едва ли я ошибусь, если скажу, что у современного читателя при слове «изгой» невольно вызывается в памяти знаменитый текст, где фигурируют — не знающий грамоты попов сын, обанкротившийся купец, выкупившийся холоп и в конечном счете осиротевший князь.1 Обычность этих ассоциаций говорит, несомненнот о популярности приведенного текста, но и после ссылки на этот текст вопрос остается нерешённым, потому что он гораздо сложнее, чем кажется с первого взгляда.
____
1 «И ничтоже несть известно в человецех, но вся суть стропотна суты иному землю изхвати, а ин имение отъят, и того село слышавше, а дом иного ныне есть. Друзии же имения не насыщашеся и свободные сироты порабощают и продают, инии крадут и разбивают, а имения хощют собрати... богатство нам дал есть бог, да от него неимущим подадим и убогим, мы же обидим еще сирот и вдовам насилуем и убогих отнимаем». Серапион, епископ Владимирский. Слово о мятежи жития сего. «Правосл. собес.», 1858, кн. 2, стр. 481—483. Петухов считает это Слово произведением русским домонгольского периода, но отказывается считать автором его Серапиона. Е. Петухов. Серапион Владимирский, сто. 12 СПб. 1888.
В ст. 1 древнейшей «Правды Русской» в числе общественных состояний, имеющих право на 40-гривенную виру, значится и изгой («Аще будет русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изгой будет, любо Словении, то 40 гривен положити за нь»). Обычно наши исследователи не обращают внимания на то, что источники говорят об изгоях двух категорий — городских и деревенских; исследователи мало также отмечают и ту эволюцию, какая происходит с изгоем на протяжении времени,, освещаемого памятниками, знающими этот термин. А между тем, совершенно очевидно, что между изгоем, имеющим право на 40-гривенную виру (а по древнейшей «Правде» другой виры вообще и не было), и между теми изгоями, которых князь Ростислав в 1150 г. передавал вместе с селом Дросенским Смоленскому епископу, или которых, по сообщению митрополита Климента, ловят в свои сети ненасытные богачи, наконец, теми изгоями, которых церковный «Устав» Всеволода начала XII в. зачисляет в состав людей церковных богадельных, разница очень заметная.
Уже в свое время Калачев высказал интересную мысль, отчасти поддержанную Мрочеком-Дроздовским, что «начало изгойства коренится., в родовом быте».2 Несмотря на то, что Мрочек-Дроздовский не во всем, на мой взгляд, удачно разрешает задачу, у него имеются очень интересные и вполне приемлемые замечания. «Как явление историческое, — пишет он, — изгойство жило и развивалось при наличности известных условий быта, и, поскольку менялись эти условия, постольку менялось и положение изгоя в древнем обществе». «Для определения положения изгоя в обществе, — продолжает он дальше, — надобно знать, при каких условиях и в какой форме общежития жило самое общество. Это необходимо вследствие того, что народ на различных ступенях своего развития живет в данное время в различных общественных союзах:,., строй которых соответствует именно данной эпохе народной жизни. Первичной формой общежития является род...; впоследствии в силу различных причин родовая замкнутость исчезает, и на место рода... является община земская, обоснованная... поземельною связью». Но Мрочек-Дроздовский, автор цитированных: рассуждений, не вполне воспользовался этими соображениями при решении задачи в целом. В итоге своего исследования об изгоях он приходит к соловьевскому определению изгойства («изгоем был вообще человек, почему-либо не могущий остаться в прежнем своем состоянии и не примкнувший еще ни к какому новому»), хотя и считает, что этого определения недостаточно, так как в нем не принята «в соображение среда, вытолкнувшая из себя изгоя, ни права изгоя, различные при различных состояниях общежития»,1 между тем как, по его же собственному признанию, только это условие исследования может быть плодотворным.
____
1 Устав кн. Всеволода. Владимирский-Буданов. Хрестоматия, вып. 1, стр. 209. 1908.
2 Мрочек-Дроздовский. Исследование о «Русской Правде», прил. к 2 вып., стр. 44, 47. Но там же мы можем прочесть и такую фразу: «Родовой быт скользнул по изгойству, как по зеркалу», стр. 48
Есть еще любопытные мысли у Мрочек-Дроздовского: «Добровольные выходы из родовых союзов возможны лишь при условии надежды найти какую-нибудь пристань вне рода, хотя бы такую, какую нашла птица, выпущенная праотцем Ноем из ковчега... Надежда на такой уголок уже указывает на начало разложения замкнутых родовых союзов, на начало конца родового быта...; самое стремление родича вон из рода есть также не что иное, как то же начало конца».
Наши источники ничего не говорят об изгойстве в связи с распадом родовых отношений. Догадки Мрочек-Дроздовского основаны не на документальных фактах, а на теоретических предположениях. Тем не менее отказать им в вероятности нельзя.
Если ограничиваться областью фактов, то мы должны обратить внимание прежде всего на факт характера филологического. Слово «изгой» состоит из приставки и корня, обозначающего и сейчас в живых украинском и белорусском языках понятие «жить». Изгой— человек выжитый или вышедший из обычного своего состояния.
Но на этом определении оставаться во все время существования изгойства нельзя. Термин этот жил вместе с изгоем и заполнялся новым содержанием. В конце концов, он перестал обозначать то, что обозначал раньше. М. А. Дьяконов едва ли не близок был к правильному решению вопроса, когда высказывал смелую мысль о том, что изгой, ведя свое филологическое происхождение от слова «гоить» — жить, стал обозначать человека, не имеющего «жизни», «животов», т. е. человека неимущего, так как, по понятиям древности, «жить» — значило иметь средства к существованию. В 1150 г., например, кн. Изяслав говорит своей дружине: «вы есте по мне из русскые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився».2
Отсюда необходимость искать пристанища у землевладельцев, могущих предоставить ' ему эти средства жизни на известных, конечно, условиях.
Близок к Дьяконову и Сергеевич, считающий изгоями «людей, находящихся в бедственном положении» и указывающий на то, что «отдельных видов таких людей может быть очень много» (из них Всеволодов устав перечисляет только три вида). Далее Сергеевич готов применять этот термин «вообще для обозначения низшего разряда людей».3 Но и Дьяконов и Сергеевич говорят об изгоях деревенских.
__________
1 Мрочек-Дроздовский. Указ, соч., стр. 75.
2 М. А. Дьяконов. Очерки общ. и гос. строя др. Руси, стр. 122, 1910.
3 Сеpгеевич. Русск. юрид. древн., т. I, стр. 273, 1902.
Может быть, если термин «изгой» действительно возник в родовом обществе, чужеродные элементы принимались в родовые замкнутые группы, но явление это стало особенно развиваться в процессе распадения родовых союзов и в «Правду Русскую» попало, несомненно, тогда, когда род уже был известен только в отдельных пережитках. Изгой, повидимому, и упомянут в «Правде Русской» в качестве одного из осколков давно разбитого родового строя. Здесь изгой еще как будто считается полноправным членом нового, повидимому, городского общества, в некотором отношении стоит в одном ряду с дружинником, купцом и даже с русином, возможно, представителем правящей варяго-славянской верхушки общества. Нет ничего невероятного также и в том, что это равноправие такого же происхождения и так же относительно, как и право закупа жаловаться на своего господина, если этот последний бьет его не «про дело», т. е. что это есть компромиссная мера в целях успокоения общественного движения, в данном случае имевшего место в Новгороде в 1015 г., после чего и, может быть, в значительной степени вследствие чего и приписано настоящее прибавление к первой статье древнейшего текста «Закона русского». Если это так, что весьма вероятно, то равноправие изгоев в начале XI в. было уже для них потеряно, но не совсем забыто, и может быть служило неписанным лозунгом общественных низов, по преимуществу городских, в событиях 1015 г.
Но изгоев мы встречаем не только в городе, а гораздо чаще именно в деревне, и нет ничего невероятного в том, что городские изгои в своем положении отличались от деревенских, что первые были свободны, и древнейшая «Правда» в ст. 1 говорит именно о них.
Если нет ничего невероятного в том, что изгои могли появиться в период разложения родового строя, то вполне очевидно, что они продолжали существовать и позднее; выходец из соседской общины, принятый в другую, мог сохранять за собой старое наименование изгоя.
Если искать аналогий для этого очень неясного явления древнерусской жизни, то мне кажется допустимым сравнение деревенского изгойства этой древнейшей поры с migrans «Салической Правды». В тит. XLV «De migrantibus» мы имеем следующее положение : «Если кто захочет вселиться в виллу к другому, и если один или несколько жителей виллы захотят принять его, но найдется хоть один, который воспротивится вселению, он не будет иметь права там поселиться» (§ 1), но «если же вселившемуся в течение 12 месяцев не будет предъявлено никакого протеста, он должен оставаться неприкосновенным, как и другие соседи» (§ 3).
Перед нами германская древняя община, которая имеет право принимать и не принимать к себе чужого. Будучи принят, этот чужак является полноправным членом общины. Может быть, изгой древнейшей поры и представлял собой общественную фигуру, несколько напоминавшую этого переселенца, но это было очень давно. В XI—XII вв. изгой уже ничего общего с migrans He-имеет.
Необходимо иметь в виду, что перечень групп, среди которых в «Правде Русской» обретается изгой, представлял собой уже тогда, когда он составлялся, далеко не одинаковые по своей социальной значимости общественные элементы, и прежде всего это замечание относится к изгоям. Во всяком случае, в деревне начало XII в. уже застает их в совершенно ином общественном положении. Здесь они находятся в числе людей церковных, богадельных, стоящих на самой последней ступени иерархической лестницы — после вдовицы, пущенника и задушного человека.
С попыткой Преснякова восстановить первоначальный текст этого места Устава нельзя не согласиться.1 Тогда этот текст примет следующий вид: «А се церковные люди: игумен, игуменья (следует перечень), слепец, хромец, вдовица, пущенник, задушный человек, изгойской».2 В этот первоначальный текст сделана вставка неизвестного глосатора: «изгои трои: попов сын грамоте не умеет,, холоп из холопства выкупится, купец одолжает», к которой, по справедливому мнению Преснякова, приросло «лирическое» восклицание какого-то князя: «а се четвертое изгойство, и сего приложим: аще князь осиротеет!» Это не столько лирическое, сколько ироническое восклицание, действительно, нельзя принимать всерьез, так как едва ли осиротевший князь мог попасть в число богадельных, находящихся под церковной юрисдикцией людей.
Но и эта принадлежность к церковным людям не решает вопроса об экономической сущности изгойства, так как среди церковных людей имеются, как мы видим, и игумен и игуменья, т. е. люди,. возглавляющие монастыри, принадлежащие в большинстве случаев к верхним слоям общества. Наконец, как оказывается, изгои не обязательно люди церковные. В Церковном уставе перечислены подсудные церкви люди, в числе их, действительно, имеются и изгои.
Но мы гораздо чаще встречаем изгоев в княжеских имениях. Кн. Ростислав Мстиславович дает Смоленской епископии «село Дросенское со изгои и с землею и село Ясенское и с бортником и с землею и с изгои».3 Едва ли церковными людьми можно считать, и тех изгоев, которые населяли некоторые части Новгорода и были обязаны по разверстке с другими горожанами мостить новгородские мостовые. Псковская летопись упоминает княжеское село Изгои под 1341 г. Наконец, упоминание изгоев и изгойства мы имеем в нравоучительной духовной литературе, из которой решительно не видно, что речь идет только о людях церковных, скорее можно предположить обращение церкви по этому предмету именно к мирянам. В «Наставлении» духовника кающемуся имеется перечень грехов в их восходящей степени. В числе грехов упоминается неправедное обогащение, и резоимство поставлено на первое место. Этот грех считается большим, чем кража. Но выше и этого греха считается взимание изгойства. «И се паки горее всего емлющим изгойство на искупующихся от работы: не имуть бо видети милости, не помиловавше равно себе созданного рукою Божею человека, ниже насытившиеся ценою уреченною».
______
1 А. Е. Пресняков. Княжое право, стр. 48.
2 Термин «изгойской» имеется в одном из вариантов Устава.
3 Владимирскии - Буданов. Хрестоматия, вып. 1, стр. 245—246.
Изгойство по отношению к «цене уреченной» есть то же, что проценты по отношению к «истому» (занятой сумме). Брать цену раба при его выкупе позволяется, но брать сверх этой цены (это собственно и считается изгойством) -большой грех. В этом же «Наставлении» имеется еще одна важная подробность. Церковь борется с теми, кто склонен брать изгойство и с детей выкупившихся холопов, рожденных после их освобождения.1 Пресняков справедливо склонен здесь видеть старый пережиток, когда либертин продолжал оставаться под некоторой властью своего господина.2
В памятниках нравоучительной церковной литературы подчеркивается происхождение изгойства из холопства и тем самым подтверждается факт, отмеченный и «Уставом» кн. Всеволода («холоп из холопства выкупится»). Если церковь говорит больше всего об изгоях этого происхождения, то едва ли будет несправедливо вывести отсюда заключение о главной массе изгоев, вышедшей из холопства. Стало быть, это главным образом вольноотпущенники, бывшие рабы, посаженные на господскую землю, крепостные.
Здесь ясно отмечается момент изживания рабства. Поскольку церковь раньше других землевладельцев сочла для себя выгодным отказаться от рабского труда и перейти к более прогрессивным формам эксплоатации, неудивительно, что именно в церкви оказалось много вакантных мест для вольноотпущенников-изгоев. От церкви, впрочем, в этом отношении мало отставали и другие категории землевладельцев.
Митрополит киевский Климент Смолятич (1147—1154 гг.) тоже говорит об изгоях, подчеркивая их экономическое значение в развитии крупного землевладения. Он осуждает «славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины». Наконец, можно отнести частично к изгоям и правило «Устава» кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех «домовных» людях (т. е. людях, принадлежащих архиерейским домам) и церковных и монастырских. Их судит церковная власть. «Княжи волостели» в этот суд не вступаются, и «безатщина их епископу идет», т. е. их имущество при отсутствии прямых наследников переходит к епископу точно так же, как имущество княжого смерда в аналогичном случае переходит к князю.
_______________
1 РИБ, т. VI, стр. 842. Чтения Моск. общ. ист. и древн. росс., 1912 г., кн. III. С. И. Смирнов. Материалы для ист. древн. русск. покаян. дисциплины, стр. 50.
2 А. Е. Пресняков. Княжое право, стр. 275.
Из всего, что нам известно об изгоях, можно сделать следующее заключение: 1) о городских изгоях мы почти ничего не знаем; 2) деревенские живут в селах церковных, княжеских, боярских; 3)состав изгойства сложен; очевидно, много путей вело в это состояние, из которых наиболее проторенным в данный отрезок времени нужно считать путь, ведущий в изгойство из холопства через отпуск—выкуп; 4) количество изгоев у землевладельца, между прочим, характеризует его богатство; 5) изгои подлежат суду своих землевладельцев ; 6) к ним же, весьма возможно, переходит и имущество изгоев при отсутствии наследников. О хозяйственном использовании изгоев можно догадаться без особого труда. Это чаще всего земледельцы, аботающие, очевидно, не только на себя, а прежде всего на своих хозяев, т. е. это категория людей феодально-зависимых.
Итак, наши очень скудные и сбивчивые источники позволяют отметить довольно большой путь, пройденный изгоями от неизвестного нам момента их возникновения до XIII в. (позднее этот термин уже не встречается).
К XII в. положение по крайней мере деревенского изгоя, несомненно, более или менее определилось, и мы видим изгоя уже в вотчине крупного землевладельца в качестве крепостного, передаваемого в другие руки вместе с землей; в новом своем положении он начал смешиваться с массой других зависимых от феодалов элементов и потерял вместе со своим общественным лицом и свое особое наименование. Изгои эволюционируют подобно тем «сиротам», которые в процессе феодализации все больше и чаще превращались в зависимых и даже крепостных. Настаивать на очень большой близости зависимых сирот, смердов и изгоев, конечно, невозможно, но, несомненно, их объединяет некоторая общность положения: и сироты, и зависимые смерды, и изгои XII в. — люди, если не всегда крепостные в обычном для нас узком понимании этого термина (Leibeigene), то, во всяком случае, находящиеся в достаточно крепкой зависимости от своего землевладельца-феодала, люди, которых мы можем смело относить к категории лично зависимых.
В заключение очерка об изгоях не могу не сказать, что эта категория зависимого населения Киевского государства меньше всех других поддается изучению. Здесь поневоле приходится ограничиваться главным образом предположениями.
Среди зависимого от церковных учреждений населения наши источники называют еще несколько категорий: пущенник, задушный человек, прощенник. Последние имеются не только в церковных вотчинах, но и в княжеских.1 Стало быть, и в боярских, так как у нас нет никаких оснований предполагать какоелибо принципиальное различие между вотчинами княжескими и боярскими.
_________
1 Уставная грамота Смоленского кн. Ростислава Смоленской епископии 1150 г. "А се даю святей Богородици и епископу прощеники с медом и с кунами и с вирою и с продажами, и ни надобе их судити никакому же человеку». М. Ф. Владимирский-Буданов.. Хрестоматия, в. 1, стр. 219, 1908.
Кто они, эти люди?
Задушный человек — это, повидимому, холоп, отпущенный на волю по духовному завещанию и данный в монастырь в качестве вклада с расчетом на молитвы братии «по душе» умершего вкладчика. Не подлежит сомнению, что задушный человек при этом переставал быть холопом и делался крепостным, крепким монастырю человеком.
Что касается пущенников, то не трудно догадаться, что это люди, отпущенные из холопства и тоже ставшие крепостными церковных учреждений (поскольку все они считались людьми «церковными»).
Наших ученых давно уже занимает вопрос о соотношении этих пущенников с прощенниками. В церковном уставе Владимира термин «прощенник», правда, встречающийся далеко не во всех вариантах этого устава и, повидимому, попавший сюда позднее,1 соответствует термину «пущенник» в уставе Всеволода (1125— 1136), тоже дошедшем до нас не в первоначальном своем виде. Если опираться на эту замену одного термина другим, весьма вероятно, однозначущим, тогда придется трактовать их рядом.
Принимая во внимание, что и прощенники и пущенники в названных документах считаются людьми церковными, можно было бы понимать происхождение этой категории зависимых от церкви людей в том смысле, что это люди, которым «прощены» или «отпущены» их грехи. Такая терминология сохранилась в церковной практике и позднее.
В Соловецком монастыре, например, живали и работали на монастырь и в XX в. не только люди, давшие обет во время болезни на случай выздоровления, но и дети выздоровевших при таких же обстоятельствах родителей. В старину такие случаи могли быть еще более частыми.
Герберштейн тоже так объясняет этот термин: «Владимир подчинил власти церковной... и тех, кто получил чудесное исцеление от какого-либо святого». Характерна в этом отношении и прибавка в других текстах к термину прощенник слова «божий» («прощенники божий»).2
Если бы прощенники-пущенники были только людьми церковными, то вопрос разрешался бы довольно просто. Но дело в том, что мы имеем «прощенников» и в княжеской вотчине. Смоленский кн. Ростислав передает их Смоленской епископии. И это последнее обстоятельство осложняет решение задачи.
__________
1 С. В. Юшков. Исследования по истории русского права, в. 1, стр. 103. Автор полагает, что в «Устав» Владимира прощенники первоначально не входили совсем.
2 А. Е. Пресняков. Лекции по русской истории, стр. 120.
________
С. В. Бахрушин предлагает понимать прощенников-пущенников так же, как понимал их и Ключевский. Он называет их «людьми, либо совершившими преступление, либо неоплатными должниками, которые избавлялись от взыскания под условием пожизненной работы (иногда даже потомственной) на землях церкви».1 Может быть, С. В. Бахрушин и прав, но тогда непонятным делается, почему же эти люди считаются «церковными»: ведь попадать в неоплатные должники можно было гораздо чаще к светским вотчинникам, особенно если принять во внимание, что церковных учреждений тогда было не так много.
«Правда Русская» говорит нам о том, как поступали в таких случаях (вдачи, отчасти закупы). Непонятным делается и прощение совершенного преступления, так как подобные случаи тоже могли происходить не только в монастырях и церковных учреждениях, а главное, что отказ потерпевшей стороны от иска едва ли снимал с преступника ответственность за преступление, а по мнению В. О. Ключевского — вовсе не снимал ее.2
Пример прощенников, который приводит С. В. Бахрушин, ссылаясь при этом на Ключевского, мне кажется, не совсем убедителен, потому что в рассказе Поликарпа об иноке Григории нет «прощения», а скорее есть именно наказание. Один раз Григорий выкупил воров от государственного судьи: «властелин градский нача мучити их» (воров.—Б. Г.), и выкупленные воры сами «вдаша себе Печерскому манастыреви»; в другой раз тот же Григорий пойманных воров наказал сам, не доводя дела до суда, «осуди (курсив мой.—Б. Г.) я в работу Печерскому манастыреви». Воры действительно стали работать на монастырь «и с чады своими». Ключевский тоже не считает этих воров «прощенниками». Он этими примерами хочет лишь показать, «как делались монастырскими слугами и на каких условиях служили монастырю люди, отрывавшиеся от общества или угрожаемые изгнанием из него».3 Ключевский больше склонен причислять этих «воров» к категории изгоев. «Прощенниками» в грамоте кн. Ростислава Ключевский считает предположительно людей, «доставшихся князю в холопство за преступления или за долги, может быть, приобретенных и каким-либо другим способом и им прощенные (разрядка Ключевского.—Б. Г.), отпущенные на волю без выкупа». «Медовый и денежный оброк они платили, вероятно, за пользование бортными лесами и полевыми участками на княжеской земле, на которой они были поселены еще до освобождения и на которой остались, получив свободу, подобно тому как в Византии сельские рабы иногда получали личную свободу с обязательством оставаться на пашне в положении прикрепленных к земле крестьян».4
Не скрывая перед собой трудности в разрешении всех деталей вопроса, связанного с расшифровкой понятия «пущенник-прощенник», и не имея возможности сколько-нибудь убедительно истолковать применение этой терминологии к определенной категории церковных и не церковных людей, я хочу подчеркнуть лишь то, что представляется мне несомненным.
_________
1 С. В. Бахрушин. К вопросу о крещении Киевской Руси. «Историк-марксист», II, стр. 66, 1937.
2 В. О. Ключевский. Опыты и исследования, т. I, стр. 320, 1919.
3 Там же, стр. 319.
4 Там же, стр. 321.
Это люди, по тем или иным причинам и мотивам вышедшие из недавнего своего состояния (точно неизвестно, какого именно: может быть, это бывшие холопы, может быть и свободные люди) и попавшие в зависимость от своих господ-феодалов (церковных и светских). Это люди, по своему новому положению очень близкие к изгоям. Характерно, что они крепостные, а не рабы, и это последнее обстоятельство еще и еще раз говорит нам об изживании рабства и замене рабского труда трудом более прогрессивным — трудом крепостных.
Цитируется по изд.: Греков Б.Д. Киевская Русь. Издание третье, переработанное и дополненное. М., Л., 1939.